Как черна беззвёздная ночь,

И никто мне не может помочь!

Над землёй погребальный звон – как стон.

Офицер прохрипит приговор,

И палач передёрнет затвор,

И растает во мгле через миг мой крик.

Ю. Шевчук,

«Ночь».

Настал декабрь, а снег так и не выпал.

Во второй день зимы матери Леры Кувшинкиной, Анастасии Владимировне, исполнялось сорок девять лет. Женщина вот уже десять дней никуда не выходила, и её последней связью с внешним миром оставалась единственная дочь Лера, двадцатишестилетняя старая дева, с которой она обращалась как с рабыней. За день до именин мать поручила ей закупить продукты для праздника.

«Господи,– в ужасе думала Лера,– ну зачем нам делать стол, если никого у нас нет, никто к нам не придёт?!»

В последний день ноября, вечером, Лера долго ходила по магазинам. Взяла водку «Виноградовъ» 0,7, куриные кармашки с шампиньонами, бочковую селёдку, гавайскую смесь. А про рыбу забыла. Как же мать на неё орала:

–Сука ты! Я есть хочу! Ты почему рыбу не купила? Издеваешься?

–Хорошо, я сейчас пойду и куплю.

–Не нужна мне твоя рыба! Сама её ешь!

Лера уже в который раз за эту страшную осень подумала: если она ещё хоть раз наорёт на меня, то я отправлю её в Дом престарелых. Только ждать до материной пенсии ещё долго, целых шесть лет. Да ещё и комнату её государству отдать придётся. Просто как профессор Преображенский: «Если ты хоть раз оскорбишь доктора или меня, тебе влетит».

Её мать, молодая женщина, сколько Лера её помнила, как старая бабка, целыми днями сидела у углового окна в большой комнате, обсуждая увиденное, как сериал. А сама Лера была в маленькой, откуда мать её постоянно дёргала.

–Ты деньги там, что ли, считаешь? – крикнула мать.– Опять дефолт обещали, и я очень рада, что такие сволочи, как ты, всё потеряют.

Все эти полторы недели мать постоянно обвиняла Леру в подсчёте денег, которых у неё просто не было.

Каждые выходные Лера ставила у окна неудобный стул, портя глаза и ломая спину, и запоем читала кровавые женские детективы, – Дарью Донцову, Юлию Шилову, Марину Серову. Она не покупала их, брала в библиотеке. Так она «уходила в параллельный мир» от кошмаров своей жизни.

–Вот ты всё читаешь,– попрекала мать,– а на меня тебе плевать!

–А что мне ещё делать?! – кричала Лера.– Козой перед тобой скакать? Сиди тут с тобой, как в тюрьме! Всю жизнь ты мне искалечила!

–Сука, ещё раз на меня голос повысишь, я тебе череп расшибу!

–А может, мне замуж выйти? – пыталась Лера выйти из эпицентра взрыва.

Всё это был блеф. У Леры никогда не было парня, и она ещё ни разу в жизни не целовалась, даже в щёчку.

–А кто мне хлеба тогда принесёт? – заголосила мать.

И Лера подумала, что мать всё сделала для того, чтобы о ней никто не вспомнил.

–Хорошо, тогда мы с моим мужем будем жить здесь,– пообещала Лера.

–Чтоб мне никого здесь не было! – взревела мать.– Неужели ты сможешь оставить меня одну?!

Лере было страшно представить свою дальнейшую жизнь вдвоём с её капризной матерью. Впереди она видела лишь полный мрак, нищету и одиночество, будто они жили в глухой тайге, в ветхом домике, заваленном снегом. Анастасия Владимировна же собиралась встречать нищету во всеоружии:

–Ты сделай запасы, купи впрок муку, макароны, гречку, рис, всё, что не портится,– как старушка, озадачивалась она. – И ещё возьми баночку, уложи туда петрушку, укроп и перетри с солью, – будет на зиму.

Всё это было более чем странно: мама Леры никогда ничего не закрывала, утверждая, что в домашних заготовках – один ботулизм.

В пятницу, в день рождения матери, Лера встала поздно. Снега по-прежнему не было. Блёклое, какое-то туберкулёзное солнце, просилось в окно. Даже страшно как-то: по календарю – зима, а пейзаж – апрельский.

Лера что-то очень долго умывалась в их нищем, обшарпанном санузле. Грязной, засаленной клеёнке с карточными тузами было уже двадцать лет. А над ванной была облупившаяся, обваливающаяся, разномастная плитка,– голубая, зеленоватая, и цвета кофе с молоком, с кленовым листком. Это второй муж матери, Лерин отчим, пьянь безрукая, налепил её напополам с соседом, когда Лера ещё училась в школе. Зеркальная полочка с трогательным медвежонком и горшочком мёда. С потолка свисает лампочка Ильича на длинном шнуре, пол из точно таких же плиток, как на лестничной площадке.

Когда Лера вышла из ванной, мать спросила её, ставшее уже традиционным:

–Почему так долго? Издеваешься?

И Лера не обратила внимания, что у неё ещё со вчерашнего дня изменился голос.

И вдруг её мама расплакалась. Это было так же страшно, как в детстве, когда трёхлетняя Лера разлила спрятанный от скандальной бабушки под бельём в шифоньере, флакончик духов в узорчатой коробочке. Да, так жутко: мама плачет!

Анастасия Владимировна села в большой комнате за обеденный стол, купленный ровно двадцать лет тому назад, разделывать селёдку. Ловко вытянула все рёбрышки, сбрызнула, как слезами, уксусом. А Лера печально подумала: никому не нужна её селёдка.

–Меня Галька поздравила! – похвалилась мама. – И Надежда Васильевна. И я им похвасталась, что мне на один воробьиный скок стало лучше!

После смерти мужа, а случилось это четыре с половиной года тому назад, Анастасия Владимировна… совершенно перестала потеть, то есть вся «отработанная вода» оставалась в её организме. А год назад на её левой икре открылась незаживающая трофическая язва, из которой денно и нощно сочилась мутноватая жидкость. После работы и по выходным, включив телевизор или «Милицейскую волну», мама Леры садилась за столом у окна, поставив изуродованную неизвестной болезнью, багрово-фиолетовую, распухшую, как подушка, ступню, на толстую газету, которая за час промокала насквозь. Весь линолеум был в не выводимых матовых пятнах. И вот сегодня вода вдруг перестала сочиться, зато на голени открылась новая рана, ещё сухая.

Лера быстро приготовила минтай под гавайской смесью, забыв положить в неё кусочек сливочного масла, что, впрочем, было не так уж и важно. Зачем-то сказала об этом матери, и та с лютой ненавистью её обматерила. А потом пришла в себя, одумалась и сказала:

–А я думала, что ты её без масла пожарила, на голой сковородке.

И Лера снова в ужасе подумала, как вскоре они будут вдвоём похоронены под снегом в своём беспросветном одиночестве, старая дева и вдовица.

В три часа дня явился Виктор Владимирович Никодимов, женатый любовник матери. Они родились на одной улице, но в детстве не дружили и не общались, встретившись во взрослой жизни на работе. Пришёл вообще без подарка, даже символического. Лере же на день рождения он всегда смущённо дарил три красные гвоздички и тортик. Он был очень жадным, приносил лишь какие-то идиотские йогурты, безвкусный зелёный виноград. Лера не помнила от него никаких подарков матери, в сознании всплывала лишь компактная пудра с рынка на рисовой муке, «хорошая, но очень белая».

Дядя Витя сказал, что хотел подарить Насте её давнюю мечту, современную не пригорающую сковородку, но его отпугнула цена – девятьсот рублей. Так что по-прежнему обходитесь жуткими чугунками. А может быть, он просто чувствовал, что новая сковородка Анастасии больше не понадобится?

Недавно мать трясла у Леры перед носом коробочкой с золотом и причитала:

–А это мы с тобой продадим, когда нам вообще есть нечего будет!

Видно, что она совершенного не надеялась на помощь своего близкого человека.

Лера, как всегда, не села за «праздничный стол», до того ей надоели за столько лет одни и те же люди, лица. Её мать, как ни странно, считала это нормальным: «Ребёнку скучно со взрослыми!»

Мама сказала:

–Хороший день рождения.

«Что же тут хорошего?! – поразилась Лера. – Просто ужас!»

Все её родственники были из тех несчастных, у кого «включился механизм самоуничтожения». Её дед, Владимир Сергеевич, говоривший только о своей скорой и неизбежной смерти и накликавший её, отчим Владимир Иванович, хлеставший водку, как воду, под девизом «Насть, один раз живём!», задушившая своим эгоизмом и патологическими страхами мать. Только бабушка, Анисия Андреевна, одна из их мрачной семейки любила жизнь и тянулась к свету, но и её ударила в мае пыльным мешком из-за угла коварная болезнь.