Плыл и оплывал под румбу поли-танца

Нео. Замуровав себя в стене, гудел предел

Синема-хруста плёнки века. Ganze

Welt[6] крыл матом разума осколки и был бел

Горячкой. Лихорадил опьянённый куст

Кирпичного угла под натиском фонарной

Тьмы, сваренной кривым хребтом. Десяток чувств

Мял сыромятный рот, одно что бездыханный.

Затем плевалась спотыканьем грусть дорог,

Осклизлый сумрак обжимал запястья, шеи.

Рек пасти жрали ил. Гремел мотор, плескал грог

Отзвуком в утробе, грел взор огонь Пантеи[7].

Ночь обливалась заревом утра, цвела

Распоротой аортой неба. Кусала рук

Шагрень нолём. Катился я пустой дотла

И кубарем копыт чугунных лился стук

Ставен предрассветных. Алело заодно

Со всем моё лицо, совсем ещё смешное.

Весь город огоро́дило. Окно в окно

Гляделось – оторопь брала своё. Кривое

Отражение ландо разбрызгалось на

Глади приподъездных луж, швырнув меня во тьму

Подъездной глотки. Блеяла в ответ луна,

но то, как блеял я в ответ себе же самому,

Неописуемо злорадно передал

Звон монолита пресс-папье двери. И полдень

Ирреальный закаливал до дыр металл

Ума, и пену потолка в апоплексическом исходе…

< 2008 >

Ты коллекционер. И твой Сиам

Согласен влиться в вещь. К утру

Я стану вещью. Но тогда к вещам

Ты охладеешь навсегда и на ветру

Развеешь время. Знаешь, ночью

Всё меньше остаётся ожиданий.

Всё так. Не говори ни слова. Впрочем,

Обратно в хаос. Где ни расстояний,

Ни атмосфер. Так будет, и так – лучше.

Твоё собрание диковин кру́жит в такт.

Увы, но фактор ускорения и случай

Последний твой бесценный артефакт

Изжил. Я насыщаюсь пустотой, а ты?

И вечер, и январь, и проседь улиц.

Осколки безымянной широты.

Я не тоскую, как и не сутулюсь.

А в среду был пустой кабак,

И сумрак падал в окна и в объятья,

Когда в душе у самого бардак…

В чём обвинять других? С какой же стати?

Остановись, проклятое ты время!

Я двигаться согласен в вертикали,

В неразделимой и нацеленной системе,

Раскалываясь вдребезги, в детали,

Частицы, фунты, кванты, тонны.

Целуя ночь, огни, запястья,

Разбей порядок о перроны,

Рассыпься в клочья. Всё во власти

Таких же, как и ты, свершённых,

Таких, как я, всеискалеченных,

Как я и ты, одноимённых,

Пусть не оставленных, но и не встреченных.

< 2007 >

Просыплю Соль[8] из глаз на «узел павших» улиц,

Пусть захлебнётся в красном зареве стекла.

И охмелён ансамбль ума и палев Пулитц-

Эр. Холен мой башмак, Er вылинял со зла

На оголённый рёбер частокол деревьев –

Ноябрь-стервятник обжирает плоть листвы.

Я сщипывал ртом облаков туманных перья

И набивал карманы ими, но, увы,

Луны конфорка отказалась плавить космос,

Да и пиастры, как назло, все без цены.

Infans стальной в пелёнках рельс глаголет возглас:

Мунк сыт, moon холоден, я бледен, а иных

И вовсе не исчислить качеств. Жалкий пегий

Лунь, закалённый счётом «шесть» на башне, сир.

Как бы заснеженный Онегин нежит в неге

Арго тоски, меня влекущей на Из/мир/

А я безмолвен в коробе сороконожном.

Планета кружится в ночи, как колесо.

Как колесо мосты, введённые подкожно,

Вливают в твердь жужжащий лязг стальных рессор.

И околесит колесницу колесом на

Колесе окрест. Я выкатился с треском

Вон шестернёй хрустящей. И была бессонна

Хмарь воздуха, игла дороги. Дескать:

«Воздам всему, что растеряло краски в полдень».

И эго-отомщённый пил я сточных труб

Исток зрачком, выкрадывал эфир, что день

Запамятовал в окнах. Срывал брань с губ.

Хватал скрипящую пивную балюстраду,

Когда стекал из полуштофа горизонт.

Крамола утра добавляла ветра яда

В безветренный и каменный Эвксинский Понт.

Пинт плеск лелеял ухо, ухал контрабасный

Смычок. Рвала поплин небес моя Лилит –

Твой облик увядал, побасенный, контрастный,

В сетях рассвета, лижущего монолит/

Ли я желал, Лилит, когда раздаривал звон

Голоса тебе я своего впотьмах? Молчит

Теперь он по ночам. А ты, Лилит? Что сон?

Ведь я им тоже пренебрёг, Лилит. «Лилит!» –

    Лил

         Сумрак…

< 2008 >

Переложив все мыслимые встречи

На музыку, мой друг вложил себя

В портрет, где снова выпал нечет

Из одного себя. Особенно любя

Осматривать простор, как целое,

Глаза, не глядя ни на что отдельно,

Вошли в экран, в смолисто-белое,

Овладевая вечером. Пастельно

Ввалился вылощенный телефон

В молчание. Смеркалось и дичало,

И время в стыке четырёх времён,

Как будто в старь, всё так же остывало

На улице, под снежный вой и хруст,

На лицах, под печаль и зависть.

И угол дома был, как прежде, пуст,

И циферблаты эхом отзывались.

Не вымолвив ни слова, покатились

Два одиноких взгляда в вертикали,

В тартарары созвездий, что не сбылись,

Да и навряд ли вообще сбывались.

Где каждое суть одного предмета,

Где в целом логика в создании –

Там в частности весь горизонт рассвета

Незаменимость метит в осознании

Всех очертаний, колкостей пейзажа.

А в остальном: всё так же любоваться

Собой, как небом, да бумажным

По ветру флюгером таскаться,

Переложив все мыслимые встречи

На музыку… И голубиный вечер,

Коль не убьёт, так всё же покалечит

Одноимённый, безраздельный нечет…

< 2007 >

В загаженный фаянс мазни окна,

Очнувшийся в клозете утра,

Тошнился я иссохшим ртом до дна,

До сна ли, до вина… До ультра-

Перламутра скрещен локон неба.

Разломлен скорлупой идальго –

Полумрак. Хрип мостового слепа

Взрезает остроформой Фалька[9].

Лимон ума гримасничает на

Выпотрошенном бесчинстве рта –

Не хватит брызгам сока полотна.

Тот холст… и пусть деталь не та.

Toth на лета не делится. Пуста

же пена с губ, но бесконечна.

Хоть грохнись в обморок, но всё под стать

Бить грунт устами. Безупречно

Фитиль бикфорда полыхал копной

Волос; взрывая мир, пенсне на

Нос надвинул Pan. Надвинул нос строй

Форм на бельма, что драп… на стену.