© Анна Маг, 2018

Георгий был понаехавшим лимитчиком, именно так: понаехавшим, а не приезжим. Приезжий – это вроде как гость, командировочный или просто турист, которой интересуется культурой и историей, а Георгий «приперся и живет, не краснея», – как говорила Танина мама. Но мамы давно нет, и что она там говорила, никому не интересно.

Таня и Георгий были однокурсниками. Танька сразу его заметила, впрочем, не только она, и действовать надо было очень быстро, прямо по-военному, проявляя стратегию «идти свиньей», или прощай, Георгий! Таня прощаться не хотела и «пошла свиньей», нахрапом завладев Георгием! Он не то чтобы испугался, но и не привык к такому напору со стороны девушек. И потом, там, в его солнечном и теплом Тбилиси, сплошь красавцы, а девушки тонки и изысканны, они стыдливо отводили глаза и шептались – гордый профиль, томный взгляд – вроде как невзначай, случайно.

Они столкнулись в студенческой столовке. Георгий стоял и мялся с выбором, потому что денег было в обрез.

– Харчо, котлеты с пюре и компот! – неожиданно из-за спины выкрикнула Таня.

Георгий резко повернулся, а Таня прямо и открыто посмотрела ему в глаза и добавила:

– Я угощаю! Что? Разве это неприлично – угостить однокурсника?

Георгий покраснел, однако препираться означало бы посвятить всех в происходившую ситуацию, а он не хотел такого развития инцидента. Прошептал внятно и с достоинством, правда, одними губами:

– Благодарю, – но так, что Таня всю ночь вспоминала эти губы.

С тех пор она начала таскать в институт то пирожки, то бутерброды и угощала ими Георгия как бы невзначай, вроде как заодно. Он угощался с неизменным достоинством и благородством. Девчонки хихикали, а пацаны, как всегда, ничего не замечали.

Учились они в геологоразведочном – легко, весело, непринужденно. Хороший курс, своя компания, походы, костры, гитара – романтика!

«Милая моя, солнышко лесное…»

«Бред! – думала Таня – Как это может быть: лесное солнышко?» – но подпевала, как и все.

Это было начало четвертого курса. Всех повезли «на картошку». Студенты закупали портвейн, всякую снедь типа «кильки в томате», ну а картошки – поля: хоть пеки, хоть вари, хоть сырой ешь.

После трудового дня садились у костра и пекли эту самую картоху. И были всеобъемлющее чувство счастья, беззаботности и полная уверенность в светлом будущем, а иначе и быть не могло. Все понятно и просто, как картошка.

– Вот скажите мне, – начал Антон, – вот чем мы не растения? Нас ведь тоже посеяли, взрастили, окучивали, оберегали…

– Ну и что? – спросил кто-то.

– Как что? Вот картошка даже выросла, вобрав в себя весь сок из земли, все полезное, налилась, наполнилась и принесла пользу народу! Нас ведь вырастили, вскормили и выучили!

– Э, брат! Да тебе бы на трибунах выступать! Принести пользу всем – значит никому! И потом, я не овощ! – с улыбкой добавил Георгий.

– Ты не овощ, ты фрукт! И тот еще! – сказала Ленка, дуя на обожжённые пальцы.

– Я?

– А то кто ж? Танька вон сколько сессий тебя обхаживает, обхаживает, а ты?

– Лена! – с укоризной оборвала разговор Таня.

– Что Лена? А впрочем, как хочешь! Сами разбирайтесь.

Георгий хоть и отмолчался, но для себя выводы сделал. В это время откупорили очередную бутылку, разлили по стаканам, и кто-то предложил сыграть в эту самую пресловутую «бутылочку». Все хихикали и невинно целовались, принимая условия игры. Очередь дошла до Тани. Она крутанула бутылку, и горлышко, словно стрела Амура, указало в аккурат на Георгия! Таня замерла от счастья. Она быстро и решительно чмокнула его в губы. Он не растерялся, обнял ее за плечи, привлек к себе и на глазах у всех поцеловал ее глубоко и проникновенно, по-взрослому, не стесняясь и не прячась.

Ребята засвистели и заулюлюкали. Так начался их роман!

Они открыто ходили парочкой, а остатки «картофельных дней» обнимались и целовались.

Уборка урожая подходила к концу. С одной стороны, всем хотелось домой, в теплые родные кровати. Избалованные москвичи привыкли, что горячая вода – это совсем не роскошь, и тело ныло и просило комфорта. С другой стороны, они понимали, что навсегда потеряют единение, атмосферу и свободу, и вот еще чуть-чуть, какой-нибудь год-другой – и они все будут зависеть от обстоятельств. Их поглотит черная дыра под названием «взрослая жизнь», и они будут зависеть от семей, детей, начальства, работы, зарплаты, и понесется… эта взрослая жизнь, в которую так стремишься попасть, так торопишься, а потом? Молодость – миг! По сути, это какие-то пять лет, с первого по пятый курс. И ФСЁ!

Последний денёк выдался особенно погожим. Георгий и Таня шли по кромке пшеничного поля. Золотые колосья, словно гладь моря, перекатывались то влево, то вправо, игриво заманивали, звали. Танька зажмурилась и поцеловала Георгия.

– Можно, я буду называть тебя Гоги?

– Можно. Меня так мама называет.

Внезапно теплый и ласковый ветер не на шутку разбуянился, также вдруг первые крупные капли с горячего, еще не остывшего неба обрушились на землю. И начался настоящий ливень! Танька и Георгий засмеялись, заметались, не зная, где укрыться. Старый, полуразвалившийся не то амбар, не то житница стоял на краю поля. Они, уже мокрые насквозь, забежали туда, продолжая хохотать. И им было светло и радостно, и они любили друг друга так же.

Вернулись в Москву: Георгий – к себе в общагу, а Таня – домой. То, что с ней что-то не так, Таня почувствовала сразу: по утрам тошнило, пока чего-нибудь не схватишь в рот, а грудь не влезала в привычный бюстгальтер.

– Танька, не кусошничай! – ворчала мать. – Нормально сядь и поешь!

Легко говорить: «не кусошничай»! Что поделать, когда тошнит так, что аж в глазах темно. И вот ведь удивительно: как в рот возьмешь чего, сразу и проходит.

Первой Таня решила сказать маме. Как-то вечером, во время ужина, она невзначай спросила:

– Мам, а ты кого б хотела: внука или внучку?

Танька намазывала варенье на хлеб и облизывала сок, стекавший по пальцам.

– Я? – улыбнулась мать. – Наверное, внучку – я уже все знаю… А пацан – это другой мир… на любителя, – почему-то ответила она.

– Ну, вот, если б я тебе сказала, что у тебя будет внук или внучка?

– Если б!

– А без «если б»?

– Ты, дочка, если думаешь, что я дура старая, то глубоко ошибаешься! Может, я, конечно, и старая в твоих глазах, но точно не дура! И все я, Таня, уже давно заметила! Думаю: когда эта дуреха мне скажет? – мать улыбнулась и обняла дочь за плечи. – Ну а папаша-то имеется?

– Имеется… – вздохнула Таня. – Только не знает…

– Ну так скажи – и узнает! А если в кусты побежит, то и управу найдем!

– Я думаю, не побежит, а скорее прибежит. Порядочный! – добавила она.

– Порядочный! – хмыкнула мать. – Все они, сволочи, порядочные!

На следующий день Танька с Гоги пошли к Вовке Марченко в общагу пить хорилку, закусывать салом и орать песни.

Танька прижалась к Гоги и шепнула ему на ухо тихо-тихо:

– Я беременна.

– Я знаю, – так же тихо ответил он.

– Откуда? – удивилась Таня.

– От тебя молоком пахнет.

Танька улыбнулась и зажмурилась от счастья.

Знакомиться с мамой было решено идти в воскресенье. Гоги купил цветы и коробку конфет «Аркадия». Он подумал, что было бы лучше взять сыр и вино, что прислала мама, но постеснялся.

Танина мать опешила, увидев гордый профиль «кавказского орла». Она ждала Васю или Петю, но точно не Гоги!

– Приезжий, значит… – вместо «добрый вечер» сказала она. – Ну проходите. В ногах, поди, правды нет!

Обстановка была напряженной. Мать не скрывала своего недовольства. Стол был накрыт, но кусок не лез в горло. Гоги заметил портрет мужчины за стеклом серванта.

– Это твой папа, Таня?

– Да. Он погиб.

– Танин папа был ликвидатором на Чернобыльской АЭС, умер в муках через полгода. Мне дали медаль, грамоту и сорок рублей за потерю кормильца. Так что выпало мне… на долю… А ты? Кто твои родители? Расскажи о себе.