Когда Бассомпьер вышел из лавки и услыхал, что дверь заперлась за ним, он машинально поднял глаза на вывеску, на которой были представлены два ангела, безобразно размалеванные. В первом этаже тихо отворилось окно, высунулась белая рука, и записка, сложенная вчетверо, спустилась на землю. В записке стояли только эти слова: «В девять часов, на Разменном мосту». Бассомпьер поднял, прочел, и все это продолжалось не долее нескольких секунд.
Приподняв голову, он очутился лицом к лицу с толпой соседей, которых привлекли крики старухи и которые рассматривали его с любопытством.
Он оттолкнул их, бросился бежать и остановился шагов через триста, спрашивая себя: «Что мог там делать фаворит королевы?»
Во весь этот день он не думал более о Шарлотте де Монморанси.
VII
Пока Бассомпьер переживал эти приключения, король в Лувре велел призвать к себе Сюлли, который сделался самым верным, самым мудрым советником короля.
Годы еще увеличили серьезный вид, который в молодости, при веселом дворе короля Наваррского, наградил его прозвищем Пугало. Его длинная седая борода, совершенно голый череп, чопорная и торжественная походка, жеманный костюм устарелого фасона и потертой наружности делали его постоянным предметом шуток при дворе и находили пощаду только в глазах короля, нежность и доверие которого к Сюлли были неограниченны.
Но Генрих был еще молод сердцем и духом; он любил окружать себя молодыми людьми; он любил, чтобы вокруг смеялись, и строгие лица пугали его. Старый слуга часто был забываем в Арсенале, где проводил дни и ночи за прилежной работой и куда король отправлялся к нему, когда хотел говорить с ним о государственных делах, когда капризы Марии Медичи или дерзости Кончини выгоняли его из дворца. Тогда разговаривали о прошлом, о том времени, когда молодой Росни подвергался приключениям на больших дорогах во Франции, вслед за королем Наваррским…
Сюлли призывали в Лувр только в важных случаях. Поэтому он явился в большом волнении, зная, что король выздоравливает, и предполагая, следовательно, что случилось какое-нибудь важное политическое или, может быть, домашнее событие.
Но беспокойство его было непродолжительно, потому что, как только он вошел в комнату короля, тот весело приподнялся на кровати.
– Ты знаешь новость, Сюлли? Он отказывается! Он отказывается!
– Кто отказывается?
– Бассомпьер… Он не женится на девице де Монморанси.
– В самом деле! И это все?
– Да… Чего же еще ты хочешь?
– Да благословит вас Господь, государь!.. Этого я уже не ожидал… Вы заставляете меня бежать сюда, вы мне кричите: он отказывается! Я воображал, что герцог Савойский отказывается от Ломбардии… Вместо этого Бассомпьер… Тем хуже, я опять попался; лучше бы мне оставаться в Арсенале составлять итог налогов…
– Не сердись; ты теперь все ворчишь… Мы поговорим, и твои страшные цифры подождут.
Сюлли подумал с видом человека, который принимает важное решение.
– Если я уж пришел, то лучше поговорить с вами об одном предмете, который я откладываю уже несколько дней.
– Хорошо, ты мне это расскажешь… Выслушай прежде, что я решил. Я выдам Монморанси за Конде… Чему ты смеешься?
– Я не смеюсь… я кашляю.
– Странный способ кашлять… Будь откровенен; ты думаешь, что я устраиваю этот брак, потому что Конде дурак, совершенно не знающий женщин и которого можно водить за нос…
– Однако, государь…
– Но ты забываешь, что ты сам советовал мне устроить этот брак, что ты сам две недели тому назад находил вместе со мною, что возражения де Бульона были очень благоразумны и что девица де Монморанси – единственная невеста во Франции, приличная для принца Конде… Ты даже прибавил, что нельзя и думать позволить ему жениться на девице де Майен, дочери Гиза… Правда это?
– Правда… Я считаю этот брак очень полезным для государства…
– Ну, когда так?
– Решительно вы сегодня не в духе… Но я хочу быть снисходителен. У вас готово нравоучение, я даю вам право прочитать его мне…
– У меня нет больше нравоучений, государь; я все истратил понапрасну…
– Вы таинственнее иезуита, мой милый! Хотите хоть один раз выказать мне глубину ваших мыслей? Одобряете вы этот брак, да или нет?
– Одобряю, государь.
– Это большое счастье… Ну, когда так, не будем об этом говорить.
– Напротив, будем… Еще надо праздновать свадьбу?
– Хорош вопрос! Как будто первый принц крови может жениться на Монморанси без того, чтобы не праздновать свадьбы!
– Еще издержка, которая порядочно опорожнит вашу шкатулку…
– Мою шкатулку!.. А деньги с пошлин! Вы становитесь несносны, Сюлли…
– Очень сожалею, государь, но я обязан напомнить вам, что деньги с пошлин назначены на первые издержки войны…
Лицо короля омрачилось.
– Война еще далеко, – сказал он.
– Для чего вы откладываете ее, государь?
– Могу ли я поступать иначе?.. Властен ли я в моих поступках? Все здесь соединились против меня. Это всеобщий заговор, и мне не дают времени исполнить мои планы. Даже в моем семействе… – Он остановился, потом тряхнул головой, как бы желая прогнать мучительную мысль, и продолжал: – Мы после поговорим об этом… Лучше расскажи мне, что ты хотел сказать.
– Ах! Государь, я боюсь, что известие, принесенное мною, растравит ваши горести.
– Дело о Кончини, не правда ли?
– Да…
– Я так и думал… Что он еще сделал?
– Он хочет купить Ла-Ферте.
– Ла-Ферте! – вскричал король, вздрогнув. – Но это княжеское поместье, Ла-Ферте стоит миллион!
– По крайней мере, государь… между тем, как ваш народ умирает с голоду, когда на парижских улицах десять тысяч человеческих существ не имеют куска хлеба, чтобы утолить голод, ни полена дров, чтобы согреться, когда королевская казна пуста, когда недостаток в деньгах мешает вам исполнить самые дорогие ваши планы, обеспечить величие и первенство Франции, итальянский искатель приключений, приехавший сюда нищим, находит миллион, чтобы покупать княжеские поместья…
Король, потупив голову, казался погруженным в глубокую задумчивость.
– Боже мой! – пробормотал он. – Что они сделают с Францией и с престолом моего сына, когда меня не будет?
– Для чего предвидеть?
– Разве я бессмертен? Притом ты знаешь предсказание…
– Можете ли вы верить подобным глупостям?
– Кто знает, что может случиться!.. Но слава богу! Я еще жив, и они должны ждать… Этого скандала не будет, если б мне пришлось казнить…
– Не надо сильных мер, государь…
– Однако я не могу позволить… Послушай. Ступай сейчас к королеве; это ведь опять от нее удар… Скажи ей, что я запрещаю…
Сюлли сделал такую гримасу, что король остановился.
– Ты боишься?..
– Боюсь… Нет, не то… Но я уже вам сказал, что я не признаю сильных мер и…
– И…
– Предпочел бы другое поручение.
– Все равно; скажи ей, что это возбудило толки, что это неприлично; все, что найдешь нужным. Поверни дело по-своему, но хорошенько растолкуй ей, что этого нельзя; понимаешь?
– Совершенно, государь, но не думаете ли вы, что другой, пользующийся более меня расположением королевы, Бельгард, например, или Бассомпьер…
– Нет, нет, это будет замедлением… Притом я желаю, чтобы именно ты… потому что они не любят тебя…
– Хорошо, государь, иду!..
– Ла-Ферте, это уже слишком!.. Так ему мало властвовать здесь вместо меня! Надо еще…
Сюлли, видя, что король не обращает внимания на него и что повиноваться надо, повторил во второй раз:
– Иду, государь, иду!
Он вышел из комнаты торжественнее и чопорнее прежнего.
VIII
Мария Медичи разговаривала с Кончини, когда паж, приподняв портьеру, доложил громко, что герцог де Сюлли желает иметь честь быть принятым королевой.
– Сюлли!.. Здесь!.. Точно ли?
– Он сам назвал себя.
– Что же случилось? Он пришел с поручением?
– Он не сказал ничего.
Итальянец сказал пажу отрывисто:
