Уля, тяжело дыша, прохаживалась взад-вперёд, обмахивая ладомями красные щёки. С удивлением глядела вслед Еве: ты, как какая-нибудь олимпийка, шпарила вперёд без малейших признаков усталости. В своём малиновом, с чёрной отделкой, костюмчике, облегающем фигуру, она мчалась, прямая, подтянутая, с грацией невесомой лани, выкидывала вперёд длинные, как у спринтера, ноги. Её лёгкие втягивали воздух мощно, но без звука. Она была подобна тому дикому и легконогому африканскому зверю, которое выживает на просторах саванны благодаря летящей вместе с ветром душе своей.

Сусик и Мусик в азарте бросились за ней. Нещадно топотали, пыхтели, орали что-то бодренько-патриотическое. Натоптали так, что в пыли просёлочной дороги поотставшая Уля уже не видела, кто там кого перегнал, но догадывалась. Долго никого не было. Потом вдруг на дороге появились увесистые парни, каждый килограмм по 120-140. Оба расстегнули синие куртки своих костюмов, футболки на жирных, почти женских сиськах были мокрые, оба вытирали платками шеи, лбы, щёки, короткие ёжики волос.

- А где Ева? - засмеялась Ульяна. "Двое из ларца, одинаковых с лица" лишь рукой махнули вдаль, ещё дружно пыхтя, не в силах говорить. Наконец, Мусик простонал:

- Ё-моё! Спринтерша! Что это с ней? Ты не знаешь, Уля?

- Может, это вообще не она, а биоробот какой-то, типа того... Кто её разберёт? Новая какая-то, да?

- Да уж. Теперь с ней не побегаешь. Это всё равно, как с Мансуровой (помнишь последнюю олимпиаду?) тягаться. Наша Ева, наверное, уже на обводной.

В этот момент на дороге появилось облачко пили, потом из него возникла фигурка, словно бегущего жеребёнка. Та же манера без усталости выкидывать вперёд длинные ножки. Евина мордаха смеялась, впрочем, вовсе не изображала превосходство. Вот она подбежала, посмотрела сочувственно, на ребят. Они явно перетужились в соревновании с ней. Один хромал, другой держался за правых бок и покрякивал.

- Ну что вы раскисли, а, ребят? Идёмте все ко мне, ладно? Вчера Ваня привёз бочку какого-то немецкого пива. Отпад! Я вас угощу, идёмте!

- Не, Ева, в другой раз. Что-то как то хреново... - ответил Мусик, сжимая рукой жирную складку на боку.

Братья свернули с дорожки.

- Уля, идём ко мне, выпьем. Можно и чего-нибудь покрепче. А то у тебя на душе плохо, это заметно.

- Конечно, - вздохнула зеленоглазая, откидывая привычным движением волну волос. - Мой "козлик"... - она оглянулась, нет ли рядом его телохранителей или охранников дома, - козлина этот...

Но договорить ей так и не удалось. Над их головами со свистом рассёк воздух. Описывая круг, летающий автомобиль. Он, похоже, шёл на посадку. На ту площадку, что была за домом. Потом скрылся из глаз, словно потонул в тёмном хвойном парке, который окружал Иванов коттедж.

- Кто это к вам? - вскрикнула Уля, - чей такой клёвый авто?

- Не знаю, - удивилась Ева, - какой-то серебряный, сигарообразный. У Ивана другой, у отца - тоже.

Они ускорили шаги. И даже при входе в сумеречные сосновые заросли увидели бегущего им навстречу высокого мужчину в синем костюме. Черноволосый, с красивым бронзовым загаром, он улыбался и что-то издали кричал, махая рукой, сверкали его прекрасные белые зубы. Гость был в заметно приподнятом настроении, щеголеватость походки не изменяла ему даже на бегу.

Ева успела углом рта незаметно буркнуть для Ули:

- Папочку принесло! Чтоб он провалился! "Давно" не виделись! А я и не поняла сначала. Меняет машины, как перчатки.

Но скептически настроенная Ева с удивлением отметила, как расцвело и вспыхнуло женским очарованием лицо Ульяны. Она аж вся зарделась. "Вот это эффект! Папочка-Генрих ещё не растерял "Квалификацию".

После обмена приветствиями Ева тут же представила друг другу своб соседку и будущего свёкра. Рыжеволосая, видно, решила, что это сама судьба свела её с таким мужчиной. Она изобразила огромный интерес к его особе. И ему волей-неволей пришлось ухаживать за ней и занимать её светской беседой, потому что Ева умышленно долго пропадала на кухне, давала возможность "павлину" вовсю распушить свой "дивный хвост" и покозырять всем, чем есть, перед самочкой. Да и ты (Ева была уверена), не теряется, кидает свои русалочьи взгляды, которые безотказно действуют на противоположный пол, розовеет до кончиков ушей и замирает в сладостном смущении первого знакомства.

Ева с Анатольевной подавали одно блюдо за другим: таскали в гостиную то кролика, тушёного в "Алиготе", то жаркое из кабана, то виски, то коньяк, пока в духовке доходили цыплята табака. Еве не хотелось сидеть с гостями, но некоторое время всё же пришлось, хотя бы из вежливости. "Когда ж его унесёт?" Она незаметно поглядывала на часы. Еле скрывала раздражение. "Шёл бы уже восвояси. Чего ему надо? Такая женщина рядом! Отправился бы провожать, налаживал бы контакты. Сколько можно тут сидеть? Как они мне надоели оба!"

Но, в конце концов, всё закончилось иначе. Уле вдруг позвонил охранник, который всегда её извещал, если муж собирается внезапно приехать. Она начала быстро прихорашиваться перед уходом и с надеждой поглядывать в сторону Генриха. "Может, пойдёт всё же проводить, хоть до конца парка с ёлочками?" Но он вдруг перестал "гнать обаяние на полную катушку" и довольно холодно с ней попрощался. Ева насторожилась.

- Зачем ты приехал? Ты же знаешь, что Вани нет дома.

- А я, собственно, к тебе дорогая. Хорошо, что его нет.

Он подсел поближе, попытался взять её руку в свою, но она импульсивно отдёрнулась.

- Ну зачем ты так, Ева? Давай поговорим. Мы столько лет с тобой не общались! Мне необходимо, слышишь (?) я просто не могу иначе, мне надо видеть тебя. Я словно с ума сошёл в последние дни. Сам от себя такого не ожидал. Не думал, что я смогу снова так полюбить. С такой силой! Ева! Если б ты знала! Как мальчишка! Как дурак! Я ночи не сплю. Места себе не нахожу. Скоро начну стихи писать, честное слово! Ева! Видишь: нас свела судьба снова. Без нашей воли. Это просто судьба. И это не случайно, я уверен. Я уже стал суеверным. Это знак свыше! Ева! Мы должны быть вместе. Теперь уже навсегда. Я люблю тебя! Теперь люблю в сто раз сильнее, чем когда-то! Ева! Я всё продумал. Давай уедем вместе в Лос-Анджелес, у меня там дом...

Он внезапно замолк, увидев её рездражённый жест. Она не выдержала, поднялась. Начала нервно, бессмысленно ходить по комнате.

- Ты бы лучше ушёл, Генрих. А я сделаю вид, что этого разговора не было. Никто не узнает о твоём сегодняшнем визите. Давай на этом поладим.

Он вскочил и кинулся к ней, обхватил, прижал к себе. Заглядывал в её глаза своими умоляющими глазами, отстраняя её лицо, и всё смотрел, словно гипнотизировал взглядом голубых очей, ведь она когда-то казались ей незабудками, которые она любила без памяти. Но Ева оттолкнула его, как чужая, и вырвалась.

- Уходи! Другого ответа не будет!

- Что-о? Станем разыгрывать последнюю сцену "Евгения Онегина", где он умоляет её, а она гонит его? Хочет покуражиться надо мной, отомстить? Что ж, мсти, издевайся. Я виноват перед тобой. Но я вынужден был тогда так поступить. Жизнь была жестокая. Она не оставила мне выбора. И при всём при этом я всегда продолжал любить тебя.

"Врёшь, как всегда", - думала Ева, но продолжала молчать. Не хотелось ей говорить вслух, она ужасно устала. Усталость была не физическая, а моральная. "Врёшь, - думала она со спокойной ясностью. - Когда я была старой и никому не нужной, то только Иван любил меня. Тебя и близко не было."

- Ева! Вспомни бессмертного Пушкина: ведь Татьяна всё равно любит Онегина, даже, прогоняя его, любит. Она сама об этом говорит. И ты любишь меня. Никогда и никто меня в этом не разубедит. Прислушайся же к самой себе! Ты - моя!

Он сделал новую попытку схватить её в объятья, но она выскользнула и отшвырнула его одними лишь глазами, ненавистью взгляда. Отнюдь не сильно, так, легонько толкнула от себя, но он, уставившись на неё совершенно безумно, отлетел к двери.