Все началось банально: я, курсант Высшего Морского института Радиоэлектроники проходил практику с целой оравой таких же разгильдяев-второкурсников, как называет нас командир роты, на учебном корабле «Перекоп». В этом году наши отцы-командиры сумели раздобыть топливо, и мы не простояли, как обычно, всю практику у причала, а 13 июня потихонечку пошли себе по морям по волнам, не заходя ни в один заморский порт по причине состояния нашей посудины. То есть, наш многострадальный «Перекоп», обучивший тысячи и тысячи таких парнишек, как я, здорово от них претерпел. И потому в настоящее время находился в таком состоянии, что первый же порт не выпустил бы нас из своей акватории.
И вот мы целый месяц шли и шли себе, изредка подпитываясь провиантом и горючим с наших плавбаз. И дотопали аж в самое Средиземное море! И благополучно миновав остров Крит и издали, налюбовавшись его красотами, мы уже направлялись к острову Сардиния, чтобы полюбоваться еще и его красотами, а потом спокойно отправляться домой.
С самого начала практики нас, курсантов, поселили, как и полагается, на третьей палубе, на носу. Дальше наших кубриков – один только камбуз. Все бы хорошо, но курить можно было только на юте, то есть, на корме. С носа на ют нам приходилось ходить кругами, так как по четвертой палубе, где был прямой выход на корму, могли ходить только офицеры и мичмана. Идти из-за одной сигаретки в обход, естественно, ни один дурак не захочет, поэтому мы все старательно щемились за бочками, ящиками, лишь бы не попасться на глаза родным отцам-командирам, или, что еще страшнее – руководителю практики. Он откровенно не испытывал любви к курсантам, и во всех смертных грехах у него были повинны курсанты-разгильдяи. Даже, когда перед самым выходом из российских территориальных вод, на приехавшего с проверкой какого-то очень важного вице-адмирала нагадила чайка, наш руководитель клятвенно заверял его, что это курсанты специально подговорили ее, дабы опорочить его в глазах начальства…
И потому сегодня после физической зарядки, перед завтраком, нас полным составом отправили ловить на палубу этих самых бакланов, чтобы им не повадно было портить фуражки высокого начальства. Мы старательно ползали по всему кораблю, пытаясь приманить этих коварных засранцев остатками от вчерашнего ужина, но у нас ничего не получалось. Видно, шарики у этих бакланов работали не хуже нашего. Так и не сумев поймать ни одной птички, мы, устав от трудов наших праведных, встали за первую попавшуюся бочку, перекурить это дело.
Не успели мы затянуться, как тут же услышали такой отборнейший мат, да с такими витиеватыми определениями в наш адрес, какого я еще никогда в жизни не слышал, и вряд ли теперь уже услышу. Весь нюанс заключался в том, что мы примостились как раз за бочкой с мазутом, чего, естественно, делать ни в коем случае нельзя. В ответ мы живенько побросали окурки, и дружно топающей толпой побежали шхериться в кубрик. Не знаю, как другие, но я, лично, до кубрика добежать не успел, так как с бегом у меня всегда была напряженка. Зато я, наверное, лучше других услышал два грохнувших взрыва у себя за спиной…
В унисон этим взрывам меня подбросило вверх на высоту двухэтажного дома, не меньше, потому что, опадая вниз осенним листочком, я успел полюбоваться на четвертую палубу с высоты птичьего полета. А когда парил над своей родной – третьей, увидел наш горящий кубрик и чьи-то обгоревшие ноги, торчащие из иллюминатора. По 46 размеру я догадался, что это был мой закадычный дружок Баден. Спасательные шлюпки разорвало взрывами, и сейчас, обломки от них как в замедленном кино оседали на палубу синхронно со мной.
То ли маслопупы1 заглушили машины для перестраховки, то ли они сами аварийно заглохли, но наш «Перекоп», взбрыкнув, как норовистый жеребец, и встал как вкопанный. А над палубой уже стаями кружат зловещие бакланы, предвкушая легкую добычу. Какие у них кровожадные глаза!
На глазок мне уже оставалось всего несколько секунд, чтобы приземлиться на такой родной, хоть и искореженной, третьей палубе. Я даже сгруппировался, чтобы по возможности мягче грохнуться на нее, но тут раздался еще один взрыв, третий и самый мощный!!!
Наверное, эта бочка была заполнена полнее. Ударной волной меня отнесло далеко от «Перекопа» и плюхнуло прямо в воду. Плюхнуло, надо сказать, не очень удачно: от удара спиной об водную гладь я не знаю, на сколько времени потерял сознание. А когда пришел в себя, мои многострадальные прогары2, каждый из которых весит около 1,5 кг, ядром, прикованным к ногам смертника, старательно затягивали меня в морские глубины. Как я ни бился, чтобы стянуть их с ног, у меня ничего не получалось: слишком старательно завязал шнурки.
И вот я уже лечу в пучине вод, а в моих контуженных ушах почему-то гремит музыка. Какая музыка?! Это, скорее всего, фанфары, под которые я загремел. И под это музыкальное сопровождение идут, как в кино, мои последние предсмертные воспоминания: Юлька на выпускном… Ох, уж эта Юлька! Надо ей было два года водить меня на коротком поводке: далеко не убежишь, а на руки не берет, чтобы в самый последний вечер в школе, когда у меня на руках уже было предписание явиться в институт и билет на поезд, признаться мне в любви. Эх, Юлька, Юлька! Если бы ты мне все это раньше сказала! Не летел бы я сейчас неизвестно куда, а преспокойно учился бы с тобой в нашем областном пединституте, ездили бы мы вместе на занятия и домой…
А вот и папа, а рядом и мама, вся опухшая от слез. С самого первого дня моего рождения мама, насмерть напуганная армейской дедовщиной, семнадцать лет усиленно искала ходы и выходы, как откосить меня от армии. И когда у нее что-то там уже начало наклевываться, я взял, да и послал свои документы в Военный институт. Да не просто в Военный, а в Военно-морской, да еще и на подводника. Так что плакать ей было с чего, все ее мечты о моем филологическом образовании летели в тартарары, как сейчас я …
Стоп! Если это предсмертные минуты, то почему мне, собственно, вспоминается только выпускной? Я где-то читал, что у человека перед смертью вся его жизнь от самого рождения до самого последнего мгновения проплывает в памяти, как в кино. А у меня пока – одна только Юлька маячит на горизонте, да еще мама с папой… Но додумать эту мысль я толком не успел, так как в это время я плавно приземлился, нет, скорее приводнился, на что-то не слишком мягкое.
Пока я летел в морской бездне, я зажмурился от страха и задержал дыхание. Теперь же, после удачной посадки я решил потихоньку приоткрыть хотя бы один, чтобы осмотреться, куда же я все-таки попал. Боли никакой я не чувствовал, дискомфорт, правда, небольшой был от того, что моя пятая точка упиралась во что-то весьма жесткое, но это все терпимо. Самое главное, что меня утешало в этой ситуации, что я этот дискомфорт еще в состоянии ощутить. Музыка как-то незаметно и даже непонятно когда смолкла сама собой и сменилась полнейшей тишиной. Я приоткрыл глаз…
Прямо по курсу на меня, как сказали бы французы – визави, глаз в глаз с нескрываемым любопытством пялилась лошадь и скалила свои жуткие зубы то ли в приветственной улыбке, то ли в предвкушении добычи. «Ну, все, вот и конец приходит, – подумал я, – пошли воспоминая детства».
Когда я был маленький, на нашей улице жили цыгане, и они, как и подобает настоящим цыганам, завели себе лошадь, которую выпускали гулять на улицу. Правда, по-моему, это была не лошадь, а самый настоящий монстр: смесь тяжеловоза с пони: башка и круп нормальной лошади, а ножки – кривые и маленькие достались от пони. При таком внешнем уродстве, она к тому же была злобной и кусачей. Вероятно, из-за комплекса своей неполноценности. Так вот, эта самая лошадка смотрела сейчас прямо на меня и скалила свои зубы, явно норовя укусить. Я взбрыкнул ногой, метясь ей прямо в морду, и по всей вероятности, куда-то попал, хотя, если честно, не почувствовал этого момента. Зато лошадиная морда тут же исчезла из поля моего зрения… Нет, это уже явно не предсмертное воспоминание. Я не помню, чтобы со мной такое происходило, а на память, я не могу пожаловаться. Это, можно сказать, единственный Божий дар, доставшийся мне. Как она неслась за мной, и как я на крыльях перелетел через забор, спасаясь от ее зубов, это я прекрасно помню, но чтобы она видела меня поверженным – этого не было никогда, могу поклясться чем угодно! Так что же все-таки со мной происходит, и где я вообще нахожусь: на том или на этом свете? Ничего не понимаю…
