Как часто бывало на ярмарках, народ толпился прямо на улице. На дощатой стене висел кусок белой простыни. Перед ней стоял простой табурет, а в метре от него возвышалась тренога с лакированным ящиком, которым снимали желающих.

Парень дождался, когда пришла его очередь, и сел перед большим объективом размером с крупную сливу. Фотограф накрылся тёмной накидкой и заглянул в аппарат. Посмотрел, попал ли в фокус этот солдат. Вылез наружу из-под плотной тяжёлой ткани. Подошёл к рядовому и слегка поправил пилотку и поворот его головы.

Вернулся назад к деревянной камере. Сказал: «Внимание, товарищ, снимаю», – и нажал пальцем на кончик длинного шнурка, что держал в левой руке. Раздался тихий щелчок. Павел встал и, уступая место другому клиенту, сделал шаг в сторону.

Фотографы трудились всю ночь напролёт. Проявляли стеклянные пластинки и закрепляли полученное изображение особыми химикатами. Промывали чистой водой и ставили на торец, чтобы их просушить.

После того как пластинки просохли, вставляли их по очереди в другой аппарат. Он назывался увеличителем. Состоял из специального фонаря, закреплённого на штативе и ходившего вверх и вниз.

Снизу клали лист фотобумаги. Направляли на него луч света, пропущенный через очередной негатив. Ждали три-четыре секунды и выключали яркую лампу. Клали бумагу в ванночку с проявителем. Затем с закрепителем и, наконец, промывали водой. Потом мокрый снимок клали лицевой поверхностью на стекло, где он сушился час или два.

На другой день Павел получил фото размером девять на двенадцать сантиметров. Взглянул на своё лицо, застывшее в немом напряжении, и положил карточку в простой серый конверт без рисунка и марки. Туда же сунул листок, что исписал накануне. Хорошо, что в казарме нашлись чернила и ручка с бумагой.

В коротком тексте он сообщал маме, что с ним всё хорошо. Сейчас он находится в учебном полку, а когда поедет на фронт, ему неизвестно. Как только узнает, куда его отправляют, то сразу обо всём сообщит.

Лизнул языком сухую полоску, нанесённую на клапан, и сморщился от неприятного вкуса, возникшего на языке. Быстро заклеил конверт. Вывел сверху имя района, деревни и номер дома, где жил до призыва, а ниже фамилию любимых родителей. Пошёл к зданию штаба полка и сунул в почтовый ящик, висевший возле крыльца.

Все другие послания он должен был писать уже с фронта. Причём отправлять без конвертов и марок. Складывать листок треугольником и заправлять длинный край внутрь бумажного свёртка. Черкнул сверху адрес своего получателя и готово. Лети армейский привет, хоть на самый край великой страны.

Затем живших в бараке людей разбили на отделения, взводы и далее по штатному расписанию. Командиры осмотрели вверенных им солдат. Отобрали самых крепких бойцов и послали в другие части полка: в артиллерию, миномётную и пулемётную роты.

Среди этих «счастливцев» оказался и Павел. С ранней юности он был высок и очень силён, так что легко управлялся с мешком полным картошки. А он, между прочим, тянет на пятьдесят килограммов.

Командир благосклонно глянул на крепкого парня. Удовлетворенно похлопал его по плечу и направил служить в свой расчёт. Так Павел оказался в обслуге батальонного миномёта «БМ-37» образца 1937 года.

После чего начались каждодневные муки. Пока все остальные учились стрелять из легонькой «трёхлинейки», весившей четыре с половиной кило, он таскал тяжести другого порядка.

Ведь к обычному солдатскому снаряжению – винтовке, подсумкам, шинели, «сидору», сапогам и другим мелочам вроде гранат и патронов – добавилась артиллерийская снасть. А вес такого орудия, кстати сказать, превышал шестьдесят восемь килограммов.

И хотя оно разбиралось на три почти равные части: сам ствол длиной в метр, двуногу-лафет, которая походила на ученический циркуль, сваренный из водопроводных труб толщиной в дюйм, и опорную плиту диаметром в локоть. Каждая деталь была отлита из стали и тянула до четверти центнера.

Добавьте к этому несколько небольших чемоданчиков. Они назывались лотками, и каждый из них вмещал три массивных снаряда диаметром 82 миллиметра. Так что при переноске орудия его расчёту приходилось ой как несладко. Все пять человек были навьючены до предела и на марше потели, как вьючные лошади.

Павлу бывало так трудно, что он часто думал: «Скорей бы кончились эти мучения и нас отправили в бой! Ну а там уж как жизнь повернётся!»

Между тем положение на фронтах сложилось настолько печальное, что командиры обходили неприятную тему и занимались только агитационной накачкой. Её суть можно было выразить словами известной советской песни, часто гремевшей по радио и в кино: «От тайги до британских морей Красная армия всех сильней! Мы охраняем рабочий класс, кто же посмеет идти против нас?»

О том, что происходит на Западе, можно было узнать лишь по сводкам «Совинформбюро», которые удавалось услышать из громкоговорителя, висевшего среди пыльного плаца.

Немцы неудержимо рвались на север, юг и восток, и наши войска уже оставили множество населённых пунктов. В том числе такие крупные города, как Курск, Харьков, Воронеж и Ростов-на-Дону. После чего начали медленно отступать к казачьей реке под названием Дон.

16 августа обучение новых солдат неожиданно закончилось. Среди глухой тёмной ночи вновь сформированный полк подняли звуки воздушной сирены. В казармы вошли командиры и приказали: «Всем выйти с вещами на плац!»

Быстро одевшись, солдаты схватили винтовки, вещмешки и шинели. Выскочили наружу. Построились по военному распорядку и заслушали новый приказ: «Получить со складов вверенное вооружение и двигаться к железной дороге».

Когда миномётчики выбрались к насыпи, куда их привезли сразу после призыва, там их дожидался состав из товарных вагонов. Прозвучала очередная команда, и началась ночная погрузка.

Ближе к рассвету все разместились в теплушках. Паровоз дал длинный прощальный гудок. Тяжело тронулся с места и, медленно набирая ход, помчался на запад. Несмотря на неимоверную загрузку путей, он летел без малейшей задержки, словно тащил за собой не эшелон с простыми бойцами, а литерный поезд с правительством СССР.

Павел отметил, что в этот раз состав был приспособлен к перевозке людей лучше, чем две недели назад. За прошедшие дни путейцы многое сделали. Полы очищены от коровьих лепешек и тщательно подметены.

В обоих концах вагона появились нары в три яруса, сколоченные из хороших гладких досок. Лежанки представляли собой широкие плоскости, которые простирались от стены до стены и занимали всё свободное место.

В каждой теплушке разместилось по четыре десятка бойцов или по восемь грузовых лошадей. Но попадались и такие вагоны, где третью часть занимали полати, устроенные для людей, а напротив имелись стойла с четырьмя животинками.

Поэтому некоторым бойцам весьма «повезло» и они оказались не в переполненном людском общежитии, а в хлеву на колёсах. В дополнение к радости такого соседства скотину нужно было кормить и поить, а главное, выгребать за ней кучи навоза.

В каждой теплушке имелось два входа. Они находились в средней части вагона и открывались на обе стороны железнодорожных путей. Между ними имелась свободная площадь величиной три на два метра. Здесь стояли двадцатилитровая армейская фляга с питьевой водой и переносная чугунная печь высотою не более метра.

Насколько знал Павел, эти времянки звали «буржуйками». Странное слово прилипло к ним ещё в годы Гражданской войны. Почему их так звали, было неясно. То ли за то, что в те далёкие годы их удавалось купить лишь богатым буржуям, то ли ещё по какой-то причине, но прозвище не забылось и бытовало в народе до настоящих времён.

Жестяная труба торчала из цилиндрической топки, похожей на обрезок трубы шириной в один локоть. Прорезала деревянную крышу и выводила наружу дым от пылающих дров.

Кроме столь важного агрегата, на свободном пространстве стояло ведро с круглой крышкой. Этот важный в жизни предмет все презирали, но постоянно им пользовались.