– Да, ты прав, Эйолус, – вздохнул советник. – Тем, кто не умеет ценить слова, придется услышать голоса мечей. Мы могли бы договориться мирно, но Руф повернулся к нам спиной. Он не пожелал участвовать в Большом Совете. Он подослал убийц к Алэйру, обозвав его «врагом Варрона». Пауки надругались над телом Фирма. Я не готов молча ждать смерти. Лучше погибнуть в бою, чем от предательского тычка в спину.

Старик жестом велел рабам поднять носилки. Сегодня он намеревался молиться так истово, как никогда прежде. Неро отодвинулся в сторону, пропуская свиту первожреца. Советник решил не уходить до конца церемонии, и непременно преклонить колени перед золотой статуей великого Копьеносца, однажды подарившего людям свет.

Восемь лампад напоминали Джоуву глаза священного Паука. Легат шел под этим проницательным взором, сминая сандалиями разбросанные по полу храма крылья бабочек. Вечерняя молитва подходила к концу и Руф прощался с прихожанами коротким наставлением. Сегодня он вел речь о любви.

– Мне случалось видеть рабов, приносивших господину клятву верности и следовавших ей, невзирая на самые чудовищные его злодейства, – строго говорил понтифекс. – Они любили и почитали хозяина больше жизни. Они полагали слова деспота выше всяких законов. Они не желали ни женщины, ни детей, ничего, сверх дозволенного собственником. Они узрели в нем божество и несли на кровавый алтарь свои тела и души. Этот идол, порочный, слепой и жестокий, требовал любви принуждением или обманом. Я спрашиваю вас, разумно ли любить оскорбляющего, унижающего, несущего в руке плеть? Разумно ли пугаться гнева господина, если сам он вызывает только отвращение? Нет, не любви жаждут волки от овец, а признания их власти и безоговорочной покорности. Они опьянены правом распоряжаться чужой судьбой, казнить и миловать по одной лишь прихоти, но давно не употребляют его во благо. Кумиры, несущие боль, должны кануть в воды озера забвения. Мы пропоем гимны иным: способным не отнимать, а дарить; не приказывать, а советовать; не карать, а прощать. Мы откроем сердца тем, кто явит пример бескорыстной любви, чистоты помыслов, доброй совести, заботы и милосердия. Ищите близости не в сплетении тел, но в единстве душ, потому что нет союза крепче и священней, богатства дороже и счастья необъятнее. Любовь – хозяйка над всеми чувствами, она – парящая птица, а блуд и прелюбодеяние – скользкие змеи. Почитайте дорогого вам человека больше, чем себя. Будьте готовы испить вместе чашу горечи до последней капли. Смотрите на него без желания обладать, властвовать, воспользоваться, ибо это путь во тьму. Не оскверняйте дружбу завистью, ложью и предательством. Цените того, кто рядом с вами в трудный час, не ради благодарности, а по зову сердца.

Закончив речь, Плетущий Сети удалился во внутренние помещения святилища. Джоув без промедления последовал за культистом, краем глаза заметив молящегося возле колонны Варрона. Ликкиец держал в руках зажженную свечу и безотрывно глядел на ее желтоватое пламя.

Сняв с плеч тяжелую мантию, Руф повернулся лицом к гостю:

– В последнее время я не получаю хороших известий. И вот опять что-то стряслось.

Эмиссар кивнул:

– Советник Фирм убит и обезглавлен на Астровом холме.

– Это я уже слышал.

– Неро обвинил вас, Плетущий.

– Астры символизируют любовь и смирение. Прекрасный цветок, наполненный сиянием звезд. Расправившийся с Фирмом родом из приграничья и не знает итхальских поверий. Он осквернил благое место. Духи найдут и покарают глупца быстрее, чем это сделают люди.

– К злодеянию причастны эбиссинцы, – Джоув слегка напрягся. – Только они используют клинки, оставляющие такие чудовищные раны. Неро умышленно замолчал несколько важных деталей.

– Он ищет не преступника, а кого выгоднее им объявить.

– Армия войдет в столицу послезавтра вечером.

– Власть ослепила толстяка, – с горечью констатировал Руф. – Он желает омыть Рон-Руан кровью невинных. Значит, прежде мы призовем к ответу всех неправых.

– Завтра?

– Разумеется. Варрон окреп и победил свои страхи. Я предложу ему подготовиться и выступить с речью перед горожанами.

– Это большой риск, – произнес легат, не пряча сомнение в голосе.

– Паук выбрал его. Пусть докажет народу, что достоин стать зесаром.

– А если возникнут проблемы?

Понтифекс задумчиво сплел пальцы:

– Толпе нужна жертва, а лучше – несколько. Выбери пару десятков никчемных воинов и пришли к обеду на площадь. Они должны мелькать плащами и оружием, нервировать людей, громко призывать всех разойтись. Чем грубее, тем лучше.

– И непременно кого-то схватить? – криво усмехнулся эмиссар.

– Я подошлю к ним одного-двух оборванцев. Можешь также использовать вигилов. Чернь ненавидит их до зубовного скрежета. Достаточно яростной перепалки или небольшой стычки, чтобы взбеленить уличных героев.

– Понимаю, – сказал Джоув. – Бурные чувства подхлестывают людей сильнее, чем мудрые слова.

– Толпа и есть одно общее чувство: любви, ненависти, гнева или ужаса. В миг, когда все тщательно подавляемое выплескивается наружу, самое страшное: попытаться накинуть на одурманенного свободой зверя ловчую петлю.

– Что ж… – легат пожал плечами. – Все должно выглядеть правдоподобно. Я отправлю сюда две манипулы, укомплектованные новобранцами. Если потребуется любая иная помощь…

– Нас ждет встреча с пятью легионами Дометия. Подготовься к обороне города.

– Еще ни одной армии не удавалось разрушить стены Рон-Руана. Он всегда будет стоять неприступным.

– Твоя уверенность – наш самый надежный щит, – улыбнулся Руф.

Варрон знал, что рано или поздно этот день настанет. Юноша до рассвета повторял речь, которую собирался произнести перед согражданами и рабами, но все также испытывал волнение. Ликкиец помнил, как легко давались Клавдию публичные выступления, и это служило еще одним доказательством божественного происхождения зесара. Его священная кровь кипела в жилах, глаза вспыхивали огнем, а голос звучал подобно громовым раскатам.

Понтифекс нетерпеливо кашлянул. Он стоял в полном парадном облачении возле статуи Паука. Толпившиеся в целле храмовники и служки восторженно смотрели на Варрона, складывавшего дары к постаменту многоглазого бога.

– Мне нужно еще немного времени, чтобы помолиться, – тихо сказал ликкиец.

– До полудня успеешь? – дружелюбно спросил Руф.

– Разумеется, – молодой человек взглянул в потолок, мысленным взором устремляясь дальше, к небу и сквозь его синь – до извечных чертогов бессмертных.

Взысканец грустно улыбнулся, вспоминая восемь наставлений правителям.

«Любя родную землю, охраняй ее границы».

«Знай народ свой, заботься о нем, как земледелец о всходах».

«Учись всю жизнь, ибо не бывает бесполезных наук и каждая послужит во благо».

«Почитай труд лучшим другом, а лень – самым страшным врагом».

«Храни сердце и двери открытыми для взывающих о помощи».

«Уважай закон, как отца, а порядок – как родного брата».

«Будь честным, не отказывайся от добродетелей за посулы и золото».

«Пусть скромность станет тем украшением, что носишь ежедневно».

К ним Варрон приписал бы еще одно: «Держи себя в руках: нет ничего страшнее испуганного человека».

– Идем! – позвал Руф.

Ликкиец шагнул за понтифексом, чуть приподняв украшенный золотым узором подол тоги.

Невольники распахнули перед ними двери храма. Юноша увидел пустую лестницу и тысячи людей у ее подножия. Площадь напоминала летнее поле, яркое и разноцветное. По нему гулял ветер: толпа колыхалась, собравшиеся пытались разглядеть молодого оратора и Плетущего Сети.

– Мир вам! – громко произнес бывший жрец Мерта, воздевая руки над головой.

После его слов, воцарилась тишина.

– Мы достаточно слушали оптиматов из Большого Совета. Теперь пусть скажет тот, кто угоден Пауку.

Раздались десятки одобрительных голосов, но основная масса людей смотрела на взысканца с настороженностью. Руф сел в поданное рабами кресло, а Варрон остался стоять, как одинокое дерево посреди бескрайней равнины.