Или мне тогда так казалось. А может и в самом деле. Большинство наших людей тогда не воспринимали эту первую бомбежку, которая носила скорее показательно-устрашающий характер, как начало всего того, что перевернуло в следующие годы судьбы миллионов человек, и стольких - вычеркнуло из жизни... .
Следующее, третье с начала жизни, воспоминание.
Многое из ниже описанного - со слов мамы, и уже трудно мне различить, что от рассказов мамы много лет спустя, а что непосредственно подсказывает мне моя память...
Два грузовика, так называемые полуторки, пылят по проселочной дороге. Кузова обоих забиты женщинами с детьми.
Организация, где работал тогда во Львове отец, выделила для семей своих сотрудников эти две полуторки для срочной эвакуации на восток, в тыл. Большинство сотрудников организации жили в одном довольно большом доме.
Машины подогнали к подъезду, и началась эвакуация. Об эвакуации уже несколько дней шли тихие разговоры, но, когда, наконец, она началась, никто не был к ней готов. Всё неожиданно. Наверное, не было Команды. Не было ясности, что вообще происходит вокруг. Ждали каких то директив. А когда, наконец-то дождались, то обнаружилось, что немецкие танки уже на окраинах города.
И счет сразу пошел на минуты. Женщины быстро собирают детей. Взять с собой можно только самое для них необходимое. Необходимое - это то, что на них может быть надето. И ещё - небольшой узелок, в котором документы, детское питание, и нечто, что в страшной спешке попадется под руку. Конечно, труднее тем, у кого дети совсем маленькие или грудные. Руки заняты, как подхватишь узелок....
Помню, мы все мечемся. Папы и мамы с детьми и вещами вокруг машин. Двое военных что то громко говорят, они потом поедут в кабине машин, водитель и сопровождающий.
Папы только провожают нас с мамами. Для пап места нет, они будут эвакуироваться пешком, или кто как сможет, пробираться на восток. Кому как повезет. Для многих это последние минуты, когда они видят жен и детей. Но в этой спешке не до прочувствованных слов. Около бортов машин растет гора вещей, которые должны быть оставлены.... Женщины с сожалением смотрят на вещи, которые нажиты с таким трудом, всё-всё теперь бросалось на произвол судьбы, как скоро стало очевидно, навсегда.
Забегая вперед скажу, квартиры, с ещё не остывшим теплом прежних жильцов, через несколько часов займут немецкие офицеры. Они будут в них жить долгих почти четыре года. Всё будет разворовано и потеряно безвозвратно.
Но сейчас об этом не думают. Сейчас, главное спасти детей и самим благополучно выбраться из города. Как ни странно, всё происходит почти в полном молчании. Даже дети не кричат и не плачут. Редкие озабоченные слова взрослых, заплаканные женские лица....
Деятельный белобрысый военный, явно недавно мобилизованный, который будет показывать шоферу маршрут, забирается в кузов и принимает в руки детей, которых ему передают снизу. Он их "складывает" вдоль борта. Потом забираются в кузов женщины. У двоих большие животы, они беременны. Быстро все рассаживаются на дощатом полу полуторки. Кто-то сообразил, пока грузились, сбегать в дом, пробежаться по квартирам за одеялами, чтобы постелить на пол, укрыться. Поспешные объятия, напутствия друг другу, и вот уже мужчины остаются около подъезда тоскливой группой и молча смотрят вслед медленно удаляющимся со двора двум натужно тарахтящим полуторкам.
Общая договоренность - встреча на железнодорожной станции города N, (пишу N, так как не смог узнать настоящее название города), что примерно в ста, или немного дальше, километрах от Львова. Там обитатели этих полуторок должны будут на следующий день погрузиться в небольшой эшелон, предназначенный для эвакуации преимущественно женщин и детей семей сотрудников различных организаций Львовщины.
Итак, помню хорошо, две полуторки уже выехали за пределы города и пылят, тяжело гудя моторами, по проселочной дороге. В кузове очень тряско и жестко на досках пола. Тонкое одеяло, на котором мы с мамой полулежим, мало что улучшает в этом отношении. Мы около заднего борта. Мама одной рукой придерживается за борт, чтобы на ухабах нас не отбрасывало куда-нибудь в сторону, а другой рукой прижимает меня к себе. В кузове тесно, практически все сидят или полулежат, касаясь друг друга.
Мы с мамой - в первой машине. Вторая полуторка на некотором отдалении, едет за нами. В кузове тихо. Дети не плачут, женщины не разговаривают. Ни у кого нет на разговоры ни сил, ни желания. Иногда из окна кабинки машины высовывается голова белобрысого военного парня. Он бодро кричит " Как там у вас!?" Все молчат. Голова скрывается в окошке. Что он может сказать этим женщинам. За показной грубоватостью иногда кажется, что он чувствует себя виноватым. Он военный человек. Наверное, он понимает, что если случится нечто "не предусмотренное", вряд ли сможет по настоящему защитить женщин и детей, которых ему доверили доставить в целости и сохранности до пункта назначения.
Хорошо запомнил налет немецкой авиации. Их было несколько, мама потом рассказывала, но этот я помню очень отчетливо. Была уже середина дня. Мы тряслись практически без остановок уже часа три.... И вдруг надсадный гул приближающихся самолетов. Потом мама скажет, что их было два. Они шли на низкой высоте, и их задача была, как потом выяснилось, расстреливать из автоматических пушек все живое, что движется. Это были "охотники за людьми".
Наши машины сразу стали резко тормозить.
Да, я не сказал, наш сопровождающий военный, когда мы только-только отъехали от дома, но пап уже не было видно и слышно, высунулся из окна кабины и прокричал. "Если будет налет самолетов. Сразу стоп машины. Быстро все из кузова. Отбегаем, сколько успеем от машины. Падаем на землю. Детей под себя. Руки на голову - закрыть затылки. Лежать неподвижно". Так что женщины знали что делать. Должны были знать...
И вот он налет. Наша машина резко тормозит. Клубы догоняющей нас пыли заволакивают машины и людей.
Все в панике бросились покидать кузов. Но легко сказать покидать кузов.... Высокие борта не сразу сообразили открыть. Несчастные женщины в клубах пыли неумело переваливались через борта и больно падали вместе с детьми на землю. А здесь ещё и придорожная канава, отделяющая проезжую часть дороги от поля. Быстро, кто как мог, ковыляли, прихрамывая в сторону поля - дети в руках, тех, что постарше волокут за руки, они не успевают сами, не держаться на ногах.
По обеим сторонам дороги в том месте, где остановились машины, расстилалось большое пшеничное поле. Стебли золотого цвета уже стояли высокие, середина лета была. Урожай, как потом рассказывали, ждали богатым...
Мы с мамой удачно спрыгнули из кузова на землю. Я тогда не подкачал, как никак, а 3 года и девять месяцев. Ну не грудной же, по крайней мере, как некоторые другие в машине... Спрыгнув, мы безоглядно бросились вглубь поля пшеницы. Послышались пулеметные очереди, гулкие разрывы бомб.
Вот, мы бежим изо всех сил в страхе подальше от машины. Но почему кто-то там кричит нам сзади. Кричит требовательно и резко. Что он там кричит? Мама оборачивается, чтобы посмотреть. Это тот самый наш сопровождающий машину военный, молодой парень.
К слову сказать, он сразу на всех произвел какое-то двойственное впечатление. Поначалу, даже скорее неблагоприятное. Говорил он грубовато и отрывисто. Однако действовал решительно и рекомендации его, а по-существу приказы, всегда оказывались на поверку правильными. Он грубо вмешивался при сборах, давал советы, что брать, а что оставить.... Бесцеремонно проверял, что взято с собой. Не найдя у одной женщины бутылочки с водой для грудного ребенка грубо отправил плачущую женщину обратно в квартиру за водой. Однако, позаботился, чтобы ей досталось место в кузове около кабины, где меньше трясло.
