– Это теперь, Светочка-деточка, наше общее дело. Мы – одна семья и поэтому должны жить душа в душу, с открытым и добрым сердцем. Вот так! – назидательно произнес отчим. – Вас же учат в школе, что семья – это ячейка общества. Вот и будем жить, не тужить в этой ячейке, как пчелы в сотах и майский мед ложками черпать. Ты ведь любишь сладости? Все в твоем возрасте любят полакомиться. А запретный плод всегда соблазнительнее и слаще.

– Рано ей еще о гульках и запретных плодах думать, – подала усталый и недовольный голос мать.– Перестань дуться на Федора. Он готов заменить тебе отца. Что он тебе плохого сделал?

– Хорошего тоже не видно, – огрызнулась Ермакова.

– Вот, упертая, характером в Степана уродилась и лишь красотою в меня, – посетовала Анна,

– Живите сами в своей ячейке, а я буду в своей комнате, – твердо заявила девушка, бережно прижимая к груди портрет. Резко развернулась и исчезла за дверью.

– Ты на нее, Федя, не серчай, – горестно вздохнула Вальчук. – Ей в семье не хватало отцовской ласки и строгости, вот и выросла такая строптивая и капризная, с характером отца, себе на уме.

– Ничего, слюбится, стерпится, – снисходительно ответил Головин и указал Анне взглядом на кровать. – Давно пора баюшки-баю. У меня кровь от страсти закипает…

Эта семейная сцена во всех деталях предстала перед женщиной. Лишь гудок локомотива, приближающегося к очередной станции, прервал ее размышления. За вагонным стеклом в отдалении от железнодорожного пути золотыми россыпями светились огни поселков.

6. Отчим и девственица

Два дня и две ночи после отъезда Анны Васильевны прошли спокойно. Головин допоздна работал на тракторе в поле, вспахивал почву под сев озимых. Возвращался утомленный, быстро съедал приготовленный Светкой ужин, доил корову Майку и ложился спать. Как-то похвалил Светлану за вкусный гороховый суп:

– Из тебя может вырасти заботливая жена.

– Спасибо за комплимент, – улыбнулась девушка, румянец запылал на щеках. Она стыдливо опустила длинные пушистые ресницы, спрятав по-кошачьи зеленые глаза. Две ночи она ночевала у подруги Аси Фрумкиной, а на сей раз решила остаться. Неудобно было стеснять людей, когда в двухстах метрах родной дом.

– Спокойной ночи, – пожелала она отчиму и удалилась в свою комнату. Долго не могла заснуть. Затаилась тишина, лишь за окном шумел ветер. Изредка при его сильных порывах стучала в стекло веткой яблоня, словно напрашиваясь в гости.

Светлана вспомнила прежние бессонные ночи. Изгнанная из постели матери, она нередко просыпалась за полночь. Чуткое ухо улавливало все, что происходило за тонкой в один кирпич перегородкой в соседней спальне. Девушка слышала тихие стоны матери и учащенное дыхание отчима, скрип пружин большой панцирной кровати. Потом все стихало, а через час – полтора начиналось снова, и продолжалось до утра.

Светлана долго лежала с открытыми глазами, глядя в белеющий низкий потолок. Чувствовала себя одинокой, всеми забытой и лишней в этом, некогда родном доме. Как хорошо и уютно было до появления Федора.

Ей хотелось зареветь от обиды и жалости к себе. Она злилась на мать. «У нее есть Федор, а у меня никого. Отец далеко от дома и не может утешить», – внушала себе девушка с завидной настойчивостью.

Когда-то к отношениям между матерью и отцом она была равнодушна. Но после появления в их доме Головина в ней пробудился характер, ревнивый и обидчивый. Сама она еще слабо осознавала, что уходящие детство и отрочество уступали место зрелости, ранимой и целомудренной. В этом пятнадцати – шестнадцатилетнем возрасте мальчишки, как подсолнухи вытягиваются вверх, а нескладные длинноногие девчонки превращаются в Золушек. Девушек, созревающих быстрее своих ребят-ровесников, сильнее влечет таинство интима, первое чувство любви.

Однажды подруга Ася, когда они учились еще в седьмом классе, показала ей иллюстрированный журнал «Азбука любви», привезенный отцом из Югославии. Они тайком рассматривали разные позы соития обнаженных мужских и женских тел и стыдливо млели при мысли, что и им суждено испытать это неудержимо влекущее тайной чувство любви. Картины, увиденные в журнале, сохранились в памяти Светланы. Ее разбирало любопытство, она ничего не могла с собой поделать.

Анна Васильевна, удрученная заботами, никогда не делилась с дочерью женскими тайнами, считая ее маленькой. Мол, придет время и все познает сама. Лишь иногда, когда Светлана поздно возвращалась с танцев, предостерегала ее от близкого общения со старшими ребятами. «А могла бы я оказаться на месте матери с Федором?» – подумала она и ужаснулась этой мысли. Попыталась отвлечься, но она неумолимо влекла ее.

«Наверное, могла бы», – ответила девушка и для убедительности, что все при ней, провела рукой по соскам упругой груди, животу и паху с шелковистой порослью. Трепетно с затаенной радостью она еще с двенадцати лет открыла для себя, что тело при нежном прикасании к гениталиям способно доставлять наслаждение. Она злилась на отчима, отнявшего у нее мать и занявшего ее место в постели. Как тепло и уютно было спать у матери под боком. После отъезда матери за перегородкой было тихо, лишь иногда было слышно, как он ворочается в постели. Нахлынувшие мысли мешали Светлане заснуть. Под утро ее сморил сон.

– Вставай, лежебока! – Федор легонько тронул ее за голое смуглое плечо. От прикосновения Светлана вздрогнула, открыла глаза. Неожиданно для себя увидела улыбающееся лицо отчима и смущенно натянула на голые плечи до самого подбородка белую с синими цветочками льна простыню. Ее светлые, мягкие волосы разметались на подушке, в глазах блеснули малахитом зеленые искорки.

«Хороша, ангелочек, чистая, непорочная, – подумал, похотливо глядя на четко обозначившие под простыней ее стройные ноги, округлые бедра, высокие бугорки груди с выпуклостями сосков.

Головин, за двое суток успевший истосковаться по хмельным ласкам сожительницы, подумал: «Дочка у Анны еще краше, чем мать, как скороспелое яблоко налилась соком и, наверное, испытывает, как и другие девицы в ее возрасте, влечение и любопытство. Против природы не попрешь. Эх, хороша антилопа, свежа и соблазнительна. Недаром кровь в жилах взбунтовалась, плоть требует».

Солнце давно поднялось над горизонтом и в окно струились яркие потоки света, отражая на деревянном крашеном полу переплет рамы.

– Вставай Светка– шоколадка, конфетка. Хватит дрыхнуть, кто рано встает, тому бог счастье дает. Ты ведь обещала матери мне помогать по хозяйству, кормить Борьку, доить Майку,– напомнил отчим.

– На Бога надейся, а сам не плошай, – ответила она только бы нарушить тягостную паузу, ощутив его вожделенный взгляд, блуждающий по ее затаившемуся под простыней горячему телу.

– Разумно толкуешь, – улыбнулся Федор, заметив ее скованность и, шутя, хотел сдернуть с нее простыню, как это часто делала Анна.

– Дядь Федь, не троньте меня, а то закричу и сбегутся соседи, – испуганно попросила она. – А мамка приедет, расскажу, что приставал, как банный лист…

– Глупая, успокойся, трусиха, я маленьких девочек не обижаю, – произнес отчим. – Сама ведь слышала, что мать велела тебя не баловать. Я обязан выполнять ее приказы. Вставай, вместе будем хозяйством заниматься, живность кормить, лямку тянуть.

– Сегодня же воскресенье, дядь Федь, – сладко потянулась она.

– Для тебя каждый день праздник, воскресенье. Пойди-ка в коровник и дай Майке сено. А потом займемся учебой.

– Какой еще учебой?

– Научу тебя коров доить, за сиськи дергать.

– Больно мне надо, – фыркнула девушка. – Я не собираюсь всю жизнь прозябать в селе. Мое место в большом городе, где много молодежи, музыка и всегда царит праздник.

– Живо, подъем! Не уйду, пока не встанешь, – пригрозил Головин.

– Дядь Федь, выйди, я раздета.

– Мг, раздета, совсем что ль?

– В трусиках, а сиси голые, – с детской непосредственностью призналась она и, густо покраснев, смутилась своей откровенности.