Этим я объясняю и страсть моего "приятеля" из Александровской тюрьмы. Он пришел за убийство жены, которую очень любил.
- Не любил бы, не убил бы! - сказал он мне раз таким тоном, что если бы какой-нибудь Отелло в последнем акте таким тоном сказал об убийстве Дездемоны, у зрителей душа перевернулась бы от ужаса и жалости.
И мне всегда думалось при взгляде на него:
- Вот человек, который в азарте сжигает свои воспоминания.
Много нравственных мук стараются потопить в этой карточной игре.
Как бы то ни было, она губит и каторгу и поселенье. Заразившись, каторжане так и говорят: "заразился" картами, словно о болезни; заразившись карточной игрой в тюрьме, арестант уносит ее и на поселение, Это мешает ему поправиться, стать на ноги. Он проигрывает последнее, что у него есть, крадет, убивает, продает дочерей, сожительницу, жену, если она последовала за ним в ссылку.
На Сахалине редко бывают вольные люди, но если такой появляется, его осаждают толпы нищенствующих поселенцев.
- Третий день не емши.
Вы дали двугривенный, и он спешит в закусочную, которыми обстроена вся Базарная площадь в Александровском. Вы думаете, купить хлеба? Нет, играть. Каждая закусочная в то же время игорный притон; в задней комнате "мечут", и умирающий от голода бедняк недеется выиграть и тогда уж "поесть как следует в свое полное удовольствие". Страсть к игре пересиливает даже чувство голода - сильнейшее из человеческих чувств.
Обычная просьба, с которой, как за милостыней, обращаются на Сахалине поселенцы:
- Барин, ваше высокоблагородие! Дайте записочку.
То есть, напишите в лавку колонизационного фонда: "Отпустить для меня бутылку водки. Такой-то".
- А что, выпить хочется?
- Смерть!
Но у него даже денег нет, чтобы купить по этой записке бутылку водки. Можете быть спокойны. Он отправится и поставит "записку" на карту, потому что эти записки, как я уже упоминал, ходят между поселенцами как деньги, ценятся обыкновенно в пятьдесят копеек и принимаются как ставка на карту.
Есть даже целые селения, занимающиеся исключительно картежной игрой. Таково, например, селение Аркво, расположенное в долине реки того же имени, по дороге от поста Александровского к рудникам.
- А, господам арковским мещанам почтение! - приветствуют арковского поселенца в посту.
"Арковские мещане" земледелием занимаются так, "через пень в колоду", только "балуются по этой части"; их главный источник дохода - карты.
В дни, когда в Мгачских рудниках происходит "дачка" вольнонаемным рабочим-поселенцам, вы не найдете в Аркве ни одного взрослого поселенца. Остались дети, старики да старухи. А "арковские мещане" с женами и сожительницами, захватив самовары и карты, пошли к Мгачи.
Поставили самовары, обрядили жен и сожительниц в фартуки и новые платки и засели на дороге прельщать, угощать и обыгрывать мгачских чернорабочих, отправляющихся за покупками в пост.
Еду раз во Владимирский каторжный рудник и по дороге обгоняю толпу "арковских мещан".
Бабы разряжены, как может "разрядиться" нищая; мужики оживленно болтают, несут самовары.
- Путь добрый! Куда?
- К Ямам (владимирский рудник) подаемся.
- Что так?
- Японец (японский пароход) пришел. Грузят. Сказывают, дачка была, чтоб поскореича!
"Арковские мещане" шли отыгрывать у каторжан те жалкие гроши, которые тем выдаются с выработанного и проданного угля.
Около поста Александровского есть знаменитое в своем роде "Орлово поле", может быть, так и названное от игры в орлянку. Колоссальный игорный притон под открытым небом.
Что вы поделаете с человеком, развращенным тюрьмой, "заразившимся" там страстью к картам! И как часто приходится слышать от жены, добровольно пошедшей за мужем, жены-героини, жены-мученицы, на вопрос:
- Как живете?
Безнадежное:
- Какая уж жизнь! Нешто с таким подлецом жизнь! Все дома голо, все дочиста проиграно! Дети голодом мрут, меня "на фарт" посылает. Все для игры. Подлец, одно слово. Хам!
- Зачем же за таким шла?
- Да нешто он такой был? Нешто за таким шла? Шла за путным. Это уж он в тюрьме заразился, прах его расшиби! Было бы знато, нешто стала бы себя губить.
И это общая "песнь Сахалина".
Кто стал бы исследовать причины многочисленных преступлений на Сахалине, тот убедился бы, что среди тысяч причин, вызывающих эти преступления, чаще всего является картежная игра, эта болезнь тюрьмы, эта эпидемия каторги, ломающая всю жизнь этих несчастных людей.
Законы каторги
Как и всякое человеческое общежитие, каторга не может обойтись без своих законов.
- Удивительное дело! - заметил я как-то в беседе с одним "интеллигентным" сахалинским служащим. - Каторга так горячо восстает против смертной казни и телесных наказаний. Так возмущается. А в своем обиходе признает только две меры: телесные наказания и смертную казнь!
Собеседник даже подпрыгнул на месте. Обрадовался, словно я его рублем подарил.
- Вот, вот! Вы это напишите, непременно напишите. Пусть знают, как с ними гуманничать! Если они сами для себя ничего другого не признают...
Я невольно улыбнулся.
- Неужели вы хотите, чтоб мы были не лучше каторжников?
Бедняга посмотрел на меня изумленно, растерялся и только нашелся ответить:
- Это... это с вашей стороны игра словами... Это - парадокс!
Общество считает их своими врагами, ссылает. И они считают своими врагами все общество. A la guerre, comme a la guerre.
Каторге нет никакого дела до преступлений, совершаемых каторжанами против "чалдонов". Самое зверское преступление не вызовет ничьего осуждения. Раз человек убьет кого не из-за денег, каторга отнесется к этому как к "баловству".
- Ишь, черт, пришил ни за понюх табаку.
Но скажет это добродушно. Насчет убийства человека "с воли" у каторги есть даже поговорка, что чалдона убить - только "в среду, пятницу молока не есть". Законы каторги предусматривают только преступления, совершаемые каторжанами против каторжан.
Сначала рассмотрим законы, определяющие обязанности каторжан. Их немного, всего два. Если в камере, в "номере" тюрьмы кому-нибудь предстоит наказание плетьми, вся камера делает складчину "на палача", чтобы не люто драл. Кто жертвует копейку, кто две, кто три, глядя по состоянию. Но всякий, у кого есть за душой хоть грош, обязан его пожертвовать. Это закон, от которого отступлений нет.
