Как-то позвонили нам в Трактовый из штаба дивизии:
- Что-то фрицам вольготно живется, надо бы их потревожить.
- В такую погоду можно только парами ходить у них по тылам на "охоту", ответил тогда командир.
Как только он сказал про "охоту", мне в голову полезли слова нашей песни:
Жил на свете старый ИЛ,
На "охоту" он ходил,
Но однажды под зенитку угодил,
Раз пятнадцать он горел...
А из дивизии речь вели не об "охоте".
- Надо как раз не по тылам, а по переднему краю ударить.
- По какому объекту? - спросил командир.
- В том-то и дело, что конкретного объекта нет. Надо провести разведку боем: пролететь вдоль линии фронта, потревожить фрицев, - они и зашевелятся. Вот тогда отыщется объект. Готовьте-ка вылет, лучших летчиков выделите...
Погода была дрянная: низкая сплошная облачность, дул сильный ветер.
Мне приказали возглавить колонну самолетов.
Повел я ее со стороны Азовского моря, потом взял курс на юг, чтобы до самой Керчи пролететь.
Приближаемся к вражеским оборонительным полосам, но там будто все вымерло. Объекта никакого не вижу - все хорошо замаскировано. Даже зенитки противника почему-то молчат. Но я все ж таки передал команду ведомым: "Маневр, маневр!" Меняем курс и скорость. Вдруг впереди от зенитных разрывов черно стало. Мне, как ведущему, уделялось особое "внимание". Вскоре снизу стукнуло, и в кабину повалил дым. Слышу со станции наведения знакомый голос заместителя командира дивизии полковника Бондаренко:
- Демидов, самолет горит, прыгай!
"Как же я буду прыгать над противником, да еще боковой ветер меня на "зонтике" к ним в тыл унесет". Передал командование заместителю, а сам отвалил влево и давай швырять самолет из стороны в сторону, потом ввел в скольжение на одно крыло... Опять слышу голос Бондаренко:
- Демидов, пожар потушил, выбирай площадку, садись!
Зашарил глазами по плацдарму, снижаюсь. И в это время по самолету забарабанило, он задрожал, пыхнуло пламя, а вперед проскочили два "мессера". Это они подловили меня снизу, - стрелок Вася Поплавский недоглядел. Теперь на самолете начался настоящий пожар, и со станции наведения больше не было никаких команд. Прыгать поздно - высоты нет. Сделал я "горку", завалил самолет в крен, ввел в скольжение на одно крыло - вывел у самой земли. Оглянулся на хвост, - пламя опять удалось сорвать, но перкаль на рулях обгорел.
Мой "Ильюха" стал неуправляемым, пошел вниз, удар... Отлежался я опять в госпитале, отдохнул малость в Трактовом. Как-то ночью услышал такой разговор: "Вот и началась настоящая работа для Деда - по головам у фрицев ходить, а он не сможет..."
На другой день я заявил командиру:
- Если мне летать не дадите, то отошлите куда-нибудь подальше отсюда. Не могу я смотреть на жаворонков, когда наступление в Крыму началось.
- Подожди, Демидов, - успокаивает он, - я вызвал армейскую медкомиссию, она решит. А ты не переживай, война-то на этом еще не закончится.
Комиссия меня вертела по всем правилам.
"Как еще жив остался? - удивляются врачи. - Если бы трещина оказалась чуть поближе к виску, - считай, покойник".
- Поедете на курорт?
- Какой может быть курорт во время войны? Не поеду!
Дали отпуск на 45 суток. Направился в разбитый Сталинград, заглянул на родину под Пензой, прошелся в Москве около Кремля, покатил к родным в Киев. И тут я услышал салют в честь освобождения Крыма, узнал, что нашему полку присвоено наименование "Севастопольский". От радости заревел белугой, побежал в штаб округа.
- Где мне теперь искать свой полк? - Езжайте в Рославль, там где-нибудь найдете, - посоветовала мне в штабе умная голова.
А полк я все-таки догнал в Белоруссии. Вот, Вася, и конец "моей долгоиграющей пластинки", - закончил Дед.
Была ночь. По крутым склонам горы Митридат к вершине движутся колонны молодежи. Колышется на ветру пламя многочисленных факелов, высоко поднятых над головами. И мы, ветераны, поднимаемся в День Победы вместе с нашей сменой, чтобы возложить цветы у обелиска воинской Славы.
А внизу сияли вновь отстроенный город и огни стоявших в порту кораблей, среди которых - освещенный прожекторами белоснежный гигант "Герои Эльтигена", возвратившийся из дальнего плавания в Антарктику. Мы были гостями на этом корабле. Тогда я разговорился с участницей десанта, рассказал ей о Жене Терещенко, Иване Моргачеве. Собеседница пристально взглянула на меня, чуть склонив голову набок - в шее у нее все еще сидел осколок - память Эльтигена.
- Братишка! - всплеснула она руками. - Я же помню их!
С нами вместе с вершины Митридата смотрела на эти огни высокая женщина в темном костюме, облегавшем статную фигуру. На ее груди сверкали боевые ордена. Это Владилена Евдокимовна Токмакова - Люся, - прилетевшая из Краснодара.
Мы побывали с Дедом и Токмаковой в Трактовом.
От нашего аэродрома не осталось и следа. Он распахан. На вершине кургана, где был наш КП, - глубокий провал. Хуторские пацаны играют там в войну.
Невдалеке от железнодорожной насыпи высится пирамидка с жестяной пятиконечной звездой. Это могила Жени Терещенко, с которым когда-то много летали.
Склонив головы, мы долго стояли молча.
Давними маршрутами
Жаль, что не пришлось нашему Деду отпраздновать большую победу под Севастополем, который оборонялся 250 дней и ночей, а наши войска выдворили оттуда фрицев за несколько суток. Не пришлось ему увидеть великого "драпа" из Крыма, когда враги сдавались в плен пачками.
Наш Иван Мальцев в дни наступления совершил вынужденную посадку у Акмонайских позиций. Спрятался со своим стрелком от вражеских солдат в заброшенных укреплениях. Те их искали и горланили:
- Рус, где ты?
А когда увидели наших летчиков со взведенными пистолетами, то приблизились с поднятыми руками. Искали их, оказывается, не для того, чтобы учинить расправу, а хотели добровольно сдаться в плен.
Пришлось нашему экипажу конвоировать в Керчь навстречу наступавшим войскам около сотни румын.
Отход немецко-фашистских войск был поспешным. Керчь была очищена 11 апреля, на следующий день - Феодосия, 14-го - Судак, 15-го - Гурзуф, где для меня замкнулся круг войны. Отсюда я в июне сорок первого спешил на фронт, а вскоре у Севастополя сошлись два наших фронта и две наши воздушные армии: 8-я - генерала Хрюкина и 4-я - Вершинина. Тысяча триста самолетов против нескольких десятков фашистских смертников, базировавшихся на мысе Херсонес.
В небе от самолетов было тесно. Летали целыми полками по строгому графику. Если не успеваешь на цель в отведенные тебе десять минут, тогда поворачивай назад - боевая задача считается невыполненной.
Летали бить противника на Сапун-горе, на Мекензиевых горах, а потом скопище войск на последнем их пристанище - мысе Херсонес. Это было 10 мая.
Сто тысяч убитых и пленных, потеря всей боевой техники - такой ценой заплатили гитлеровцы за долгое отсиживание в Крыму.
Наш полк стал именоваться 7-м гвардейским ордена Ленина Севастопольским!
Был под Севастополем большой банкет победителей.
В огромной палатке за столы рассаживались почти одни генералы и полковники. В отдалении нерешительно топтались приглашенные представители авиационных полков. Это были лучшие ведущие, но воинские звания у них - не выше капитана.
К ним подошел маршал Еременко:
- Что же вы, соколы, не заходите? - Пригласил в палатку, приказал распорядителю: - Рассадите их по всем родам войск, чтоб на этот раз не "в сомкнутом строю" были.
На другой день летчиков повезли на грузовиках осматривать разбитый Севастополь, побережье Крыма.
При въезде в Гурзуф за стройными кипарисами чернели развалины санатория Буюр-Нус. На дороге, по которой мы со знакомым летчиком в июне сорок первого шагали на фронт, колонны наших войск двигались на запад.
Полк готовился к перелету из Крыма в Белоруссию.
Лететь предстояло около 1500 километров на север с посадками в районе Запорожья, Харькова, Курска, Орла и Брянска. Конечный пункт - полевой аэродром невдалеке от Рославля. Как раз в тех местах, где в сорок первом Николай Ворочилин собирал выходивших из окружения солдат и скормил тогда им целый грузовик яиц.
