Я кладу голову на плечо Джереми и пытаюсь сконцентрироваться только на музыке.

Вдруг я ощущаю сильный тычок и поднимаю голову. Рядом с нами, покачиваясь и улыбаясь, стоит Лаки.

— Не возражаешь, если я вмешаюсь в вашу пару, Джереми? — Лаки произносит его имя так растянуто, будто у него набит рот, и он никак не может сглотнуть, — Как на счёт потанцевать со своим постаревшим братиком, малышка Ленни?

Он пьяный в стельку. Он просто мудак. Видно, что Джереми побаивается его — наверное, опасается повторения сцены в ванной. Он отступает назад, всё ещё удерживая мою руку, смотря на Лаки широко распахнутыми глазами, и кивает в ответ.

Играет ещё одна медленная композиция, и Лаки хватает меня и прижимает к себе непозволительно близко. Он втискивает мои бёдра в своё тело и крепко обнимает руками.

— Если ты думаешь, что переспишь с этим ублюдком сегодня, то ошибаешься, — цедит он, стиснув челюсти.

— К сожалению, не твоё это дело, кузен, — безразлично отвечаю, находясь на грани безумия. Сколько раз один человек может разбивать твоё сердце?

— Приходи ко мне сегодня после вечеринки, — шепчет он, касаясь моего уха губами.

— Зачем? Чтобы посмотреть, как ты будешь трахать мою лучшую подругу? — выплёвываю ему эти слова в лицо и вырываюсь из его объятий.

Лаки хватает меня за плечи и с силой стискивает. Я всё ещё отстраняюсь от него, но не хочу быть причиной сцены или драки. Это же его долбанный выпускной. Предполагалось, что эта ночь должна быть запоминающейся.

— Мы ещё НЕ закончили, мать твою, — рычит Лаки, когда Джереми топчется рядом с нами, ожидая своей очереди.

Яри вскидывает руки и в ярости валит из подвала. Джереми отходит, садит свою задницу на стул и достаёт телефон. Он бы никогда не выступил против Лаки — уж слишком Джереми им восхищается.

Я толкаю Лаки со всей силы, пока мы не оказываемся на середине танцпола. Я сгребаю его рубашку руками, моё сердце болит так сильно, что может просто разорваться.

— Знаешь, что я приготовила тебе на выпускной?

— Что? — я застаю его врасплох, и он, наконец, осматривается, чтобы понять, кто за нами наблюдает.

— Свою «вишенку», Лаки. Тот же самый грёбаный подарок, который я всегда пытаюсь тебе преподнести. Но ты, черт возьми, не хочешь её. Ты возьмёшь любую другую. Вообще любую. Но моя недостаточно хороша для тебя! — мои руки сминают лацканы его рубашки, и я ору всё это ему прямо в лицо.

— Успокойся, Ленни. Ты слишком перебрала сегодня.

— Неет, я выпила недостаточно! Никогда не будет достаточно, чтобы притворяться, будто мне не больно. Я люблю тебя, Лусиан, чёрт тебя подери! Влюблена в тебя по уши. Безумно хочу быть с тобой, но это, блин, просто невозможно! — слёзы смывают мой макияж, и я отталкиваюсь от него.

Он так яростно сжимает мою руку, что, боюсь, сломает. В конце концов, нашу беседу замечают все присутствующие. Наши матери пялятся на нас. Раймонд смеётся, Джереми наспех уходит вслед за Яри из подвала.

Наконец, Лаки отпускает меня. Я, пошатываясь, ухожу с танцпола. Оглядываюсь на него, стоящего в центре своей вечеринки. Ноги его широко расставлены, руки спрятаны в карманах. Шарики с гелием сдулись и спустились ниже. Ленты давно валяются внизу, а напиток в красных пластиковых стаканчиках, случайно опрокинутых, разлит по липкому полу.

***

Кажется, будто я уже час рыдаю в подушку. Через некоторое время мама открывает дверь в мою комнату и впускает лучи света. Она тихо подходит к кровати и кладёт мою голову себе на колени. Мама убирает влажные волосы с моего лица и протягивает платок из кармана своего свитера.

— Как давно, mi hija (прим. с исп. — моя дочь)? Как долго ты испытываешь такие чувства к Лаки?

— Не знаю, мам. Наверное, всю свою жалкую жизнь, — произнеся это вслух, мои рыдания возобновляются с новой силой. Теперь даже моя мама знает, какой я урод. Все они думали, что у меня нет никаких недостатков и пороков. Сегодня, думаю, я показала им парочку.

— Он что-то сделал с тобой, Белен? Он касался тебя?

— Нет, мам! Всё не так! Как ты можешь говорить такое? Только я больна им. Это именно я его преследую, — не могу больше ничего говорить, ибо захлёбываюсь рыданиями и своим горем.

— Знаю, детка, знаю. Я всё понимаю.

Засыпаю в её руках, она гладит меня по спине, пока я всхлипываю. В конце концов, сны уносят меня туда, где нет места боли.

Лаки

Белен всё-таки призналась мне. Она прокричала мне это прямо в лицо. Достаточно громко, чтобы наши друзья услышали, не говоря уже о семье. Хвала Господу, я выпустился в этом году. Ей же остался ещё год, и этого выступления ей не забудут. Это было грандиозно. По крайней мере, несколько её одноклассников присутствовали здесь; большинство же моих друзей выпустились в этому году, если не несколько лет назад.

Не могу ничего с собой поделать, невольно улыбаюсь, вспоминая об этом, и слегка оттягиваю нижнюю губу в виноватом жесте. Не хочу, чтобы она страдала, но в то же время чувствую себя счастливым. Хранить воспоминания о том, как Белен выкрикивала признание мне в лицо перед всей той толпой. Чуть не смеюсь вслух. Чертовки смелое, отважное заявление от девушки, в которую я по уши влюблён. Рад, как последний дурак, что она призналась мне. Вставляет получше, чем наркотики, намного лучше. Вся моя душа поёт, а сердце танцует бачату. Щеки болят от широкой ухмылки, хоть где-то внутри я и понимаю всю ненормальность ситуации.

Мать ничего не говорит мне, когда, наконец, поднимается наверх. Я знаю, они с тётей Бетти убирались внизу и, вероятно, сплетничали, сокрушаясь, где же они просчитались. Наверное, в этом вся проблема. Вдруг мы с Белен не совершали никаких ошибок, вдруг все должно было случиться именно так?

Хватаю свои сигареты со стола и засовываю их в карман вместе с ключами.

— Куда ты собрался, Лусиан? Не думаешь, что хватит уже проблем для одного вечера?

— Попробуй остановить меня, ма. Я не хочу дерзить, но я выпустился, как и обещал, — теперь отвалите от меня все! — я перекидываю куртку через плечо и направляюсь к двери.

— Если ты пойдёшь туда, она просто не впустит тебя, — подаёт мать голос с дивана.

— Выбор только за Белен. Не за тобой или тётей, — выплёвываю я слова, оглядываясь.

— Ты достаточно уже сделал для бедняжки, Лусиан. Она так старается. Не разбей ей сердце, — она следует за мной до двери в своих домашних тапках. Она так просто не отстанет.

— А ты могла бы хоть на секунду задуматься, что я тоже от неё без ума? Что я также страдаю, как и она, ма?

Она засовывает руку в карман моей рубашки и крадёт сигарету. Это всегда было верным знаком, что она пьяна. Она постукивает фильтром по гипсокартону.

— Так ты тоже любишь её, Лусиан?

— Знаешь, нет ничего более отстойного и отвратительного, чем найти ту самую единственную, и быть с ней в родстве, ма. Осознавать, что вы созданы друг для друга, и всю правильность быть вместе, но в то же время разрывать себя изнутри мыслью, что не можешь, мать его, заняться с ней любовью, — а всё почему, ма? Потому что можешь случайно оступиться и создать урода? Знакомо звучит? Звучит как та, другая, знакомая тебе история?

Теперь она плачет, хоть я совсем не добивался этого. Я притягиваю её в свои объятия, и она рыдает, уткнувшись мне в грудь.

— Прости, ма. Извини, что сказал это. Мне просто необходимо было высказаться.

Она выпрямляется и порывисто вытирает слёзы с лица.

— Я знаю, что уже поздно. Но я собираюсь пойти туда и заключить в объятия ту единственную девушку, которая является для меня всем миром. Через две недели я уезжаю отсюда, и потом год буду на службе в учебке. Кто знает, что потом? Я могу оказаться в любой точке мира. Не знаю, чем буду заниматься и вернусь ли обратно. И будь я проклят, если не скажу Белен в лицо, что её чувства абсолютно и полностью взаимны. Сейчас она вся изранена изнутри, и это моя вина. Я не трону её. Я не возьму её девственность, ма. Обещаю, я не плохой парень. Особенно, если дело касается её. Но я не могу допустить этого — не могу оставить её страдать дальше.