– Дочка, Настенька! – шептал счастливый Прохор. – Скорей бы!

Оставался ещё год службы, но несмотря на это Прохор быстро пошёл на поправку, благо, ранение в ноги было несерьёзным, а пуля в плечо прошла навылет, слегка зацепив мышечные ткани. Однако прошёл почти месяц, пока Прохор восстановил кровопотерю и поддерживаемый медсестрой сделал первый шаг, опираясь на костыли.

Когда в его палате появился майор Ивлев, Прошка особо не удивился, потому что вначале не признал его. Майор был в штатском, а ёжик его коротко подстриженных волос покрывал налёт пепельной седины, видимо, и ему тяжело далось известие о гибели группы. Он молча протянул Прохору раскрытый конверт, а сам отошёл к окну и уставился на залитый солнцем больничный дворик. Прохор достал сложенный листок бумаги и впился глазами в скупые строчки, отпечатанные на машинке. Его мозг отказывался понимать прочитанное. Пробежал глазами, ещё раз, ещё…

«Уважаемый Прохор Петрович! Доводим до Вашего сведения, что Ваша жена Беркутова Ольга Николаевна, 1963 г. и дочь Беркутова Анастасия Прохоровна, 1982 г, трагически погибли и похоронены на городском кладбище со всеми полагающимися воинскими почестями». Военный комиссар, неразборчивая закорючка подписи, число. И всё…

Прохор в недоумении протянул листок майору, который смотрел на него строгим, немигающим взглядом и, разрывая на груди больничную пижаму, захрипел:

– Настенька! Олюшка! Как же так, за что! – и повалился, беззвучно хватая ртом воздух, впадая в стрессовое, коматозное состояние. Иногда он приходил в себя, но вместе с первыми проблесками сознания в памяти сразу всплывали скупые машинописные строки и знакомый голос кричал:

– Кислород! Быстрее!

А Прошка рвал на себе трубки, опутавшие его, сшибал капельницы и, сорвав кислородную маску, снова впадал в кому.

Когда он очнулся, первое, что он увидел, были глаза медсестры, которая, плача, снимала с него кислородную маску:

– Очнулся, миленький! Ну слава Богу! Ты полежи немного, я сейчас позвоню, и к тебе приедут! – она поправила подушки и торопливо побежала из палаты, но у двери остановилась и ещё раз оглянулась, словно не веря:

– Надо ведь, целый год прошёл! Мы уж и не надеялись! Я сейчас! – и медсестра осторожно прикрыла дверь.

«Год, – думал Прохор лёжа на подушках. – Значит, всё, что случилось с женой и дочерью, – правда?», – он рассматривал трещину на потолке, вдыхая полной грудью свежий весенний ветер, врывавшийся потоками из открытого окна, и ловя чуткими ноздрями аромат распускающейся сирени.

Через пару минут послышался цокот каблучков, и в палату вбежала другая медсестра, помоложе первой и гораздо симпатичнее. Поставив на тумбочку вазу с фруктами, она принялась смахивать несуществующую пыль, бросая на Прохора кокетливые взгляды и поминутно поправляя непокорную чёлку, упрямо выскальзывавшую из-под накрахмаленной медицинской шапочки. Вскоре послышался шум шагов и небольшое помещение, где находился больной, заполнилось народом. Два врача, трое в штатском и уже подполковник Ивлев, с золотой звездой Героя на груди, который на правах старого знакомого дружески улыбнулся Прохору и крепко пожал ему руку. Один из штатских достал коробочку, другой вынул из папки лист бумаги и пафосно зачитал текст. Из всего прочитанного Прошка только понял, что его наградили орденом Боевого Красного знамени за успешно проведённую операцию. В глазах Прохора вспыхнула свеча падающего в пропасть вертолёта с десантниками, но он подавил в себе клокочущую ярость и прохрипел, пытаясь подняться:

– Служу… Советскому… Союзу!

Все начали поздравлять его, а он испытывая мучительный стыд перед погибшими ребятами, продолжал хрипеть:

– Домой бы мне, к ребёнку, к жене съездить, – и в палате сразу наступила мёртвая тишина, прерываемая всхлипываниями симпатичной медсестры. Один из штатских сурово поджал губы и произнёс, глядя почему-то в сторону:

– Этот вопрос решайте с подполковником Ивлевым, – и, неловко попрощавшись, все вышли.

А дальше, через месяц, долгожданная поездка домой, с приставленным к нему подполковником сопровождающим, абсолютно лысым, двухметровым детиной. Когда они пришли на городское кладбище, молчаливый охранник тактично отошёл в сторону, оставив Прохора одного. Он сидел за аккуратной оградкой, не сводя глаз с ужасных цифр, – дат рождения и гибели дочери. И пил из горлышка вонючую водку, а когда на выходе из кладбища его встретил сопровождающий, то с удивлением и ужасом уставился на Прошку. Виски у того были белые, а спереди, на уже порядком отросших волосах, красовалась седая прядь.

«Бог пометил!», – мелькнуло тогда в голове у телохранителя, о чём он приглушённым голосом рассказывал Ивлеву, когда они вернулись. Потом Прохор пошёл в военкомат, где пожилой усталый военком усадил его за стол, налил ему и себе по полному стакану водки, а когда они выпили не закусывая, глухим голосом рассказал, как было дело. Когда Ольга родила, военкомат взял её под свою опеку, как жену воина-интернационалиста, подарили ей коляску, привезли дров, выделили материальную помощь. Ольга пошла в магазин, оставив коляску у входа, а здесь же, на пятачке, разворачивался груженый лесовоз.

– Ну и зацепил он сучьями коляску, да под колёса! – хмурый майор махнул рукой и налил ещё по стакану. – А тут твоя из магазина, ну и того, коляску вытаскивать, а этот урод вперёд дёрнул и Ольгу под прицеп. Эта сука до такой степени пьяный был, что не заметил, как двоих переехал! – мрачно закончил военком, разливая остатки.

– Пятнашку ему дали. Кабы не этот проклятый мораторий на смертную казнь, тогда бы «вышка», а так, – и он развёл руками.

Прохор распрощался с ним и, не заезжая в посёлок, в тот же день выехал в Москву, где его встретил Ивлев и отвёз Прошку к себе на дачу.

Прохор остановился у вспыхнувшего красным светом светофора, нажал кнопку стеклоподьёмника, опустил стекло и с силой потряс головой, пытаясь собраться с мыслями перед встречей с «дедом», до дома которого оставалось не более пяти минут езды. За окном моросил противный, мелкий дождик.

«Да, не зря всю ночь плечо ломило!», – думал Беркутов, легко взбегая на третий этаж, где находилась квартира полковника.

На часах было шесть тридцать по московскому времени. В этот момент террористы закончили минировать дамбу, одноглазый Ахмет расставил посты, предоставив девушке-снайперу самой выбрать место, а старый беркут удивлённо крутил головой, с любопытством рассматривая людей, ползающих по горе.

В это же время из центра подготовки подрывников-диверсантов, расположенного на территории Пакистана, шла в Москву секретная радиограмма, которую приняла Служба Безопасности России. В радиограмме был перечислен поимённый состав группы боевиков, цель теракта и основные требования.

Полковник Ивлев положил трубку телефона и посмотрел на старые наручные часы: 5-25.

«Ну, за час Прошка доберётся на своём «крокодиле», – подумал Ивлев, имея в виду «Тойоту» Прохора, и, пройдя на крохотную кухоньку двухкомнатной, малогабаритной квартиры, налил себе крепкого чаю и задумался. Зашелестели тихие шаги, и вышла Марья Антоновна, Машка, как он звал жену, и с недоумением посмотрела сперва на старенькие ходики, а затем на мужа.

– Ты кому это звонил в такую рань?

– Да Прошке, – нехотя ответил Иван Тихонович. Он абсолютно не хотел объяснять жене, что его самого разбудил звонок дежурного из Управления Службы Безопасности и передали приказ:

«В 8-00 быть в Центре с капитаном Беркутовым в приёмной генерала, начальника отдела по борьбе с терроризмом».

– Что, опять? Господи, да когда же это закончится? – Марья Антоновна обессилено опустилась на стул и умоляюще посмотрела на полковника. – Вань, оставь мальчика в покое, дай ему отдохнуть! Он ведь ещё после Анголы не поправился!

– Он не мальчик тебе, а солдат России! Машка, ты это брось и иди спать! – рявкнул полковник и, смутившись, отвернулся в сторону. Марья Антоновна обречённо вздохнула, потому что понимала, что спорить сейчас бесполезно, и тихо вышла из кухни, оставив мужа наедине со своими тяжёлыми мыслями.