– Какая ерунда! Вы подумайте сами, вы хоть чуть-чуть понимаете, что вы такое говорите?

КГ вбежал в маленькую комнату и торопливо натянул брюки, забыв застегнуть ширинку.

– Сейчас пойду посмотреть, что это за люди у меня под дверью. А потом узнаю у мадам Гаулейтер, как она объяснит это ваше абсурдное и абсолютно немотивированное вторжение.

«Зря я высказываю эти мысли вслух. Получается, что признаю за этим скользким типом право надзора за собой. Впрочем, какое это имеет значение – признаю право надзора или не признаю?» – подумал КГ.

Незнакомец будто прочел его мысли и сказал примирительно:

– Решайте сами. Но, мне кажется, это было бы для вас самым хорошим решением – остаться в этой комнате. Здесь, кстати, довольно уютно. У вас, я вижу, много словарей. Изучайте английский, немецкий. Садитесь и изучайте, прямо сейчас. Я, например, это очень люблю. Было бы время, с удовольствием занялся бы языками. И занимаюсь, кстати, учусь на заочном. Но теперь я на работе, вот какая незадача. А у вас как раз времени сейчас сколько угодно, можно сказать, предостаточно.

– Даже и не подумаю оставаться в этой комнате. И разговаривать с вами, кстати, я тоже не намерен до тех пор, пока вы не скажете наконец, кто вы такой. В конце концов, это уже совершенно невыносимо. С какой стати вы распоряжаетесь моим временем и решаете, чем мне заниматься?

– Знаете, что я вам скажу: зря вы обижаетесь. Мы вам только добра желаем. Лучше бы вели себя поспокойней, вам же лучше будет. Только портите то благоприятное впечатление, которое попервоначалу произвели на нас, – сказал незнакомец и сам же открыл дверь – вначале в прихожую, а потом в кухню.

Почему в кухню, там уже кто-то есть? КГ прошел в кухню медленнее, чем ему того хотелось. Здесь все было как обычно: новенькая польская кухня из светло-серого пластика, стол и табуретки – все в идеальном состоянии, без единой царапины или пятнышка. Разница только в том, что за столом у открытого окна, закинув ногу на ногу, сидел очень худой и довольно молодой человек с впалыми щеками, большим носом и заметными залысинами.

«Как он сюда попал? – удивился Борис. – Прошел, наверное, как раз тогда, когда я одевался в спальне».

Рукава футболки второго незнакомца были почему-то срезаны. Невыразительные глаза казались совсем тусклыми – видимо, от пива, недопитую бутылку которого он держал в руке, – а шея, лоб и плечи были разрезаны струйками пота.

– Вам следует оставаться в той комнате, где вам разрешено было остаться. Разве Вован ничего вам не сказал?

– Да что же вам, наконец, нужно? – спросил КГ, переводя взгляд со второго посетителя на первого, которого только что назвали странным именем Вован и который уже стоял в дверях, а потом снова перевел взгляд на посетителя с бутылкой пива. Но ответа почему-то не последовало.

В открытое окно опять были видны две старухи, с любопытством наблюдающие эту до сих пор непонятную для самого КГ сцену.

– Вот я сейчас спущусь к Евдокии Прокопьевне и спрошу, на каком основании вы врываетесь в наш дом и в мою квартиру в частности. У нее есть телефон, и на вахте, и в ее квартире, так я возьму и позвоню от нее в милицию.

КГ стоял недалеко от тех двоих, и он сделал вид, что сейчас вырвется у них из рук и уйдет – куда-нибудь, куда сам решит уйти.

– Нет, я сказал: нет! – Человек, сидевший у окна, резко встал – оказалось, что он довольно высокий, во всяком случае в сравнении с Борисом, – и ударил дном бутылки о пластиковый стол. – Вам запрещено выходить из вашей комнаты. Вы арестованы. Неужели вы считаете, что милиция станет вмешиваться в работу наших судебных органов особого назначения? Вы ведь член профсоюза? Тогда легко догадаетесь, что мы – члены совсем другой профсоюзной организации. А у милиции свой профсоюз. Так что она точно не станет вмешиваться. А то и против милиции может быть возбуждено дело, такое тоже вполне может произойти. Скажите, вы член партии? Нет, не состоите… Так я и думал. Жаль. Теперь вы понимаете, милиция вряд ли захочет вас защищать.

– Похоже на то, что это именно так, как вы говорите, – с вызовом сказал КГ. – Насчет милиции вы, может, и правы. Даже наверное правы. А за что я арестован, не изволите мне сообщить? Или это все ваша больная фантазия?

– Мы обычные судебные исполнители, у нас нет полномочий что-то объяснять арестованным. Мы просто охрана. Верные и неприступные стражи порядка. Состоялось решение компетентных органов и заведено дело. Это не просто бумажка какая-то или там папка со скоросшивателем. Это ДЕЛО. Это дело, и правила его ведения сложнее и величественнее, чем все наши с вами жизни вместе взятые. Вы поняли? Ничего вы не поняли, бедный вы человек. Идите же наконец в свою комнату и просто ждите.

Послушайте, я ведь не имею никакого – ни морального, ни юридического – права вот так вот запросто беседовать с вами, точно мы какие-то старые друзья. Слава богу, никто кроме Вована нас не слышит. А Вован и так с вами излишне растекается по поводу его любимого английского – он на заочном, в Институте военных переводчиков. А ведь у нас есть предписание: с арестованными никаких разговоров – вы наш социальный враг. Враг социализма, враг партии и всего трудового народа. Правда, это пока не доказано. Но раз против вас завели дело, это не может быть просто так. Там, – и он поднял палец вверх, – там недаром люди сидят, там головы – не нам чета. Так что вам очень даже повезло с назначением охраны. Если вам и дальше будет везти так, как с нами, то можете быть совершенно спокойны относительно исхода всего вашего дела.

– Настанет время, и вы поймете, какие это на самом деле абсолютно верные и гуманные слова. Айн унд цванцих, фир унд зибцих – знаете, что это означает в переводе с греческого? Это именно то, к чему призывает наша партия, – помочь слабым встать на путь исправления, раскаяться и разоружиться, – подключился к разговору Вован, и вдруг оба сразу подступили к Борису.

Второй, который потный и с голыми руками, все время похлопывал Бориса по плечу. Они стали ощупывать ночную футболку КГ и особенно бельгийский халат.

– Хорошая футболка. И халат чудесный. Теперь вам придется надеть белье похуже. Вы не беспокойтесь. Мы это все прибережем. И если обойдется, вы это все получите обратно. Уж кто-кто, а мы-то никак вас не подведем. Не стоит сдавать это все на склад. Такое дело, как ваше, оно ведь тянется ой как долго. А там, на складе, вещи все время подменяют. И распродают, независимо от того, закончилось дело или нет. Конечно, вам деньги вернут. Но что это будут за деньги к тому времени? При распродаже назначают ничтожные деньги. Потому что вещи скупают за взятки. А потом эти деньги – они появились, а дело еще не кончилось. Деньги переходят из рук в руки. И каждый раз их остается все меньше и меньше. А у нас ваши вещи будут в целости и сохранности.

– Вы не хотите? За что вы цепляетесь? Думаете, нам так нужны ваши записанные трусы? – застегнули бы хоть ширинку. Ну хорошо, хорошо, не записанные – застиранные, они просто песчаного цвета. Все равно, зачем они нам? Все вы такие. Не цените человеческого отношения. Цепляетесь за свои пожитки. Что это такое на фоне могучей поступи нашей партии и лично Генерального секретаря Леонида нашего Ильича?

КГ не слушал всю эту болтовню. Ему было абсолютно все равно, кто теперь будет распоряжаться его личными вещами, пока что, судя по всему, все еще принадлежащими ему – Борису Илларионовичу Кулагину. Гораздо важнее было уяснить, кто же он теперь, какие его права как арестованного и кто все-таки его арестовал.

Мысли сбивались, путались. Второй – тощий и потный охранник – все время трогал его за плечи и подталкивал массивной пряжкой пояса, расположенной как раз на том месте туловища, где у нормальных людей должен находиться живот.

Он почему-то рассказывал, что в молодости занимался самбо и что во время схватки его противник, молодой кавказский парень, укусил его за бицепс, – где, интересно, он нашел у себя бицепс? – потому что не хотел проигрывать. КГ поднимал глаза и видел мутный взгляд этого охранника – о чем, интересно, они оба думали, когда переглядывались за его спиной? Кто эти люди? Из какого они ведомства? Милиция ходит в форме. Из следственного управления? Может быть, из прокуратуры? Вряд ли это КГБ. Зачем КГБ нужен такой скромный человечек, как еще довольно молодой, можно сказать, юный Борис Илларионович? Ну да, он связан с секретностью. Но здесь у него нет никаких проблем, тем более нарушений.