В свои двадцать пять он получил четвертую капитанскую звезду и хорошую должность, но вскоре жизнь пошла кувырком. Тесть залетел под суд. Полковник в купе с другими чинами тыловой службы (в их числе был начальник уже упомянутой столовой), как выяснилось в ходе следствия, воровали военного имущества на миллионы рублей.

Воров судили и военным, и гражданским судом, разжаловали, выгнали из армии без пенсии. Наиболее проворовавшихся посадили, а их «ставленников» и «близкое окружение» сослали в отдаленные стратегически важные боевые точки или, говоря по-русски, в Тмутаракань. Так четыре года назад капитан Рябинин с женой, вызывавшей в нём лишь брезгливую ненависть, и неродными детьми оказался в этой беспросветной глуши.

Рябинин всегда, каждое утро, вспоминал свою жизнь и всегда смеялся до слез над одной и той же мыслью – все лучшие свои годы он загубил, чтобы не оказаться в какой-нибудь дыре. Однако капитан Рябинин все равно попал в дыру, да еще в какую!

Так стоило ли ради этого ломать свою жизнь, жениться на этой толстой дуре, воспитывать чужих детей, обитать, черт знает, в какой глуши, без всяких дальнейших видов на будущее, без интересов, чтобы пить вечером, а утором опохмеляться!? Он всегда до жути неподдельно смеялся при этой мысли. Но сегодня не стал, жена позвала:

– Сережа, завтрак стынет.

Рябинин был готов убить ее, лишь бы не слышать этого верещания, доводившего его порой до исступления, но он сдержался. «Спокойно, - мысленно произнес он, - Осталось всего десять месяцев, а там новое место, может, новое звание…». Но пока ещё ничего светлого не было на горизонте, Рябинин это знал и поэтому отрешенно шагнул на кухню.

7:03

Столовая представляла собой покосившийся квадрат, когда-то выкрашенный в белый цвет, теперь от непогоды и времени он стал грязно-серым. Согласно уставу здание имело подсобные помещения, склады посуды и припасов, зал для приготовления пищи и два зала для приема пищи. В одном закутке ели офицеры, в другом – солдаты.

Главным и единственным поваром была жена Отехова. Вся ее функция сводилась к закладке продуктов, выбору меню, ведению никому не нужной документации, снятию пробы и обслуживанию стола офицеров. Все остальное: мытье грязной посуды, раскладка пищи, генеральная уборка помещений, утилизация отходов – целиком ложилось на дежурного по столовой.

И все же Отехова считала, что судьба покарала ее титаническими мучениями, о которых она любила размышлять в минуты безделья. Таких минут было так много, что их просто нечем было занять.

Офицеры – старший лейтенант Отехов и капитан Рябинин уже собрались, а через минуту пришел прапорщик Нетупейко. Отехова взяла поднос и хотела уже обслужить «офицерский контингент и лиц, к нему причисленных». Однако она неожиданно глянула в загрязненное зеркало и опустила поднос.

Ей пришлось поправить прическу, одернуть несколько складок на одежде, припудрить чуть вздернутый носик. Она и сама удивилась, почему в последнее время ее стал так заботить внешний вид. Отехова взяла поднос и кокетливо обслужила молчаливую троицу, которая повела себя совершенно по-разному при ее появлении.

Лейтенант был крайне недоволен поведением жены. Значит, проведенная им накануне доверительно-разъяснительная беседа не помогла, но он упрям, жена – это тот же солдат, и воспитывать ее надо в духе устава.

Прапорщик громче всех поздоровался и молодцевато подкрутил усы. Он непременно отпустил бы пошлый комплимент, как и всякой другой даме, но тут присутствовал муж поварихи. Рябинин и вовсе смутился при блеске карих глаз, направленных исключительно в его сторону. Эта пышущая красотой и свежей молодостью девица всегда смущала его.

В это же время на солдатской стороне два уже известных «дедушки» проводили воспитание провинившихся утром бойцов. Толстый и худой сидели во главе стола, а все остальные стояли по стойке «смирно» у своих табуретов.

– Ты, сержант, садись, - разрешил худой, - Ты нам по барабану.

Сержант Карликов облегченно вздохнул и сел. Прошла минута, и толстый приказал:

– Садись!

Взвод выполнил приказ за доли секунды, но «дедушки» все равно остались недовольны:

– Садиться надо так тихо, чтобы я слышал, как таракан за ухом чешет, - пояснил худой, - Все встали, будем учиться кушать по уставу.

Худой «дед» сажал и поднимал взвод в течение трех минут, пока не добился установленной им «нормы» тишины. Теперь командование на себя взял толстый «дед».

– Взвод, к приему пищи приступить!

Все взяли в руки ложки, но к еде не притронулись. Таков был закон: первым пробу снимает «дедушка». Наконец худой отпил чаю и в тот же миг все ложки врезались в перловку.

– Стоп, - остановил завтрак худой, - Сержант уже поел, поэтому пусть командует на счет, как велит наша «книга жизни» – устав.

Есть по счету означало на слово «раз» зачерпнуть еду ложкой на слово «два» проглотить ее. Карликов потупился и с равными интервалами принялся монотонно диктовать:

– Раз! Два! Раз! Два!..

Офицеры всегда ели молча, и на то были свои веские причины. Отехов считал, что старшему лейтенанту не пристало вести беседы с прапорщиком – это ниже его должности и звания. В то же время он считал непозволительным приставать с расспросами к капитану, стаявшему выше и по званию, и по должности.

Прапорщик в свою очередь презирал выскочку-«старлея» и слишком уважал капитана, а презрение и большое уважение всегда у него вызвали рефлекторное молчание. К тому же он разбирался только в трех вещах: автомобилях, самогонке и матерных анекдотах, а эти темы мало волновали его собеседников. Рябинин и сам не мог объяснить свое малословие, приписывая его неудавшейся судьбе.

Была еще одна общая и главная причина молчания: за три года совместной службы они успели обговорить все темы по сотне раз. Каждый знал о присутствующих все, как о самом себе. Молчание никого не обижало, не унижало и ни к чему не обязывало – оно было давно установленной традицией.

8:01

Рябинина всегда приводило в глубочайшее уныние утреннее построение. Стоять перед строем одних и тех же лиц, говорить им одно и то же каждый день – это нагнало бы тоску на кого угодно. После переклички, доклада своего заместителя и отчета заместителя командира взвода, капитан вяло произнес:

– Сегодня все будет согласно установленному расписанию.

Рябинин уже повернулся и хотел пойти восвояси, но краем взгляда уловил недоумение на лице Отехова. «И откуда ты такой правильный выискался?» - устало подумал он и прибавил:

– Расписание до вас доведет старший лейтенант Отехов.

Польщенный такой честью, заместитель шагнул вперед и принялся подробно втолковывать то, что каждый находящийся в строю знал наизусть.

8:21

Прапорщик Нетупейко был ответственным за материально-хозяйственную часть, то есть, говоря языком гражданских – завхозом. Над ним не было начальства, и в подчинении у него никто не числился. «Я сам собой владею», - хвастался он всем. Один юморист, ефрейтор Лагшин, перефразировал эту строчку во фразу «Я сам себя имею», чем на век превратил Нетупейко в посмешище.

Каждое утро прапорщик осматривал складские помещения на «наличие целостности замков и составных частей двери», как он сам выражался. Вечером Нетупейко инспектировал столовую, каждую субботу выпрашивал двух человек на «заготовку бани» и «плановый обмен обмундировочного и подстельного белья» - именно так он называл мероприятие банного дня.

Раз в два месяца прапорщик ездил в райцентр за продуктами, за одно продавал украденное со склада и самогон собственного изготовления, потом заходил на ночь к местной сторожихе. «Я есть лицо военное и сугубо мужское, мне свойственно иметь потребность к размножению», - говорил он водителю, который был вынужден ночевать в тесной кабине в любое время года.

А еще иногда Нетупейко вел документацию, которую уже некому было читать, потому что после расформирования части ни одна комиссия не попрется в эту глушь. Прапорщик тоже был «ссыльным». Он десять лет просидел на вещевом складе в Ульяновске и так проворовался, что лишился и склада, и будущих перспектив на «теплое» место.