Она обернулась. В иссиня-серые глазах легкое изумление с примесью укоризны.

– Аго, неужели ты согласен с Арием?

Он знает, как ответить. «… Иисус всего лишь посредник между господом и нами…» – это единственный отрывок епископской проповеди, который всплывает в памяти. Но боится, что голос дрогнет. Ведь сердце рвется из груди. С такой силой, что будь на пути самый крепкий щит, тот распался бы на части.

– Сестра, а что ты ожидала? Длиннобородые справляют воскресенья, постятся по пятницам… А после битвы копьями прибивают к деревьям дары Водану, – сказал Гундоальд, – И это для них правая вера.

Безбородый и узкоплечий – ниже на голову и тоньше любого из воинов – Гундоальд вместе с сестрой Теоделиндой следуют в Папию¹. Лангобарды и бавары заключили союз, и король Аутари пожелал видеть детей баварского герцога гостями в своем дворце.

Агилульф ощутил, как сжимаются губы. Как кровь бросилась к щекам под всклоченной русой бородой. Крепкая ладонь погладила навершие меча.

– Не будь ты гостем, твоя шея лишилась бы бремени, – подумал он, но ответил девушке, – Всем мои предки были ариане. Я различу доброго коня в табуне, острый клинок среди стали и могучего воина во вражеском войске… Но мне не ведома различность церковных лагерей…

Он сопровождал гостей от границы. На ночь отряд встал на отдых в глухой деревушке Модиция². Утром втроем пошли к озеру.

Водная гладь пряталась в пенистом тумане. Рассвет только что сбросил темноту, но не холод. Мартовский ветер бросался ледяными иглами и сладковато – терпким ароматом мирты. Но Аго ничего не ощущал – хотя накинул только тонкий шерстяной плащ поверх туники – любовался волнистыми каштановыми локонами, что разбивались об округлости плеч и стекали до пояса, пышностью плоти, что с трудом пряталась за плотным шерстяным жакетом с золотыми нитями, румяными от прохлады щеками.

– Он одевает медвежью шкуру на пляску алайсиаг – не унимался бавар, – Куда ему познать истину творца?!

Аго ощутил барабанный гул в висках. Заметил испуг Тео – наслышана о свирепостях берсерков.

Всё – правда…

Началось все пять зим назад. Он вернулся из похода, а мать и сестренка пируют с Хель в царстве мертвых. Без них ночи стали нелегки, а сердце словно обложили камнями.

И тогда… Чаша горького отвара грибов перед битвой. Чувствуешь, как вспенивается кровь. Как на кожу нарастает жесткая, как иглы, медвежья шерсть. Как челюсти сжимаются, чтобы в ожидании схватки рвать щепы из щита. А сеча как кипучий рдяный сон: медлительные римляне, чьи мечи только колышут длинные до плеч волосы, дыхание дочерей Водана холодит бритый затылок, меч гуляет по плечам и грудям. Сверху парят прекрасные девы. Они берут с собой лучших воинов.

Как-то раз крылатый конь Регинлейв – Всадницы бури был совсем близко – он ощутил на щеках ледяной иней, что сочился с гривы. Но она забрала во дворец павших медноголового Юалда, которому гладиус пробил грудину.

До этого дня горевал, что его нет среди эйнхерий на пиру в Вальхалле.

Теперь – желал ее…

Аго почувствовал как после речей Гундоальда, желваки на квадратной челюсти натянули кожу. Как глаза превращаются в щели. Клинок полез из ножен… И тут взгляд поймал ласковое, но стыдливое движение Тео. Ощутил ее нежную и мягкую, как кожа младенца, ладонь на своих пальцах, сжимающих витой черен меча.

И лезвие, испуганной змеей, юркнуло обратно.

С ее пухлых губ тихонечко вспорхнули аромат девичьей свежести, и всего три слова. Но от них, горячая сладость миртового елея растеклась и заполнила пустоты под сердцем.

Он не отводил взгляда от белых вершин. Поскольку знал: за скалистыми хребтами, франки точат топоры. Стекались грозные вести – римляне склонили этих лютых топорников сокрушить лангобардское королевство. А ведь минуло только двенадцать зим, как они, ведомые королем Альбоином, вырвали у Константинополя эти хлебородные земли. И столько же прошло, как принял из рук отца меч – верный Жернорез.

– Агилульф, сын Ансвальда, тебя проклянет Тюр, если наши клинки не встретятся, – львиный рык за спиной прикончил раздумья.

Аго пригладил всклоченную бороду. Каленую кожу – на нем льняная туника и кожаные штаны до колен – щекотали порывы ветра. Такого горячего, словно август забыл, что уже пришли первые сентябрьские ночи. Уголки рта поползли в стороны, обнажая желтоватые, но здоровые зубы. Он знал, что сегодня рано или поздно услышит что-то подобное. С крепостной стены еще раз взглянул на горы, на лошадей и коров, пасущихся на мягко-зеленых лугах. Ноздри мощно втянули теплый воздух – ощутил запах ячменя и льна, чьи колосья падали под ножами земледельцев – альдиев. Повернулся и посмотрел вниз – внутрь двора.

– Волчье лезвие³ не прячет меч, – «Если только нет другого пути, сломить врага», – Сундрарит, молись сыну Марии. Может он, наконец, избавит тебя от синяков.

Источник рыка был светло – рыж. Грива на голове, шея и плечи – единая скала. Руки, словно два ствола, вросших в камни. Его овальное, с некоторыми чертами угловатости лицо исказилось веселым оскалом – Сундрарит в очередной раз не сомневался в добром для себя исходе.

– Я лучше призову Донара с его молотом. Ешь тебя тролли!

Но квадратное лицо Аго не омрачилось и тенью страха, а в серых, словно пепел, глазах пробежали искры задора. Однолетки – они соперничали, как им минуло десять зим. Его губы так и расползались в улыбке, пока ноги обвитые шнурами сандалий пружинили вниз по ступеням.

Друзья надели кожаные куртки с нашитыми металлическими пластинами. Обмотали кусками сукна предплечья и бедра – иногда спасало от кровавых синяков. В двадцати шагах перед ними три пары молодых воинов лязгали тупыми мечами. Левее – бросали короткие копья: они с глухим стуком отбивали щепки от бревен – мишеней. А в десяти шагах правее длинные копья с широким лезвием кромсали мешки с сеном на столбах.

Три всадника влетели во двор. Взмыленные кони чуть не снесли двух рабов. Те благо оказались расторопны – отскочили. Меньше повезло блестящим красным яблокам и желтым в крапинку грушам – рассыпались из мешка. Теперь они смачно хрустели под копытами, превращаясь во фруктовый джем на зеленой траве.

Аго не сразу обернулся – щит никак не садился на локоть. И благо не видел, кто вошел в залы отца. Но друг подвел.

– Баварский коротышка окреп за последние две зимы, – сказал Сундр, – видать около трона мясо жирнее.

После новости ощутил натиск сердца на ребра. Но, как крепость сдерживает натиск, так и он умерил пылкость лица. Только нехорошо блеснули глаза. Наконец усадил деревянную черепицу Вальхаллы на руку, и с излишним остервенением схватил меч, а также резанул:

– Начнем!

– Ешь меня тролли! Ты никак не забудешь?

Аго ощутил, как жар изнутри обжег лицо.

– А ты не забыл…, – ударил плоскостью клинка о щит, – …как прошлый раз, нахватал от меня синяков.

– Агилульф, поспеши к отцу! – крикнул, вышедший на крыльцо оруженосец герцога, – прибыли гонцы королевы.

– Держи, – сунул щит и меч Сундру, сбросил обмотки и кивнул в сторону молодых воинов, – поучишь пустобородых.

Уже около крыльца услышал запоздалый ответ находчивого друга: «Просто ты сговорился с хитрецом Локи, потому так твой меч синячил мне спину».

«Она помнит. Вот и я не забыл». Опять накатила сердечная нега, что искрила в груди, а потом вытекла как из дырявого сосуда. Остался только горелый налет. После темной, как туча, вести – спустя зиму после их беседы на озере – о помолвке Аутари с дочерью баварского герцога. Долго не верил. Затем почти забыл. Но в середине того же лета туринский епископ Ладвиг, потряхивая от волнения жиденькой бородкой, принес книгу. И держал, словно мать младенца.