Юный хозяин начал сопеть, выбиваясь из сил, но упрямо продолжал грести, вскидывая руки над водой. Нереуса охватило беспокойство. Он обернулся и увидел, что полоска пляжа стала едва различимой, а головы соперников напоминали крошечные точки – рабы возвращались, решив без предупреждения прекратить соревнование.

– Хозяин! – позвал геллиец. – Они сдались!

– Значит, битва один на один! – выплевывая воду, откликнулся поморец.

Как ни хотел бы Нереус показать свое превосходство, рабу надлежало проявлять осторожность, соперничая с господином, ведь наградой за победу могла стать смерть. В Геллии невольники имели больше прав и гарантий, чем в любой другой части Империи. Там предпочитали воспитывать, прививая уважение, а не страх. В Тарксе дела обстояли по-иному. Носивший ошейник считался хуже скотины, и собственник мог поступить с ним как вздумается – оскорбить, ударить, нанести увечье или лишить жизни.

Вскоре Нереус устал бороться со стихией и искал удобный предлог, чтобы закончить состязание. Его не на шутку беспокоил усиливающийся ветер и большое расстояние, которое придется преодолеть на обратном пути. Гребни волн поднимались все выше, создавая белую клубящуюся пену.

Неожиданно Мэйо закричал и с головой ушел под воду.

– Господин! – островитянин испуганно шарил взглядом вокруг, ища его.

Вынырнув, поморец зашипел от боли, он был бледен и на грани паники:

– Моя нога! Она горит огнем!

– Вас ужалила четырехпалая?

– Кто?!

– Слюдяная медуза!

– Не знаю! Не могу пошевелить ногой! – сердце мальчика неистово колотилось, он начал задыхаться, охваченный безотчетным страхом. – Я тону! Тону!

Нереус подплыл к нему:

– Хватайтесь за мое плечо!

– Я тону!

– Нет, господин! Пожалуйста, господин!

Поморец словно не слышал мольбы раба. Отпрыск сара колотил руками по волнам, развернувшись к ним боком. Не выдержав, геллиец решился на отчаянный шаг и обратился к нобилю по имени:

– Мэйо! Все хорошо! Успокойся!

– Мне больно…– его губы посинели и дрожали.

Ногти хозяина впились в плечо Нереуса с такой силой, что он непроизвольно поморщился.

– Нужно возвращаться. Держись крепко, я тебя вытащу!

Собрав волю в кулак, невольник поплыл к берегу. Его мышцы ныли от напряжения и усталости. Не осилив и трети пути, геллиец лег на воду и повернулся лицом к господину:

– Как ты?

– Все болит… И голова кружится… – тонкие пальцы поморца ни на миг не отрывались от загорелого плеча раба.

– Потерпи чуть-чуть. Я отдышусь и мы поплывем снова. Тебе нужен лекарь.

– Еще так далеко до земли...

– Вед поможет нам. Ты сам говорил. Он не даст тебе погибнуть.

Мэйо впервые за несколько месяцев их знакомства посмотрел на Нереуса с теплотой:

– Пока мне помогаешь один ты. Если утонешь, я недолго протяну.

– А если утонешь ты, меня распнут на кресте.

Щека поморца нервно дернулась.

– Я думал, невольник обязан любить хозяина и по зову сердца защищать его от опасности.

– Мое тело принадлежит тебе, дух – богам, а сердце – родине.

Волна накрыла мальчишек с головой.

– Ты любишь меня? – громко спросил поморец, кашляя и отхаркивая воду.

– Нет!

– Почему?

– Плывем! – отвернулся геллиец.

– Ответь! Я приказываю!

– Я не оставлю тебя. Ты – хороший господин. Но случись со мной беда, на чью помощь рассчитывать мне?

Мэйо не ответил. Он замерз и стучал зубами.

До суши оставалось не меньше двух полетов стрелы, когда силы окончательно покинули раба.

– Держись, сколько сможешь, – прошептал он. – И прости мою дерзость.

– Нереус!

– Нужно бороться, Мэйо. До конца. Пока борешься – ты не проиграл.

– Нереус, – нобиль поглядел вдаль. – Я вижу людей! Они спешат к нам по берегу. Смотри!

Глаза светловолосого раба были закрыты. Он едва дышал.

– Смотри же! Мы спасены!

Невольники с виллы сара вытащили мальчишек из воды. Сына градоначальника бережно отнесли до дороги и уложили в большую открытую повозку, укутав покрывалом. Геллийца выволокли под руки. Надсмотрщик приблизился к нему и грубо схватил за шею, что-то выспрашивая.

– Нереуса… сюда… – Мэйо ткнул указательным пальцем рядом с собой.

Рабы удивленно переглянулись, решив, что юный хозяин бредит.

– Быстро! – выкрикнул он, срываясь на визг.

Островитянина тотчас привели и уложили на рэду[14] возле господина. Нобиль поделился с ним покрывалом и обнял с нежностью, свойственной маленьким детям, прижимающим к груди любимую игрушку, которая дарит им чувство защищенности и безопасности.

Две лошади, подгоняемые бичами, пошли рысью, и от тряски боль в ноге Мэйо усилилась. Он жалобно всхлипывал, не желая отпускать от себя Нереуса. Раб, как мог, успокаивал господина, держа его за руку и пытаясь согреть своим телом.

Они забыли обо всех условностях и говорили на равных, радуясь, что живы, что под покрывалом тепло и что в доме скоро обед. Это счастье, наивное и хрупкое, сплотило их, связало узами странной недозволенной дружбы, которую приходилось скрывать от окружающих. Тогда Нереус впервые узнал иного Мэйо. При множестве недостатков поморец обладал светлой душой и отзывчивым сердцем…

Галера причалила в порту Стангира незадолго до темноты. Рабам всучили по куску хлеба и расположили на ночлег в складском сарае. Нереус сразу завалился спать, кое-как свернувшись и подложив под спину старую ветошь.

Толком отдохнуть геллийцу не удалось. Едва забрезжил рассвет, невольников выгнали перегружать имущество сара с актуарии на военную триеру[15]. Экипаж огромного судна состоял из свободных людей и вольноотпущенников. Допускать к веслам рабов на боевых кораблях запрещалось. Это сильно огорчило юношу: он предпочел бы еще потрудиться гребцом, чем плыть запертым в темном, вонючем трюме. У островитянина не истерлись из памяти страшные картины путешествия от Старты в Таркс: затхлый воздух, смрад, грязь и крысы внутри гигантского деревянного брюха. При мысли о нем руки Нереуса непроизвольно начинали дрожать.

Когда кладь была уложена, он увидел поднимающегося на борт триеры Мэйо. Поморец шел один, все время озираясь, точно кого-то искал. Островитянин ловко обогнул пустую бочку и влез повыше, надеясь попасться на глаза хозяину. Нобиль остановился и призывно махнул рукой.

Проскользнув мимо надсмотрщика, геллиец смиренно предстал перед господином.

– Проклятье! – ворчливо сказал Мэйо. – Не понимаю, с какой стати отцу вздумалось тащить меня в очередной захолустный городишко, вместо того чтобы прямиком направиться в столицу. Надо было ехать по суше – плелись бы до самой зимы.

– А где он сейчас?

– Возносит молитву в храме Тревоса. Надеется, что сын Веда явится мне и наставит на верный путь.

– Вы примирились?

– Не совсем. Отец по-прежнему требует глубокого раскаянья, в то время как я желаю всего лишь уберечь уши от нудных поучений и семейных историй о великих пращурах, чьи подвиги должны послужить мне уроком, словно именно ради этого они и совершались.

– Храмовники уже принесли очистительную жертву, обмазали мачту кровью и отдали морю баранью тушу, – геллиец облизнул пересохшие от волнения губы. – Скоро рабам велят спуститься в трюм…

– Что с твоим голосом? – насторожился поморец.

– Господин, дозволь еще немного постоять тут… Внизу будет жуткая духота, наверно, поэтому воздух кажется мне теперь особенно чистым и свежим.

– Тебе страшно! – догадался Мэйо, резко шагнув вперед.

Островитянин сгорбился, втягивая голову в плечи:

– Прости эту слабость, господин. Я поборю ее. Клянусь колесницей Веда.

– Отец не разрешит оставить тебя на палубе, – печально сказал нобиль. – Дурацкие правила ему дороже всего прочего.

– Если ветер окажется благоприятным, мы достигнем Рон-Руана за четыре дня. Не такой уж долгий срок… Небожители сберегли меня тогда, на корабле работорговцев, сохранят и сейчас.