Лусиан, возможно, забыл об этом и даже не явится, чтобы разрезать праздничный торт на вечеринке. Он избегает меня с того самого дня, когда он давал мне урок самообороны, и мы едва не поцеловались. Он находится неподалёку, если наши мамы заставляют его приглядывать за мной. Он даже не хочет бороться со мной. Думаю, он сердит или считает наш поцелуй чем-то неприличным. Но я так не считаю — никогда не забуду, как мы целовались.

Хотя, признаться, я чувствовала вину, поэтому на следующий день, после нашего поцелуя, в воскресенье в церкви я просила у Бога прощения и возможность получить ещё один шанс. Я обещала ему оставаться чистой и невинной до свадьбы. Поцелуй не был чем-то, что я воспринимала всерьёз. Он заставил меня ощутить что-то типа сердечного приступа и затем покрыл меня налётом вины, настолько плотным, что потребовались четыре свечи, три Аве Мария и две молитвы с чётками, чтобы очиститься от него.

После того, как я заканчиваю свою домашку, я бесцельно переключаю каналы по телику, положив ноги на кофейный столик. Мамы не будет дома до обеда, а Яри у стоматолога. Еще вчера я бы пошла искать Лусиана, но сейчас мне страшно видеться с ним. Он скажет что-то о случившемся, и я точно умру от смущения. Но в квартире жарко, и моя кожа зудит от желания выйти. Может, я просто пойду посижу на крыльце и гляну на прохожих. Посмотрю, кто сейчас на улице.

Я ещё раз проверяю свои волосы и сбегаю по лестнице. Я могу чувствовать готовящиеся обеды соседей, запахи заполняют лестничные пролёты. Мама точно принесёт что-то с собой домой, так как она заботится об одном старике и работает допоздна — готовит ему. Она наготовит побольше и принесёт нам. Старик ест только еду из блендера, потому что у него нет зубов для пережёвывания.

На работе мама носит бирюзовые халаты и ухаживает за двумя разными людьми, которые не могут о себе позаботиться. Она говорит, что прошла практику с моим отцом и затем смеется, будто это самая смешная шутка. Моего отца вообще не было рядом, он бросил нас, когда мне был год. Отец Лусиана тоже ушёл, и теперь Люк единственный мужчина в наших семьях, если не считать сыновей Хеми, но никто их и не считает.

Оказывается, у меня глаза отца, и мама говорит, что все мои тощие кости тоже от него.

— Посмотри на мои бёдра! — говорит она, стоя бок о бок со мной напротив зеркала, и она права: мои бёдра совсем не такие, как у неё.

Лусиан весь в отца — вот откуда у него эти веснушки и улыбка. В детстве он был блондином, но теперь его волосы потемнели, как и мои. Лусиан сильный и мускулистый, он выглядит опасным и грубым. Парни не связываются с ним на улице, ибо ходит слух, что Лусиан не боится отделать любого. Но дома мы не можем разговаривать или вести себя так, как на улице. Наши мамы сняли бы нам головы, насадили их на палки и скормили нам наши же ступни на обед, если бы узнали, насколько отличается наше поведение на улице от домашнего, особенно у Лусиана. Тити отправила бы его в военную школу. Дома он сын, но, с другой стороны, он и мужчина. И не просто мужчина, а тот мужчина, который получает всё, что хочет. Лусиан хочет быть как Джейли. Я не тупая, я знаю, что он делает.

Я шлепаюсь задницей на верхней ступеньке крыльца; мне нравится держаться подальше от последних ступенек. Так я могу быстро подскочить и забежать внутрь, если что-то плохое произойдёт. Не то чтобы люди палят из пушек на тротуаре каждый день, но и таких случаев достаточно для меня, чтобы держаться настороже.

Погода жаркая и влажная, даже когда я надеваю топ. Я подхожу к бакалее и покупаю себе апельсиновую содовую.

— Привет, Белен, как ты? — Парень за прилавком вручает мне соломинку и пакет, минуя очередь людей, ждущих, чтобы купить лотерейные билеты, пиво или поштучные сигареты.

Я кладу два четвертака на маленький прилавок перед окном из оргстекла. Улыбаюсь, благодарю, и он протягивает мне пачку жевательной резинки. В этом гастрономе я всегда получаю мелкие вещи бесплатно. Думаю, он втюрился в мою маму; это видно по тому, как он на неё смотрит. Я разрываю бумагу с соломинки и прокалываю ею баночку содовой, но продолжаю держать пакет обернутым вокруг напитка — так делает Лусиан.

Он стоит на углу с друзьями, когда я направляюсь обратно к крыльцу. Я смотрю в пол, так я могу притвориться, будто не вижу его и мне плевать, чем он занят. В основном, они разговаривают на испанском.

Здесь много иммигрантов, или, как мы их называем, деревенщин; они не знают, как ездить на метро, или даже в какой стороне центр города. Мы с Лусианом говорим на английском лучше, чем на испанском. Но Лусиан хорош в разговорах с другими людьми на любом языке.

Мы одновременно поднимаем глаза и встречаемся взглядами. Я быстро опускаю глаза и чувствую, что краснею. Наверное, мне не стоит смущаться — он единственный, кто целовал меня. Но я действительно этого хотела, и, когда он прижимал меня к холодильнику, я практически умоляла его о поцелуе. Во время урока по самообороне я не желала, чтобы он прекратил прикасаться ко мне. Однако я даже не предполагала, как ужасно всё может обернуться после, и что это заставит его ненавидеть меня. Ещё я чувствую вину, но знаю наверняка — многие девушки в школе целовали свои кузенов — а значит, это не может быть так отвратительно, насколько он показывает своим поведением

Ощущаю, как он разговаривает со мной взглядом и хочу продолжать слушать его. Уверена, внутри Лусиана кроется столько всего, и я видела многое ещё с тех пор, как мы были детьми, но подозреваю — он намного глубже; как бы я хотела заглянуть ему внутрь, чтобы осветить все тёмные уголки его души. Знаю, он хотел бы, чтобы у нас было больше денег или чтобы наши отцы были рядом; знаю: он беспокоится о будущем и о своей маме, которая всё так же держится за свою работу. Я слышала их споры о том, чтобы Люк продолжал учёбу в школе, видела слёзы Тити, когда он сказал, что хочет найти работу и поддерживать её.

— Хей, Белен! — зовет меня один из парней, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, как все они пялятся в мою сторону. Я ставлю свой напиток, встаю и медленно иду к ним. Надеюсь, они не разыгрывают меня, не подкалывают, и я совсем не изюминка их шутки. Не знаю, как Яри может шататься с ними — я просто не доверяю парням их возраста. У парней по соседству плохая слава, особенно у тех, кто практически живёт на углу.

— Отцепись от неё, — говорит Лусиан, бросая на меня резкий взгляд и дёргая головой в сторону нашего дома. Этот жест велит мне зайти внутрь и не быть жертвой их забав. Но я хочу показать Лусиану, что крута и могу справиться с этим; показать ему, что могу быть как другие девушки. Хочу, чтобы он увидел: другие парни тоже могут западать на меня.

— Белен, отправляйся наверх, — говорит он, тогда как я всё ближе подхожу к их группе.

— Да пусть остаётся с нами, Лаки, — возражает один из них. — Она выглядит прямо как Ева Мендес.

— Эй, Лаки, твоя кузина сосёт член? — спрашивает другой, и я осознаю, что мне стоит повернуть обратно. Но мои ноги продолжают идти и приближают меня к компании.

Однажды мама сказала мне, что люди могут чуять запах страха, как лошади, поэтому надо притворяться, скрывать его, когда находишься рядом с ними. Покажи им, что ты стойкий и не отступишь ни перед чем. Если только они сумеют уловить аромат твоего страха — они могут сойти с ума и напасть.

Лусиан хватает меня за руку и тянет прямо через центр группы. Я отчасти врезаюсь в его бок, и улыбка проскальзывает на моём лице, хоть я и не хочу этого.

— Даже если бы у меня было что-то с парнем, я бы вряд ли вам сказала, ребята, — вот что приходит мне в голову в отместку. Я хочу быть одной из тех девушек, которые не боятся; хочу быть крутой.

— Святое дерьмо, Белен! — протягивает один парень позади меня.

— О, черт! — говорит другой, и они все смеются.

Я улыбаюсь и краснею, так как не уверена, что их так развеселило. Лусиан хватает мою руку и тянет к нашему дому.

— Пусти! — выговариваю чётко. — Я хочу остаться здесь подольше.