– Вон там Сондрио, – сказал Августин снова уже шедшему рядом с ним Вазеру и указал на итальянский город с сверкавшими дворцами и башнями, всплывший вдруг волшебной картиной после долгой ходьбы среди пустынных темных гор.

– Чудесный край твоя Вальтеллина, Августин! – воскликнул Вазер. – А там на холмах, если не ошибаюсь, растет знаменитое сассельское, жемчужина всех вин…

– Он вымерз в апреле, – печально ответил Августин, – в наказание за наши грехи…

– Жаль… А чем же это вы согрешили? – спросил Вазер.

– Да тем, что терпим у себя всякую ересь и колдовство! Но мы скоро очистимся и избавимся от заразы: мертвые и святые наши держали совет восьмого мая в полночь вон там, в Сен-Жервазио и Протазио. – И он указал на возвышавшуюся перед ними церковь. – Они жарко спорили! Сторож все слышал и занемог от страха…

И, не замечая насмешливых улыбок своего спутника, опять повторил то, что делал на всем протяжении пути перед каждым крестом или иконой.

Они шли мимо пестро раскрашенного образа Богоматери. Августин опустил свою корзину на землю, бросился на колени и уставился глазами на образ.

– Вы видели, как она кивнула мне головой? – спросил он с восторженным, безумным лицом, когда они пошли дальше.

– Да, конечно, – весело ответил молодой человек. – Вы, очевидно, у нее на хорошем счету. А что она хотела этим сказать?

– Что я должен убить мою сестру! – ответил он с тяжелым вздохом.

Вазер нашел, что с него довольно на этот раз приключений и неожиданностей.

– Прощайте, Августин! – сказал он. – На моей карте указана боковая дорога в Бербенн. Это она и есть? Ну вот я так и пойду, сокращу путь… – Он сунул монету в руку своему жалкому спутнику и пошел меж стен виноградников.

Вскоре он увидел почти скрытую в тени зеленых каштанов деревню Бербенн, цель своего путешествия. Полуобнаженный мальчуган указал ему пасторский дом. Невзрачный дом, но яркое обилие листьев и виноградных гроздей, роскошные гирлянды буйных ветвей искупали убожество здания.

Широкий навес на старых деревянных колонках служил слабой опорой этому яркому обилию, а также и сенями к домику. Последние лучи заходящего солнца играли на теплых золотисто-зеленых листьях. Внизу уже стлались глубокие тени. Вазер любовался этим, никогда еще им не виданным богатством природы, когда в дверях показалась стройная женская фигура, вышедшая из зеленой тени. Это была совсем юная, прелестная женщина. Она шла за водой с кувшином на голове, поддерживая обнаженной рукой недвижимо стоявший на темных толстых косах сосуд, шла легко и плавно, с опущенными глазами. Когда Вазер, почтительно кланяясь, остановился перед нею и она подняла влажно сияющие глаза, он оторопел от изумления – никогда еще в своей жизни не видел он такой ликующей гордой красоты.

На вопрос его о пасторе она спокойно указала свободной рукой на освещенную закатом дверь за виноградной беседкой и полутемными сенями. Оттуда, к удивлению Вазера, неслась воинственная песнь:

Эта песнь германского ландскнехта, звучавшая таким презрением к смерти, такой радостной отвагой, могла идти только из могучей груди его друга. Это и был он. И как заканчивал пастор в Бербенне свой трудовой день? Он стоял на коленях в тени огромного вяза и точил о точильный камень огромный меч.

Вазер остановился как вкопанный. Стоявший на коленях человек увидел его, воткнул меч в землю, вскочил на ноги, широко раскинул руки и с криком:

– Вазер, дорогой мой! – крепко прижал друга к груди.

Вазер высвободился наконец из объятий пастора. Приятели с радостным любопытством разглядывали друг друга. Вазер был несколько смущен, но не показывал вида. Могучая фигура Енача подавляла его. Смуглое, обросшее бородою лицо озарял отблеск внутренней мощи. И Вазер угадывал, что неукротимую волю, таившуюся в угрюмом и замкнутом когда-то мальчике, расковали теперь опасности бурной политической жизни.

На Енача изящная внешность Вазера, скромного и уверенного в себе, произвела приятное впечатление, и он не скрывал своей радости, что может в своей глуши отвести душу с представителем городской культуры.

Он пригласил его сесть на скамью, окружавшую кольцом старый вяз, и громко крикнул:

– Люция, вина!

Красивая тихая женщина, которая встретилась Вазеру, когда он входил во двор, тотчас вынесла из дому два глиняных кувшина и, поставив их с милым, робким поклоном на скамью между приятелями, скромно удалилась.

– Кто это прелестное создание? – спросил Вазер, с удовольствием глядя ей вслед.

– Моя жена… Здесь, среди этих идолопоклонников, – Енач улыбнулся, – не место холостому протестантскому пастору. Он должен быть женатым человеком. Кому-то нужно было отделаться от меня, и меня послали в эту глушь, с тем чтобы я спасал моих прихожан из тьмы неверия и суеверия. На меня возложили достойную задачу. Но до сих пор мне никого еще, кроме прекрасной Люции, обратить не удалось. И какой ценой? Собственной своей персоны…

– Она изумительно хороша, – задумчиво заметил Вазер.

– Ничего… Мне лучше не надо, – сказал Енач, протягивая гостю один кувшин и поднося другой к губам. – И сама кротость. Она из-за меня немало огорчений и обид переносит. Ее родственники-католики ей простить не могут этого брака… Но какая у тебя великолепная, друг мой, пороховница. Да ведь эта фамильная реликвия Александра!.. Как же, как же, ведь старик в Понтрезине умер, и теперь она перейдет к милому Блазиусу, моему товарищу в Арденне. Но, черт побери, каким путем она попала к тебе?..

– Это одно из моих дорожных приключений, о которых я расскажу тебе потом подробно… – ответил Вазер, не выяснивший еще себе, надо ли говорить о том, что он видел и слышал в Малойе. Он боялся, что горячий, пылкий Енач заставит его рассказать и такие подробности, которые благоразумнее было бы, пожалуй, скрыть от него. – Прежде всего, милый мой Георг, посвяти меня в эти замечательные события, которые в последние годы привлекали к твоей стране внимание всех политических деятелей. Ты ведь играл в них главную роль…

– Это тебе должно бы быть яснее, во всяком случае, чем даже общая связь событий, – ответил Енач и положил одну ногу на другую. – Ты ведь служишь в государственной канцелярии, и, конечно, у вас там зорко следят за всем, что у нас происходит… Впрочем, все события развивались здесь вполне естественно. Ты знаешь – у вас, вероятно, об этом не раз говорилось, – что Испания и Австрия несколько лет уже домогаются от наших католиков путем подкупов разрешения на пропуск для своих войск. Но, ничего не добившись от нас через своих наемников, они теперь, вопреки всем договорам, воздвигли крепость Фуэнте на самом пороге нашей Вальтеллины, и вот крепость эта стоит перед нами постоянной угрозой… – Он указал рукой на юг. – Мы можем завтра побывать там, Генрих, и ты поднимешься в глазах своего цюрихского начальства, если опишешь ему предмет наших споров, который видел собственными глазами. Это было очень досадно, но все-таки это еще не затрагивало самых жизненных наших интересов. Когда же всем стало ясно, что католические державы замышляют поход на немецкий протестантизм…

– Несомненно, – вставил Вазер.

– Тогда, конечно, перед Испанией встала необходимость той или иной ценой проложить себе путь из Милана через Вальтеллину, через наши горы, а наша главнейшая задача теперь в том, чтобы так или иначе этому воспрепятствовать. И надо было разделаться с нашей испанской партией так, чтобы она не отважилась больше поднять голову…

– Конечно, – заметил Вазер. – Если бы вы только не прибегали к таким жестоким мерам и если бы народный суд в Тузисе не был так кровожаден и руководился хотя бы какими-нибудь законами и правилами…

– Что же поделать? У нас каждый человек, бросающийся в политическую деятельность, рискует своей головой. Народ здесь испокон веку отчаянный, во всех своих поступках безудержный и страстный… Впрочем, все эти ужасы, которые о нас рассказывают, значительно преувеличены. Оба Планта объезжали правительства всех стран и не жалели сил, чтобы очернить нас и представить в самом невыгодном свете…