ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

ПРОХОР

Прохор плохо спал ночью, потому что вчера они с Леной целый день провели в саду, собирая опавшие листья. Болело незажившее до конца простреленное плечо, чувствуя скорую перемену погоды. Несмотря на конец октября, осень в Подмосковье стояла на удивление сухая и тёплая, и в саду, окружавшем старую деревянную дачу, было тихо и уютно. Оставшиеся на деревьях листья медленно, словно в невесомости, опускались на заждавшуюся снежного покрова землю, и густая тишина накрыла дачный посёлок. Спать легли, едва начало темнеть, и Прохор долго курил, с завистью поглядывая на безмятежно сопевшую девушку, с тоской глядя в темноту, морщась и потирая раненное плечо.

Тревожная трель телефонного звонка раздалась под утро. Прохор, не открывая глаз, нащупал телефонную трубку и поднёс её к уху.

– Проша, доброе утро! – раздался до боли знакомый голос «деда».– Давай ко мне, дело есть! – и полковник положил трубку. Он не любил длинных разговоров и объяснений, тем более по телефону, который по его мнению в любое время мог быть поставлен на прослушку.

Прохор открыл глаза и посмотрел на старинные напольные часы в углу спальни: 5-20 утра.

– Ну это в привычке «деда», – пробурчал Беркутов и осторожно, чтобы не разбудить сладко спящую Лену, легко поднялся и закурив сигарету, начал одеваться. Прохор еще не знал, что секретным отделом Центра была перехвачена секретная радиограмма полковника Мусаева, в которой он докладывал о благополучной высадке боевиков в заданном квадрате.

Прохор уже пятый год жил на даче полковника Ивлева Ивана Тихоновича, своего непосредственного командира и по сути отца, считая этот райский уголок своим домом. Родных у Прохора не было: мать умерла до его ухода в армию, отца-пьяницу он не помнит, а жена с дочкой трагически погибли по вине пьяного водителя лесовоза.

Он натянул джинсы, сунул ноги в старые разбитые кроссовки и вышел в гараж, где стоял новенький, месяц назад купленный джип «Тойота», его гордость. Затем завёл машину и, минуту послушав успокаивающее бормотание мощного мотора, открыл ворота. Прохор опять вернулся в дом, поцеловал Лену в обнажённое, тёплое плечо и, написав ей записку, выехал со двора.

Могучий джип, почти неслышно урча форсированным двигателем, стремительно летел по пустынному в эти предутренние часы шоссе, рассекая октябрьский туман включёнными на ближний свет фарами. Стрелка спидометра застыла на отметке сто пятьдесят, потому что Прохор очень любил быструю езду, которая, по его мнению, успокаивала ему нервы. Из-за леса показался робкий край диска встающего солнца, и Беркутов опустил солнцезащитный щиток, пристально взглянув на фотографию жены, прикреплённую с внутренней стороны. Не сбавляя скорости, ловко прошёл крутой поворот и закурил, изредка посматривая на любимые глаза, которые с теплотой смотрели с фото.

«Эх Ольга, Оленька, Олюшка! Тринадцать лет прошло, а ты как была робкой девятнадцатилетней девочкой, такой и останешься!», – размышлял Прохор, закуривая вторую сигарету и зябко передёргивая плечами, но липкие воспоминания уже нахлынули, захлестнули, и он задумался, продолжая внимательно следить за дорогой.

Когда Прошке исполнилось восемнадцать, в армию его не взяли, потому что он был единственным сыном в семье и ухаживал за парализованной матерью. Заветной мечтой умиравшей женщины было увидеть женитьбу сына, и она постоянно твердила ему об этом:

– Может Господь позволит на внучат посмотреть, – тяжело дыша, говорила она ему, смотря на Прохора чёрными, умоляющими глазами. Такие же глаза были и у сына, а ещё он унаследовал от матери чёрные, как смоль вьющиеся волосы и настойчивый характер. Остальное же всё: неукротимость и буйность нрава, расчётливость, даже худощавая стать и крадущаяся походка передались Прошке от деда. Дед Макар всю жизнь кочевал с цыганским табором и лишь на старости лет осел со своей дочкой Сашкой, матерью Прохора, в леспромхозовском посёлке. Там же Прошка родился и вырос, как и все поселковые пацаны, дрался со сверстниками, лазил по огородам и пропадал на речке, но чем взрослее он становился, тем яростнее и неукротимее становились проблески взрывного характера. Его боялись даже парни, которые уже отслужили в армии, и когда в его цыганистых глазах зажигались желтоватые точки, предпочитали решить спор мирным путём. Поэтому поселковые очень удивились, когда на двадцатом году жизни Прохор женился на робкой и тихой девушке Ольге, внучке бабки Алёны, которую все считали колдуньей.

Прохор остановился возле переезда, пристроившись в хвост длинной колонне машин, опустил стекло и закурил новую сигарету, впившись глазами в фотографию жены.

«Эх, Оленька, за какие же грехи мне такое наказанье?!», – думал Прохор. Только она одна в самый пик готовой вот-вот вспыхнуть драки могла подойти к нему, запустить тёплые пальцы в его непокорные волосы и, кротко посмотрев на него василькового цвета глазами, тихо сказать:

– Прошенька, пойдём домой! – и, взяв за руку, вела его, как ребёнка. Клокочущий гнев Прохора моментально утихал, и, бросая на противников свирепые взгляды, он покорно шёл за хрупкой Ольгой, внутренне стыдясь своей ярости. Прохор женился осенью, а когда после Нового года у Оли округлился живот, мать тихо плакала от радости. Но не суждено было ей увидеть внуков, потому что в начале марта мама умерла. Не увидел и Прохор рождения дочки Настеньки. Весной забрали его в армию, и попал Прошка в Афганистан, в самое пекло бессмысленной и жестокой войны, унесшей жизни многих тысяч восемнадцатилетних пацанов.

Сзади раздался нетерпеливый, автомобильный гудок и Прохор, очнувшись от тяжёлых воспоминаний, недоумённо завертел головой. Шоссе перед ним было пусто, а сзади столпились машины. Он невольно вдавил педаль газа почти до полика, и джип, возмущённо рявкнув, рванул вперёд. Когда Прошка переехал через железнодорожный переезд, ему пришлось сбавить скорость, потому что по мере приближения к городу движение становилось интенсивнее. Машина плавно катила вперёд, а Прохор опять задумался.

Он попал в специальное подразделение по охране стратегических объектов, сокращённо «СПОСОБ», под командованием сухопарого, тогда ещё майора Ивлева. С нетерпением, так же как и все его сослуживцы, ждал почтовой «вертушки», с которой ему придёт два, а то и три письма от жены. Получив письма, Прохор уходил в сторону и перед тем, как вскрыть конверт, всегда вспоминал прощание с Ольгой. Ей до родов оставалось два месяца и она, неуклюже переваливаясь, бежала за неторопливо набирающим скорость поездом, плача, с распущенными по плечам густыми волосами. А потом остановилась, беспомощно вытянув руки, и закричала, заплакала, словно чувствовала, что видит его в последний раз.

Служба была тяжёлая, неприятная, в основном сопровождение колон с гуманитарными грузами. Провоевал Прохор недолго. Их подразделению надлежало обеспечить прохождение автомашин Красного Креста через перевал, который находился под пристальным контролем душманов. Вылетели на двух вертолётах, несясь на бреющем полёте почти по верхушкам деревьев. Первый вертолёт сбили на подлёте и он огненным факелом рухнул в ущелье, второму же, благодаря опытности пилотов, удалось снизиться до определённой высоты, чтобы дать десантникам возможность для штурмовой выброски. Не успели толком закрепиться, как сразу начался жестокий, неравный бой.

Прохору перебили обе ноги, и он, отчаянно матерясь, хлестал вокруг себя длинными очередями, затем ещё одно ранение, в плечо. Выжил ли ещё кто-нибудь после этой мясорубки, Прохор не знает до сих пор, потому что его сразу, истекавшего кровью, перевезли на базу. Он потерял сознание только в транспортном самолёте, который шёл спецрейсом в Союз. Прохор потерял очень много крови и выжил только благодаря молодому, сильному организму. Когда он очнулся в белоснежной палате, с изумлением оглядываясь вокруг, смазливая медсестра протянула ему конверт со знакомым почерком и помогла вскрыть письмо. Оля, родная, милая жена писала, что роды прошли успешно и родилась девочка, которую назвали Настенька. Дальше Ольга писала, что любит его и с нетерпением ждёт домой, а как только пройдут положенные сорок дней, она сразу покрестит девочку и вышлет ему фотографию дочери.