По суду мне, конечно, светит полная конфискация недвижимости. Да и когда он будет? Однак до моих подвижных авуаров никакому государству лукавому ни в жизнь не добраться.

― За бабульки заранее благодарен. Отдам, Вадимыч, вскорости. Коль скоро ― так сразу. Надо только съездить фрилансером два-три раза в командировки. С репортажами и очерками по-быстрому обернуться. Впервинку поближе, куда-нибудь в зону хохлацкого АТО. Затем подальше, возможно, в Сирию или Афганистан. Мне после тюряги такое военное дело запросто.

Хотя надо, пожалуй, начинать писать по-английски. Предложение в журналистике дает спрос.

― А я вот еще, Змитер, покуда нормально не продумал, где работать мне, чем по специальности пробавляться. На воле оно скоро прояснится в натуре, надеюсь.

― Надежды юношей питают?

― Угу, не только их и не столько они...

В камере разговор продолжился. Натурально, в предыдущем контексте и в прежнем подтексте. Но с учетом возможного прослушивания.

― Послушай, Евген. Я вот писал, ты помнишь, о полусреднем белорусском классе экономического народонаселения. Хочу теперь бульбоедов лукашистских покруче перетряхнуть.

Подумать только! 190 кг картофеля на потребительскую душу в год!

Ясное дело, бульбой у нас в основном питаются те, у кого среднемесячный доход на члена семьи меньше 30 долларов. Но ведь тот самый полусредний класс, имеющий от 90 до 500 баксов на рыло, тоже свински хавает не в себя ту же картошку! Как же, как же второй хлеб! В штампованном словоупотреблении, отметим, в такую-то душу мать.

В жесть искусственно завышенная цена на картофель, как продукт массового потребления, не декларируя, дополнительно позволяет государству финансировать планово-убыточное колхозно-совхозное сельское хозяйство. И здесь искусственное монополистическое предложение контролирует естественный массовый спрос. В процессе, естественно противоположном рыночным принципам.

Если принципиально подойти к вопросу, то нынешнее белорусское государство втихаря поднаторело, наблатыкалось тоталитарно обкладывать продовольственные товары, но которые уходит львиная доля заработка нижних слоев и значительная часть дохода полусреднего класса, своего рода скрытыми акцизными налогами.

Фактически государство тихой сапой, мягкой лапой приравняло потребление экономически активным народонаселением продуктов питания к вредоносному употреблению подакцизных табачных изделий и спиртных напитков. Тех самых товаров, которые в планомерно воспроизводят инфляцию путем неуклонного повышения розничных цен.

Тем самым, какой ни возьми потребитель продовольствия, табака и алкоголя в розницу работает на государство. Трудится ради паразитического непроизводительного роста государственно-монополистического капитала.

Я хочу этот потребительский феномен и мою новую статью назвать "Экономика бульбоедов". Звучит?

― Даже очень! Пробирает и пронимает. К вопросу о национальной гордости и годности бульбоедов подходит и подводит.

Полагаю, спадар Инодумцев, такой ярлык ой многих душевно оскорбит. Хотя правдочка, она глаза колет.

А монополизм, недобросовестная государственная конкуренция и налоговая обираловка никого еще до добра не доводили. Это ― факт.

― Во-во! Скорее, отжимают добро.

Цепляйте белорусское, бульбоеды! Старательно пережевывая пищу, вы помогаете этакому мародерствующему государству вас напаривать и опускать до уничижения нижей плинтуса. Фактически ниже низшего ооновского индекса человеческой недоразвитости.

― Вы белорусы? Так вам и надо!..

Разговоры разговорами в камере, но Евген Печанский в душе готовился к предстоящему побегу, странно не понимая, настроен ли он к нему или же нет. Им овладело какое-то непонятное чувство отстраненности. Словно не он, но кто-то другой должен сегодня валить к чертовой бабушке из тюряги, откуда за всю ее историю ни разу не случалось ни одного успешного бегства заключенных.

Ему также затруднительно решить, заключить, каков таков период в жизни у него сегодня настает. То ли отсюда и впредь наступил режим наибольшего счастливого благоприятствия, как скоро все задуманное чудесным образом удается в наилучшем виде. То ли совсем даже наоборот, когда насилу, через пень-колоду, а то и чудом, удается избегать крупных неприятностей и провалов. А уж мелких незадач в такой неблагоприятный период вообще пруд пруди, валом валят.

Этакую исходящую неуверенность Евген нисколько не показывает напарнику. "Еще чего не хватало, в приход и расход!" Хотя тот, оно видно, будь здоров как боится. Но держится наш Змитер молодцом, хвост пистолетом. И фасона придерживается. Вон-де ему то и это нипочем, если о будущей статье рассуждает.

Со всем тем, шутить на тему намеченного силового исхода из тюрьмы ни тот, ни другой просто-напросто не осмеливаются. Не до того им сейчас.

Ведь подчас ожидание боя куда как страшней самой смертельной атаки. "Без суеверий. Ажно для вельми бесстрашных людей. В дебет и в кредит!"

Обговорить они все обговорили, наметили, распределили, кому как сработать назавтра, в час утренней оправки. Но, как оно выйдет на самом деле, никому неизвестно, пока не грянет время "Ч" и не поступит сигнал к решительным действиям. Ох скоро надо включать говорящую ручку.

Третьего сокамерника им покуль не подкинули. "И то хорошо, одной заботой меньше будет..."

― ...Знаешь, Евген, я тут загадал кинуть курить на воле. Сам знаешь, в каком раскладе.

― Я, кстати, тоже, Змитер, собираюсь расстаться с той же самой тюремной вредностью, сам понимаешь, где и когда... Суеверие, однако...

Еще не кончилось тюремное обеденное время, вертухай-баландер еще не отбирал у зеков столовые ножи, как подследственного Ломцевича неожиданно вызвали на допрос. Недалеко, на первый этаж, ― услужливо предупредил надзиратель, давно уж побаивавшийся сурового Евгена.

Напарник вернулся спустя каких-то полтора часа.

― Представляешь, Евген! Объявился следак по моему давнему делу о ДТП. Я тебе рассказывал, как меня грузовик давил и тачку в металлолом.

Так вось нынче оказывается, будто это я уж кругом у них виноват! Предъявил мне тот ёлупень совсем нескладную новую схему. Дескать, я по обочине пошел на обгон справа! И свидетели, мол, у него как бы имеются.

― Это тебе на новенького предъява ментовская, хлопче. По команде сверху с политикой. Прессуют это они так тебя ненавязчиво.

Ты, надеюсь, не слишком огорчился?

― Да пошли они! Как-нибудь переживем, пережуем!

― Как-нибудь и дурень сумеет, Змитер. А нам надо с умом и со вкусом к правильному и здоровому образу пропитания.

― Правильно. И где хлеб мой насущный днесь? Пообедать так толком и не дали, борзота!

― В дебет и кредит, партнер. Чаек, сахарок в наличии. Щас забодяжим в кайф.

Чуть погодя, за чаем Евген отчего-то, сам того не желая, чуть ли не исповедально вдруг заговорил о вольной жизни:

― Эх, Змитер, почему-то больше всего мне здесь не хватает моей кухни на даче в Колодищах! По высшему поваренному разряду у меня там обустроено, братка. И для работы, и для наслаждения от нее.

― А мне жалко моего рабочего стола с креслом, Евген, ― подхватил было разговорную тему собеседник.

На этом оба приумолкли. Далее рассуждать, чего они тут и там должны без сожалений оставить, о чем надо позабыть, им ни к чему. Об этом, тут и сейчас, лучше и безопаснее промолчать. И без того оба-два в несказанном, безмерном напряжении. Оно ведь накануне и в преддверии...

Тана Бельская откровенно испугалась, забоялась вчера всего такого, предстоящего. И сегодня не стыдится признаться в том самой себе.

"Что-то мне анально подсказывает: ты по-простецки бздишь и мандражируешь, спадарыня-барыня Бельская! Что, очко в жим-жим играет? Бери себя в руки, фефела тюремная! А то вон ажно позеленела с переполоху, со страху..."