— Так я и думала. Должно быть, уже три или четыре луны. Подходящее время. Детишки зелёного тумана [13] рождаются мелкими, но растут лучше других. А твой парень знает, что его семя дало всходы?
Элена кивнула, закусив губу.
— Но больше никто не знает, чтобы слух не дошёл до поместья. Не хочу уходить раньше времени. Когда родится ребёнок, деньги нам очень пригодятся.
Гита, прищурившись, смотрела на неё.
— Значит, ты пришла ко мне не для того, чтобы избавиться от детёныша?
— Нет! — Элена в ужасе отшатнулась. — Нет, я никогда не захотела бы избавиться от ребёнка Атена. Я люблю его. Он так гордится, что станет отцом. Говорит, что станет любить меня ещё больше, когда я подарю ему ребёнка, и я хочу, чтобы он был счастлив со мной. Я хочу этого ребенка больше всего на свете, вот почему... — она боязливо оглянулась, словно слова, которых она старалась избегать, прятались где-то здесь, среди горшков и пучков трав, — ... вот почему меня пугают эти сны. Одно и то же каждую ночь — должно быть, это знак. Может, что-то не так... ребёнок в опасности.
Гита взяла с кровати матери заляпанный, весь в заплатах старый плащ и постелила на пол.
— Ложись, посмотрим, что я смогу увидеть.
Она взяла с полки неглубокую миску из тиса, налила воды и жестом приказала Элене лечь, задрать юбку и поставить миску на голый живот. Пальцы Гиты легко коснулись серебряной розы — шрама на бедре Элены.
— У тебя ещё остался шрам от той раны, что я лечила, когда ты была ребёнком, много лун назад. Время пронеслось, как взмах крыльев совы. — Она оглянулась на мать, и пальцы старухи быстрее стали перебирать белые кости. — Держи миску ровно, девочка.
Гита разбила в миску яйцо, потом спустила платье с плеча, взяла нож и сделала маленький надрез на левой груди так, что несколько капель крови упали в воду. Она размешала смесь ясеневой веткой и стала пристально глядеть в миску. Элена увидела, как углубились морщины меж глаз знахарки.
— Нет, этого не может быть... наверное, духи ошибаются, — тихо пробормотала Гита. Она поднялась, достала с полки другую ветку. Потом снова склонилась над миской, сжала порез на груди, и из него упали ещё несколько капель крови. Знахарка перемешала смесь новой веткой. Наконец она встала, взяла миску из рук Элены и вылила содержимое — воду, яйцо и кровь — в горшок с ужином, в котором над огнём кипели бобы и лесная дичь.
— Ты видела что-нибудь? — со страхом спросила Элена, поправляя юбку.
— Ты благополучно разрешишься от бремени, и для себя и для ребёнка. Об этом можно не волноваться. Можешь сказать своему Атену, что у него будет прекрасный сын, — ответила Гита, всё ещё стоя спиной к Элене.
Она обернулась и энергично отряхнула руками грубую домотканую юбку, словно пытаясь избавиться от пятна грязи.
— Я возьму сушёные абрикосы в оплату, а тебе сейчас лучше вернуться в поместье, пока не стало совсем темно и ещё можно разобрать дорогу.
— Нет... ты видела что-то ещё, я знаю, что видела. Я поняла по твоему лицу. Скажи мне, я должна знать.
Гита оглянулась на сидящую на постели мать. Та обратила к ним незрячие глаза, и, казалось, впервые за всё время обратила внимание на их присутствие.
— Мадрон, с тобой говорили духи? — спросила Гита.
Старая карга протянула к ним трясущуюся руку. На ладони лежала выцветшая белая кость, позвонок. Элена приняла бы кость за остатки старухиного ужина, если бы не винно-красная отметка, похожая на одиночную букву. Но девушка не могла узнать её потому, что не умела читать.
Гита застонала, трижды плюнула на кончики двух пальцев.
— Три раза — ясень, рябина, кость — и каждый раз то же. Решено, скреплено печатью. Во всём мире нет силы, способной это изменить.
— Но что решено? — спросила Элена.
— Тень идёт по пятам за ребёнком.
— Тень есть у каждого.
— Не такая. Не тень человека, тень лисы. Это предзнаменование обмана... то, чего стоит бояться. Лиса — это знак дьявола.
Элена испуганно вскрикнула и перекрестилась.
— Мой малыш... что... что с ним случится?
Гита покачала головой.
— Предостережение касается не ребёнка, а того, что идёт за ним по пятам. Тот сон, о котором ты рассказала — он повторяется каждую ночь и всегда один и тот же?
Элена молча кивнула.
— Тогда тебе нужно досмотреть его до конца — увидишь, что происходит с ребёнком во сне, и тогда всё узнаешь.
Элена закрыла лицо руками, раскачиваясь взад-вперёд.
— Но я не могу досмотреть этот сон, я всегда просыпаюсь, когда поднимаю ребёнка. Ты же можешь видеть будущее. Ты должна опять заглянуть в эту миску, пожалуйста...
— Ничего хорошего из этого не выйдет, духи не скажут больше. Это твой сон, только ты можешь увидеть, как он закончится. — Гита вернулась к очагу, помешала варево в железном горшке, подняв облачко густого пара, запахло варёной дичью и тимьяном. — Но я могу помочь тебе оставаться подольше в мире ночного кошмара, чтобы ты смогла яснее увидеть то, что должна.
Она снова посмотрела на мать, как будто молча о чём-то спрашивая. Старуха наклонилась вперёд в своей постели, облизнула губы, как голодное животное. На иссохшем лице проступило выражение такой жадности, что будь она помоложе, его можно было бы назвать похотью. Гита подошла к изножью материнской кровати, потянулась к узкой щели между ним и плетёной стеной, как будто нащупывая что-то, и наконец достала маленький деревянный ящик. Открыв его, она извлекла сморщенный чёрный корень. В его грубой форме можно было разглядеть две ноги, две руки и тело с головой в виде иссохшего узла там, где когда-то росли листья.
— Ядва. Некоторые зовут их мандрагорами. Те, что мужского пола, белые, но эта — женщина, чёрная и драгоценная как соболь. Из далёкой жаркой страны за морем.
По крайней мере насчет этого Гита не соврала. Мандрагора была настоящей. Немало есть болтунов, продавцов подделок, которые по незнанию или от жадности пытаются выдать за мандрагору корень переступня. Любой глупец, взяв эти корни, ощутит, что они безжизненны, как утопленные котята, почти так же они и полезны. Но эта знахарка была неглупа и слишком уважала наши способности, и потому звала нас, мандрагор, настоящим именем — ведь всякий бессмертный заслуживает величественного названия.
Гита бережно, как ребёнка, держала мандрагору в руках.
— Возьми каплю своей крови с языка и каплю белого молока мужчины, смажь голову этого существа, а после спрячь её под тем местом, где спишь. Она продлит твои сны, и ты сможешь услышать, что говорят тебе духи, сможешь яснее увидеть тень.
Элена потянулась за мандрагорой, но Гита отодвинула её подальше.
— Я тебе сказала, она растёт только в жарких землях. Люди рискуют рассудком и жизнью, добывая её — когда мандрагору вырывают из земли, она кричит так ужасно, что люди сходят с ума. Ядва стоит дорого, гораздо больше, чем несколько сушёных абрикосов.
— Но я хочу только взять её взаймы на ночь, чтобы она показала мне...
Гита рассмеялась.
— Её нельзя взять в аренду или одолжить. Проводник может дать видение лишь тому, кто им владеет. Ты можешь купить её у меня, и как только купишь — избавиться сможешь, только когда точно так же продашь, и за ту же цену.
— У меня есть деньги. Леди Анна даёт мне монеты и одежду, ту, что ей больше не нужна, и ещё красивые серебряные заколки.
Гита покачала головой.
— Думаешь, я заплатила за Ядву деньгами или драгоценностями? Да где бы я их взяла? Нет, ты можешь взять её сейчас, но однажды, когда придёт время — спустя месяцы или, может быть, годы — я попрошу тебя оказать мне какую-нибудь небольшую услуг. Это и будет платой. Согласна?
Элена колебалась, и неспроста. Ведь глупо заключать сделку, не зная цены. Всем известно — нельзя не платить знахарке, если ещё жить не надоело. Это так же опасно, как плавать у мельницы или убивать королевскую дичь. Даже медленное повешение быстрее и не так болезненно, как та смерть, которую может наслать знахарка. Но ведь от оплаты Гита отказалась.
