– Дальше, – коротко потребовал тот.

– Завязалась драка, пальба, – пират замолчал, Марион недобро посмотрел на него, и он неохотно продолжил: – Убитых мы закопали. Потом мы разворотили все модули и корабли и смотались в горы. Этот талласский ублюдок поторчал тут немного, а потом смылся куда-то, но постоянно выходил на связь со мной. А потом вы нарисовались, вот и все, я больше ничего не знаю.

Мариону хотелось убить этого наглого мерзавца, он чувствовал, как горячая волна бешенства и ненависти нахлынывает изнутри, заполняя все его существо.

– За все твои грязные, преступные делишки, я готов придушить тебя, пиратская рожа, – с едва сдерживаемым гневом сказал он. – И берегись, если ты что-то утаил от меня, талласский прихвостень!

– Ты обещал, что я свалю с этой чертовой планеты живым, кээсец, – напомнил пират.

– Да, я обещал! – взорвался офицер. – Но это не значит, что ты избежишь наказания! Ты все равно сдохнешь на Деллафии в любом случае, если раньше тебя не сожрут марганы! Ты, идиот, знаешь, что наделал из-за своей жадности и ограниченности? Подписал смертный приговор себе, нам и тысячам невинных аборигенов! Да за это я сам распылю тебя, недоделанный кретин! Ты знаешь, сколько лет и сил мы угрохали на то, чтобы восстановить Камарлен и помочь аборигенам выжить? Ты знаешь, что Союз выращивал тут каждое дерево, каждый куст и травинку? Ни черта ты не знаешь, ублюдочный гад, и за это я могу убить тебя, и моя совесть будет чиста!

– Я, конечно, не питаю к аборигенам особой любви, но и для меня это зверство марганов стало неожиданным и чересчур жестоким! Я же не знал, что Калахас способен на такую подлость, клянусь всеми планетами! – заверещал Эрго, делая круглые глаза.

– Молчать! – крикнул Марион, и пират послушно заткнулся.

«Калахас, Калахас… – мрачно размышлял трайд. – Пират, похоже, говорит правду. Неужели Талласса нарушила древний союз ради собственного обогащения? Неужели готова пренебречь всем, к чему они так долго шли, и развязать вражду? Неужели война? Война с Таллассой?»

Это было дико, невероятно, безумно. Это было начало конца Союза Четырех. Даже в страшном кошмаре Марион не мог себе представить такое. Он посмотрел на офицеров, но увидел в их глазах те же вопросы, что молнией пронеслись и в его голове.

Трайд устало опустился на каменный пол.

– Если честно, мой мозг уже отказывается работать, – вздохнул он.

– От этих трупов воняет, – пожаловалась Дели. – Нельзя ли их куда-нибудь убрать?

– Империта права, – поддержал ее Джанулория. – От этого запаха уже раскалывается голова, да и смотреть на них – удовольствие не из приятных.

Общими усилиями сгрузили тела марганов и пиратов в тант и свалили вниз к подножию горы. Джанулория метнул вслед огненный шар и в небо вырвались языки большого погребального костра.

Потом предавали огню тело Эвиро. Ихлак долго прощался со своим лонгом, – трогательно, душераздирающе, что даже пират чуть не прослезился и все бормотал:

– Надо же, как бывает: вроде бы простая зверюга, а слеза прошибла, метеорит мне в глотку! Ну, талласский хрыч, устроил ты заварушку себе на голову, клянусь космосом!

И вот, тело лонга объяло пламя – чистое, яркое, беспощадное.

Они смотрели, как быстро тает Эвиро в его обжигающих объятьях – безвозвратно, навсегда, – и было в этом зрелище что-то ужасающее, магическое и необъяснимое до дрожи. Маленький Истан, жалобно и тихо скуля, пытался залезть в огонь к матери и белым беспомощным комочком бегал вокруг, не понимая, почему она не слышит его, не подходит и не ласкает языком, как раньше. Дели подхватила его и прижала к груди, он доверчиво уткнулся носом ей в шею и затих.

Вскоре костер погас, оставив после себя лишь небольшую горстку пепла.

Юл-Кан, совершенно разбитый и молчаливый, сел в стороне и впал в глубокую мучительную задумчивость. Офицеры лишь вздохнули, посмотрев на него.

– Калахас, – проговорил Джанулория. – Кто бы мог подумать о такой подлости, сравнимой с ударом в спину.

– Калахас – мутный тип, он мне никогда не нравился, – заявил Тасури. – Но так, исподтишка, взять и развалить все, созданное за столетия, это даже не подлость, это… это…

– Сверхковарство, – подсказал Марион.

– Да, это сверхковарство. Такое мог придумать только больной разум.

– Это придумал разум, ослепленный алчностью, – сказал трайд. – Я не могу понять только одного – какой нечеловеческой жестокостью нужно обладать, чтобы ради богатства уничтожить целую планету, и думаю не пойму никогда.

– Дело пахнет войной, – процедил констат.

– Если с Калахасом заодно и Королева Веспер, то войны, действительно, будет не избежать.

– Талласса – планета сумасшедших, – гнул свое Тасури. – Они там все помешаны на войне. Видимо, им стало мало драконов.

– Вам не кажется, что это все какой-то бесконечный, кошмарный, бредовый и нереальный сон, который снится всем нам? – внезапно спросил Марион. – У меня такое впечатление, что все происходит в длинном, невозможном сне, из которого я никак не могу вырваться.

– Страшно то, что это не сон, а реальность, – грустно качнул гривой Джанулория.

Пока офицеры разговаривали, Дели сидела возле Юл-Кана, пытаясь хоть как-то отвлечь его от тяжких раздумий. Истан лежал на ее коленях, как маленькое пушистое солнышко. Ихлак посмотрел на него, печально произнес:

– Он тоже остался совсем один, как и я.

– А ты возьми его себе и вас будет уже двое. Двое – ведь не один.

Тот покачал головой.

– Нет, мой лонг ушел, и другого у меня уже не будет. А этот малыш лизнет руку кому-то другому, а, может, и нет.

– Лизнет руку? – удивилась девушка. – А что это значит?

– Это значит, что лонг признал хозяина и будет предан ему, пока дышит.

– А если лонг никому не лизнет руку?

– Значит, он так и не нашел достойного хозяина. Они чувствуют, кому готовы служить, а кому – нет. Таких больше нигде не найти. Преданность – дорогое сокровище. Предать может любой, только не лонг, – вздохнул Юл-Кан и замолчал.

– Расскажи мне о Дел-ла-фии, Шалкай, – неожиданно попросил он. – Эрадорх говорил мне, что там очень красиво: другие деревья, другое небо, реки, даже воздух другой. А я никак не могу себе представить другое небо и деревья.

– Да, на Деллафии все не так, как здесь. Там много лесов, рек, и цветы, цветы, цветы. Знаешь, какие там цветы, Юл-Кан! Красивые, разноцветные, большие, маленькие, – всякие. У нас много огромных домов и у всех жителей такие же волосы, как у меня, – Она тряхнула своими длинными темно-фиолетовыми кудрями. Волосы заискрились в свете кристаллов, как капельки росы на тончайшей паутине. – Ну, разве что имберианцы, да т, ахьянцы другие. А небо… Небо – просто сказка. Тебе бы там понравилось. А какие у нас бывают праздники! У вас бывают праздники? Вы танцуете? Смотри, как мы танцуем! – Дели вскочила на ноги и закружилась, обнимая Истана, а ихлак во все глаза с восхищением смотрел на девушку, даже на время забыв свое горе.

Империта весело бухнулась рядом с ним, снова заговорила:

– А еще можно летать целый день и ничего не делать. Правда, если об этом узнает отец, тогда лучше держаться от него подальше…

Она еще много чего рассказывала ихлаку о Деллафии, а тот завороженно слушал, раскрыв наполовину свои уши – бутоны.

– Ты очень красивая и странная, Шалкай, – вдруг произнес Юл-Кан. – У тебя глаза и в самом деле цвета лепестков шалкая, а волосы, как грозовое небо. Ты пришла на Ихлакит, чтобы защищать его, и я этого никогда не забуду.

– Империта, похоже, развеяла печаль Юл-Кана, – глядя на них, произнес Джанулория с легкой улыбкой.

– Да, они нашли общий язык, – кивнул трайд, видя детский восторг в глазах ихлака. – И я рад этому.

– Империта изменилась, – т,ахьянец хитро взглянул на Мариона. – Внутри она не так слаба, как это кажется на первый взгляд.

Тот задумчиво смотрел на девушку, думая о том, что впервые видит деллафийку в брюках, из которых виднеются голые ноги и короткой безрукавке. А ведь деллафийская мода строга и поэтому женщины носят только длинные платья, закрывающие ноги, руки, плечи, а тут видно и ноги, и руки, и даже живот. Но саму империту это, видимо, нисколько не волновало.