От сильного сжатия ступни руками, боль, достигнув апогея, рассеялась.

Дед приоткрыл глаза, и увидел он за забором, на углу своего огорода, мальчика.

"Какой знакомый, – подумал Амвросий. – Кто же это?"

Мальчик стоял и спокойно смотрел на старичка.

– Мальчик… – проскрипел Амвросий, – подойди, мальчик… помоги мне.

И тут дед вспомнил, кто это.

Паша! Конечно, это Паша Дубилин. Амвросий не один раз гонял его из своего сада. А в прошлом году он даже поймал его и хорошенько прошёлся по спине и ягодицам сорванца то ли хворостиной, то ли прутом, а может, и какой палкой – вспомнить точно дед не мог… и ему вдруг подумалось, что тогда он поступил нехорошо. Правда, после этого уже случились, и чаепитие, и угощение самыми спелыми да наливными яблочками. Но почему-то именно теперь Амвросию стало стыдно за свой поступок, а всё то, чем он пытался замаслить свой грех, показалось ему недостаточным, – и он не стал более обращаться к мальчику за помощью.

Дед Амвросий закрыл глаза и постарался перевернуться на другой бок.

В этот момент что-то завизжало. Потом – заурчало. И два раза где-то чем-то стукнуло.

"Кто-то подъехал, что ли?" – подивился удаче, не осмеливаясь радоваться, Амвросий.

11 (36)

Залежный увидел старика ещё при подъезде к дому: тот лежал у сарая, возле пня для рубки дров. Он знал его – это сирый и больной Амвросий. И, выйдя из машины, участковый прямиком поспешил на помощь.

Но тут его взгляд привлёк мальчик, который тихо стоял в стороне.

Залежный остановился. Он вспомнил о только что слышанной жалобе жителей на странное поведение трёх ребят. А стоящий возле забора мальчик был одним из них.

– Паша? – спросил участковый.

Мальчик перевёл на него стеклянные глаза.

– Паша, что с дедушкой Амвросием? – издалека начал допрос Кирилл Мефодич, медленно приближаясь к мальчику.

Паша не двигался с места и не спешил отвечать.

Залежный остановился. Его смущал взгляд мальчика – эта необычная стеклянность в нём.

Они стояли в пяти метрах друг напротив друга и молчали.

Мария Тимофеевна, выбравшись из "Скорой", подошла к Кириллу Мефодичу и, посмотрев из-за его плеча на "непонятного" мальчика, перевела взгляд на старика за забором.

– Идёмте, – вдруг сказал Залежный. – Посмотрим, в чём дело? Что с Амвросием? Он уже до того дряхлый, что, сделав шаг, может сломать ногу.

Участковый быстро направился к калитке двора Амвросия.

Мария Тимофеевна растерялась: она думала, что мальчик для Кирилла Мефодьевича столь же важен, как и страдающий Амвросий. Она хотела окликнуть Залежного, чтобы напомнить о мальчике или хотя бы поинтересоваться, как с ним быть, может, всё же подозвать, удержать его, не дать уйти и затеряться среди дворов и огородов Устюгов? Но Залежный уже подходил к Амвросию.

И Марья Тимофеевна поспешила к пострадавшему, чтобы исполнить врачебный долг.

12 (37)

Паша с минуту посмотрел, как двое взрослых, одетых в служебную форму, суетятся над дедом Амвросием, и пошёл прочь.

Ему навстречу двигалась людская масса, кочующая между домами Крушинина Лёвы и Илюшиной Люси, – толпа только теперь подбиралась к дому Амвросия, где нашли своё новое пристанище УАЗ и "Скорая". Люди спешили, чуя что-то новенькое, интересное. Паше они показались одной рыхлой медузой, готовой, стреканув щупальцем, оглушить жертву корабельного крушения.

Мальчик прижался к забору и постарался уйти вдоль межрайонной автодороги за верхние огороды деревни.

Народной массе оставалось до двора Амвросия не больше тридцати метров, и вот, сперва один, а затем ещё и ещё, поднялись и упёрлись в Пашу указующие, обличающие персты – его увидели, его опознали, им заинтересовались!

Народная масса-медуза гудела-стрекалась.

Паша не сомневался в том, что поднятая суета случилась по его вине – его увидели.

Паша ускорил шаг.

Паша не выдержал и сбился на бег.

Люди вышли на автодорогу и закричали:

– Паша, постой! Постой, не убегай! Погоди!.. Павел, где Марат? Где Валя? Ты их видел? Почему вы не вместе? Паша, Паша, куда же ты?..

Но Паша уже не слышал их: он нёсся в гору вдоль автодороги, стремительно удаляясь, и вдруг перемахнул через проезжую часть и шмыгнул за огороды чётной стороны Нижних Устюгов.

13 (38)

– Тише, дедушка! Тише! Что Вы так убиваетесь? Ну-ка, покажите, что тут у Вас? Давайте, давайте, сейчас всё внимательно посмотрим. Вот так… Не будьте маленьким, дедушка! Давайте, показывайте свою болячку, – уговаривала Марья Тимофеевна деда Амвросия, чтобы тот особо не стонал, не корчился и отпустил бы пострадавшую ступню, тем самым позволив хорошенько её осмотреть.

Дед разомкнул веки – посмотрел на белоснежную женщину: Марья Тимофеевна была в белом врачебном халате с выкрашенными белыми волосами, и при этом она из-под струнок-бровей цепко поблескивала глубиной тёмно-синих глаз. И… не устоял дед перед такой красотой! Доверился дед – отпустил руки, позволяя прикоснуться к себе нежной, но требовательной докторше, дозволяя располагать им полностью, проявлять заботу к нему – к старому, никчёмному, давно никому ненужному человеку, позабывшему о ласках приветливой и симпатичной молодой женщины.

Деду, где-то там, в иссохшей груди, стало очень-очень тепло, и защемило до того сладко, что он заплакал.

Плакал он, может статься, не только от пробужденного забытого чувства, но и по усопшей жене, и по детям, о нём не вспоминающим, и по ушедшей молодости, и плакал он, конечно, от боли во всём разваливающемся, дряхлеющем не год от года, а час от часа теле, и от пронзительно-нестерпимой, куда как более стервозной боли, только что нажитой по его же нерасторопности… а может быть, это он прощался со своей ступнёй?.. Отрежут ведь, как есть отрежут! – в его возрасте не так-то просто срастаются кости… а что, если он её разрубил? Тогда – хона! Тогда его небольшая часть ляжет гнить в сыру землю прежде времени… а вскорости и он весь, целиком отправится за ней следом…

Амвросий не сводил глаз с белоснежной женщины, и по его морщинистой сухой коже катились крупные слёзы.

– Что это Вы, дедушка, плачете? Очень больно? Ну, потерпите!

– Не знаю, дочка… что-то у меня внутри, глядя на тебя, ёкнуло – и душа наполнилась теплом. И оттого как-то разом всё припомнилось, обо всём скопом подумалось – разная мысль так и скрутила, так и съёжила старую голову… а от неё передалось сердцу…

– Ничего, дедушка… ничего…

Марья Тимофеевна стянула со ступни деда шерстяной носок, вязаный его женою, казалось, так недавно – всего лишь этой зимой… стянула шерстяной носок и водрузила пострадавшую часть тела деда на полешко.

Место ушиба налилось багрянцем, окаймилось синевой, существенно раздувшись. Прикосновение к нему было болезненным для деда Амвросия: он вскрикивал и ёжился, подтягивал ногу и сучил другой, здоровой.

– Возможны переломы… – констатировала Марья Тимофеевна.

– Перело-мы? – переспросил Залежный, сидящий на корточках и придерживающий голову Амвросия.

– Да. Здесь вон сколько косточек – есть, чему ломаться.

– Ну… ладно, – с облегчением сказал дед. – Хорошо, что не отсёк.

– Это да, – согласилась докторша. – А Вы, дедушка, топор уронили?

– Да… не удержал, руки подвели… Стар я уже, дочка, очень стар и весь болезненный.

– Надо вести в город, на рентген, – вынесла вердикт Марья Тимофеевна.

– Поедемте, – сказал Кирилл Мефодич. И обратился к Амвросию: – Надо, дед, надо! Никуда не денешься.

– Хорошо, Кирюша. Надо, так надо, – согласился дедушка.

– Нужны носилки. – Марья Тимофеевна поднялась. – Я позову Михаила – моего водителя и, если можно, возьму вашего парня.

– О чём речь, – сказал Залежный, – Стёпа – парень справный. Такой везде сгодится.