Водитель попросил света, и к нему поднесли мобилы со светящимися дисплеями. Он сидел на корточках у правого заднего колеса и осторожно трогал развороченную покрышку. Ее неровно разрезало в нескольких местах, она воняла и дымилась.

- Чем это? - спросил майор.

- Я знаю? - грубо отозвался водитель.

- Дае бон у саразын? (Сможешь починить? (Осет.)) - спросил его Бесик.

- Каед камерае скъуыд наеу, - ответил водитель. - Запаскае маем наей - 'рмаест покрышкае... (Если камера не задета. Запаски у меня нет - только покрышка... (Осет.))

Он поднялся с корточек и зачем-то принялся вертеть головой. Все выжидающе смотрели на него.

- Давайут, лаеппутае, - сказал он наконец, - барухс мын каенут, мае даегъаелтае райсон. (Давайте, парни, посветите, я инструменты достану. (Осет. с искаж. русск. вставкой.))

Ему посветили, и вскоре фонарики стали не нужны - водитель подсоединил к аккумулятору патрон со стоваттной лампочкой, и темнота отскочила от автобуса. Водитель достал из багажника домкрат и сам, ни у кого не прося помощи, приподнял справа зад автобуса. Затем начал сбивать баллонным ключом болты, крепившие колесо. У него это долго не получалось, и подключились несколько парней. Минут через десять колесо было снято. Покрышка так и не остыла, хотя вонять стала меньше. Началась долгая нудная работа по снятию ее с колесного диска. Водитель вручил два лома добровольцам, сам взял в руки кувалду, и вместе они принялись за дело.

Товарищ майор отошел в сторонку и начал калякать с кем-то по телефону. Судя по интонации - с женщиной. Некоторые парни тоже полезли в карманы за мобилами. Не знаю, зачем им понадобилось будить родных и друзей в такое время.

С той стороны автобуса тормознула какая-то машина. Несколько парней, не занятых телефонным разговором, сейчас же двинулись туда. Я увязался за ними.

Серая "девятка" с опущенными стеклами стояла посередине дороги. В освещенном салоне сидели пятеро дагов. Из мощной колонки, установленной в багажном отделении, доносилась осовремененная лезгинка.

- Помощь нужна? - спросил водила, бородатый парень лет под тридцать.

- Да нет, сами справляемся, - ответил говорливый Бесик.

- А откуда вы?

- Из Владикавказа.

- А-а, - заулыбался водила, - пятнадцатый регион!

- Алания! - подтвердил Бесик.

- И куда едете?

- А хрен его! Где мы вообще?

- Час от Махачкалы.

- Не, нам не туда.

- Ну ладно, осетины, - сказал водила, делая лезгинку громче. - Служите, - и уехал.

- Ай чи уыди? (Кто это был? (Осет.)) - спросил у меня Рижий, подошедший только что.

- Цыдаер пъаер-пъаергаенаег (Балабол какой-то. (Осет.)), - ответил за меня Руха.

Полчаса спустя покрышку поменяли. Слава богу, камера осталась целехонькой. Водитель был до того этому рад, что, когда устанавливал колесо обратно на ось, насвистывал чего-то себе под нос. Он очень намучился с этим колесом, гораздо больше остальных, так что те, кто ему помогал, вскоре отослали его подальше и закончили работу сами.

Потом вдруг выяснилось, что в радиаторе почти нет воды. За эту новость ободрившегося водителя чуть не прибили. Ему и так было несладко, а после того, как на него хором наорали, он вообще перестал разговаривать. Пришлось собрать по салону все баклажки с минералкой и залить ее в радиатор. Но и этого оказалось катастрофически мало. Чуть ли не силой мы заставили водителя завести чертову колымагу. Автобус долго не заводился, потом все же завелся и, натужно кашлянув, пополз по шоссе. Водитель, сгорбившись, мучился до тех пор, пока впереди не показались огни заправки.

Буйнакск расположился в небольшой долине, с трех сторон охваченной пологими холмами. Сначала я подумал, что мы въехали в какое-то село. Автобус долго вилял по узким, неасфальтированным улочкам, одноэтажные домики походили один на другой. За щербатыми деревянными заборами виднелись поспевающие яблони, груши, абрикосы - все было в пыли, будто после песчаной бури. Каким-то образом пыль лезла и в автобус, хотя вентиляционные люки были задраены. Обросшие черной породистой шевелюрой мальчишки кидали в автобус алычой, древние старики на лавках провожали нас бесстрастным взглядом. Девушек я не видел. Было позднее утро, солнце еще не набрало силу, но чистое, без облачка, небо обещало нешуточную жару.

Автобус взобрался на очередной подъем, и мы увидели обыкновенные блочные пятиэтажки. Буйнакск оказался вовсе не селом. Дорога стала ровной, асфальтовой, мы прибавили ходу. Все было так же, как у нас: магазины, биллборды, аптеки, нотариальные конторы, скверы, спортплощадки, прокат ди-ви-ди, вулканизации, остановки. Только людей мало, и женщин почти не видно. Те, кто встречался, были в длинных черных платьях и редко когда шли без эскорта. Мужчины и подростки - все осанистые, коротко стриженные, с упрямой посадкой головы.

После очередного поворота автобус покатил мимо длинной высокой стены. Али на весь салон сообщил, что это стадион. Затем показались серые ворота части, КПП и прочее, о чем я знал только понаслышке. У красно-белого шлагбаума нас ненадолго задержал офицер с несколькими звездочками на погонах - я еще не умел различать звания. Товарищ майор перекинулся с ним парой слов, потом ворота отползли в сторону, и мы въехали в часть.

Все принялись собираться. Надо было отыскать свой китель, головной убор, натянуть берцы, зашнуроваться, откопать ремень, опознать свой вещмешок, запихать туда первую попавшуюся кружку, вспомнить, как этот чертов вещмешок завязывается... Со второго раза все удалось.

Автобус остановился около приземистой кирпичной казармы. Дыша друг другу в затылки, мы стали выбираться наружу. После шестнадцатичасовой тряски ноги у всех гудели. Мы побросали вещмешки на траву возле крашеного известкой бордюра и принялись ходить, приседать, ругаться и интересоваться у Али насчет воды.

- Воды нет, - объявил майор.

У входа в казарму за нами наблюдали плотные русские парни с наглецой в глазах. Незнакомая кавказская речь их очень огорчала. Особенно когда мы ругались. А еще нас было слишком много, и мы тоже умели смотреть с наглецой, чем огорчали их еще больше.

Хаш не стал терять времени даром - неторопливо приблизился к ним и попросил сигарету, при этом намеренно увеличив свой кавказский акцент. Ему опасливо протянули одну сигарету, и тогда он, сунув ее за ухо, нагло попросил еще парочку.

Товарищ майор потребовал, чтобы мы встали в две шеренги перед автобусом. Никто не понимал, как это делается. Али как сержант начал объяснять, что такое шеренга и как ее рожать, но многие притворялись, что не понимают его, - он до сих пор не отрезвел, и речь его чем-то походила на шипение Дональда Дака. Русские солдаты мерзко хихикали у входа в казарму. Товарищ майор выжидающе молчал. Хаш попросил у него разрешения отойти - его тошнило. Майор сказал ему, чтобы оставался в строю.

Тут из автобуса выскочил разъяренный водитель и начал допытываться, кто наблевал в салоне. Русские схватились за животы.

- Может, он там поскользнулся, - озабоченно предположил Бесик.

Не услышав ответа на свой вопрос, водитель обратился за помощью к товарищу майору. Майор исчез в автобусе, а когда вышел, на его лице можно было прочитать все, что он о нас думает.

- Свиньи и то чистоплотнее, - выдавил он.

Русские уже ржали. Рижий, жизнерадостно сияя, поведал историю о том, как они с отцом кастрировали взрослого хряка, а когда развязали и отпустили, тот отыскал в тазике свои семенники и слопал. Рассмеялись все, кроме майора и водителя.

- Вам и до этого недалеко, - сказал майор брезгливо.

- Я вообще не при делах, - сказал Рижий. - Я - непьющий.

- А кто пил? - спросил майор.

- А где запачкано?

- На задних сиденьях - где!

- Омае (Здесь: вот и... (Осет.)) ищите тех, кто был на задних сиденьях!

Майор шумно выдохнул через раздутые ноздри.

- Так, - сказал он. - Если никто этого не делал, в казарму не войдете.