Французский генерал Вейган, начальник штаба Фоша, организатор обороны Варшавы и сентябрьского польского контрнаступления, завершившегося в Париже, суммировал свои впечатления о польской и советской армиях в военно-техническом отношении двумя словами: «Оба хуже…»

В чем же секрет несомненной победы поляков? Почему они имели свою «Марну», если отдельные их части были вооружены косами вместо винтовок, а обмундирование и снаряжение уступало большевистским.

А потому, что, скажем, пять процентов их солдат верили в правоту своей идеи и были убеждены, что вступи Радек во главе сколоченного им в Белостоке советского правительства в Варшаву – и через несколько месяцев или даже недель Польша превратится в такой же рай, как Россия, где мухи дохнут от голода, а Чрезвычайка – «правит».

И пусть не лжет лишний раз советское правительство, что, мол, стрелочники виноваты в военной катастрофе, что какой-то Буденный (вчерашний герой) непростительно «зарвался», а Красная армия, подойдя к стенам Варшавы, оказалась утомленной длинными переходами и артиллерия вовсе не поспевала… Эти оправдания стоят столько же, сколько подобные же защитительные речи на устах любого модного адвоката буржуазного правительства. «Переутомление» Красной армии, раз она в постоянных боях и «прорывах» прошла что-то около 500 верст, можно было предвидеть, а что до артиллерии и обозов – то их качество и темпы передвижения знали, надо думать, не только главковерх Тухачевский, но любой артиллерийский поручик⁹.

Нет, не в этом секрет поражения под Варшавой, а в том, что Красная армия шла в бой из-под палки, без идеи, без веры в свое дело. Был, правда, момент, когда и она, такая же голая и босая, как польская, одерживала победы и стала внушать к себе уважение выдающихся военных авторитетов Европы, что, в свою очередь, заметно стало влиять на общий престиж Советской власти. Но это наблюдалось только тогда, когда (май и июнь 1920) маршал Пилсудский, считая, что раз в Советской России «все лежит плохо», то и Польша может поживиться, вздумал учинить свой набег на Киев и белорусские земли. Но при блестящем отпоре, который дала ему тогда Красная армия, она не была «красной», подобно тому как далеки были от якобинства и те французские полки, которые по приказу Конвента изгнали англичан из Тулона в какие-нибудь сутки. Когда же коммунистический империализм стал толкать армию все дальше и дальше, невзирая на то, что этнографическая линия Керзона, принятая большевиками, да еще с маленьким плюсом, давно уже была пройдена, когда Ленин вздумал использовать не «красную» свою армию в целях ускорения взрыва социальной революции на Западе через варшавские ворота, то оказалось, что из двух армий, из которых одна, по выражению Вейгана, «хуже другой», победила та, которая в данный момент и при данных условиях была более сильна своей идеей, – польская.

И по аналогии – применительно к затронутому здесь вопросу о Юдениче – надлежит сказать то же, что о большевистском главнокомандующем Тухачевском, и о десятках других генералов, терпевших поражения:

Не в стратегической бездарности Юденича секрет внезапного разгрома Северо-Западной армии под Гатчиной и Царским Селом. Бывший «герой» Эрзерума мог бы оказаться и с успехом «героем Петрограда», но для этого нужно было, чтобы он не был Юденичем, т. е. чтобы он и его ближайшие сотрудники в области как военной, так и политической не были выразителями идей отжившего мира и тех социальных сил, которым победа под Петроградом нужна была только для того, чтобы насильственно остановить непреложный ход неизбежного исторического процесса – демократизации России¹⁰.

В описываемые нами дни в Гельсингфорсе, а еще больше на южном берегу Финского залива – в Ревеле явно «назревали события».

В ночь на Новый год английский флот в составе нескольких легких крейсеров и десятка миноносцев-истребителей впервые появился в западной части Финского залива – примерно по линии Гельсингфорс – Ревель¹¹. В ту же ночь они имели первую встречу с отрядом легких большевистских судов, в результате которой один красный истребитель был пущен ко дну, а два быстроходных миноносца типа «Новик» после первых же выстрелов сдались. То были «Спартак» и «Автроил», числящиеся в эстонском флоте, которому английский адмирал Кован передал их тогда по приказу His Majesty[2] на правах пользования.

Эту подробность важно отметить потому, что молодая Эстонская республика, по примеру финляндцев, смотрела впоследствии на эти суда как на «военную добычу» – между тем как в действительности эстонцы их никогда не «добывали», а английский адмирал, естественно, не мог дарить эстонцам того, что ему не принадлежало, раз His Majesty в войне с Россией не только не состоял, но даже считал себя союзником. Что же касается большевистской власти, то, заключая 28 января 1920 года мирный договор с Эстонией, она даже не потрудилась вспомнить об этих судах, оговорив лишь суммарно в одной из статей, что весь военный материал, оставленный Россией в пределах Эстонии, переходит в ее собственность.

Большевикам никогда не жалко…

Появление английского флота в Финском заливе, т. е. на морских подступах к Петрограду, и факт, что они приняли или даже вызвали бой с большевистскими судами, заставляли рассчитывать на возможность широких морских операций против Кронштадта, который в ту пору был, несомненно, уязвим. Соответствующие данные в изобилии находились у английского адмирала, а также в финляндском штабе. Это было время, когда немцы, согласно требованию договора о перемирии с союзниками, только что покинули пределы Финляндии (18 декабря 1918), а немного раньше – южный берег залива, Ревель и всю территорию до Пскова и дальше. Из Финляндии они ушли «под музыку», провожаемые восторженными «Auf Wiedersehen» белогвардейцев Маннергейма, депутациями от университета и ученых обществ, барышнями и толпами детей, подносившими цветы, – словом, как полагается «освободителям». Из Ревеля же, а еще раньше из Нарвы и Юрьева они бежали, бросая богатый военный материал и снаряжение (кроме продовольствия), продавая оружие всем без исключения – белым и красным, тому, кто больше предлагал.

Через месяц после этих событий, в середине января 1919 года, когда я впервые посетил Ревель, тогдашний эстонский министр-президент и вождь так называемой народной партии Пэте¹² доказывал мне, что немецкие войска продавали открыто оружие (вплоть до целых батарей артиллерии) предпочтительно красным частям и отдельным комиссарам. Не знаю, правда ли это было в действительности, ибо в Ревель я прибыл в те дни не как российский эмигрант, терпимый, но не любимый, а в качестве корреспондента влиятельных английских газет, и весьма возможно, что глава молодой республики через меня «делал настроение» в Англии в пользу своей страны.

У эстонцев, как и у русских, от появления английской эскадры в Финском заливе через несколько же дней после ухода немцев радостно забились сердца.

Противников военной помощи со стороны союзников – среди русских демократических партий, в том числе и социалистических, тогда еще не было. Насилию должна быть противопоставлена сила. Силу же могли дать только союзники, не занятые больше никакими военными действиями против Германии, которая уже капитулировала. Опыта правления Колчака и Деникина тогда еще не было. Для русских социалистов, в частности, вопрос о том, можно и должно ли пользоваться военной помощью извне, решался исключительно в плоскости тактики, а не принципов. Марксистское «Zwischen zwei Rechten entscheidet die Gewalt»[3]He оспаривалось.

Сами же большевики в те дни заметно колебались и открыто в своей печати обсуждали вопрос, не следует ли использовать момент появления союзной реально силы в Финском заливе, чтобы уйти, по крайней мере, из Петрограда и отдать его на съедение Ллойд Джорджу, а самим тем временем окопаться по линии Бологое – Тихвин, ближайшей к Москве.