Так и отбыл Шкандыба свои двадцать четыре года "чистой каторги", не подчиняясь тому, чего не считал справедливым.

Наемные убийцы

Они не разлучны. Где маленький, тщедушный, вертлявый Милованов Карп, тут, глядишь, плетется и угрюмый, молчаливый Чернышов Анисим.

Они друг на дружку страшно злы.

Анисим зол на Карпа, как на доносчика:

- Через его язык и в каторгу попали.

Карп упрекал Анисима в подлости:

- Языком-то, брат, вертеть, дядя Анисим, нечего. Ты языком-то, чисто хвостом, вертишь, - и туды и сюды. "Знать, мол, ничего не знаю!" Ишь, тоже, святой какой выискался. Нет, ты, брат, по чистой совести говори! Подлить-то нечего!

А держатся они всегда вместе, рядом спят и из одного котелка хлебают:

- Вместе суждены. Друг от дружки отставать нечего.

Я познакомился с ними на острове; они пришли с вновь прибывшей партией каторжан.

Их ввели в комнату, где происходил осмотр, и надзиратель приказал:

- Раздевайся!

Испугались оба страшно.

- Черед, брат, пришел, дядя Анисим! Раздевайся!.. Совсем, что ль, раздеваться-то надоть?

- Раздевайся, разувайся начисто.

Они в уголке торопливо разделись.

- Иди к столу!

Длинный как жердь, сухой как скелет, Чернышов Анисим зашагал к столу с самым несчастным видом. Лицо сморщилось, - вот-вот навзрыд заплачет. Милованов Карп стоял перед столом вконец растерянный. Нижняя челюсть у него отвисла, в глазах был страх и ужас. Ноги дрожали и ходуном ходили. Дрожащими руками он почесывался.

- Куды ложиться-то? - спросил Милованов.

- Зачем ложиться?

- А драть?

- За что ж тебя драть?

- А так, мол... Драть... По положению...

Все расхохотались. Милованов смотрел с недоумением.

- Нет, брат, тебя драть не будут. Пока еще не за что. Вот сделаешь что, тогда выпорют!

- Покорнейше вас благодарю!

Все опять расхохотались. Оживший Милованов и сам засмеялся.

- Слышь, дядя Анисим, драть-то не будут? Слышишь?

- Слышу! - отвечал Анисим таким равнодушным тоном, словно его нисколько это не интересовало.

Радость сделала Милованова болтливым. Он пришел в приятное нервное возбуждение, смеялся и готов был болтать теперь без умолку.

- За что суждены-то?

- По подозрению в убийстве! - отчеканил Милованов - обычный каторжный ответ. - Хозяина, стало быть, убили!

- С грабежом?

- Не! Зачем с грабежом! Бог миловал! Ничего не грабили. Так убили.

- За что же убили?

- За что убивают? Известно, за деньги! Такое уже положение чтоб за деньги!

- Хозяйка нас запутала! - мрачно пояснил Анисим.

- Так точно. Денег дала! - подтвердил и Карп.

- Наняли вас, значит?

Карп посмотрел удивленно.

- Чего ж нас нанимать было? Мы и так в работниках жили!

- А как же, говоришь, деньги?

- Благодарить - благодарила. Это уж как водится. А нанимать... нешто на такие дела нанимают?

Милованов даже расхохотался.

- Ты и убивал?

- Я самый!

- Ну, а ты, Чернышов?

- Не в сознании он! - вставил Милованов.

- Знать я ничего про эти дела не знаю. И слухом не слыхал! Так, Карпушка все плетет!

Милованов завертелся.

- Ишь ты, сделай милость. Как что, - так ты. А в ответ, сейчас Карпушку!

Милованов подмигнул нам на Чернышова.

- Хитрый мужик! Куда хитер! Две души при себе имеет. Одну про себя бережет. А другу-то про людей, на, поди: чистехонька! "Не я да не я!" Нет, брат, тут языком-то мести нечего. Уж раз как в каторгу попали, - тут дело ясное! Стало быть, убили!

- Да как же дело-то вышло?

- Да как вышло! Очинно даже просто. Говорю - через бабу!

- В работниках жили! - вставил свое слово Анисим, словно все объяснил.

- За жалованье?

Милованов так и фыркнул:

- Какое жалованье? Кто нам с дядей Анисимом жалованье положит?

И, действительно, парочка была убогая на редкость. Оба тщедушные, жалкие, слабосильные до последней степени, такие, про которых говорится: "Плевком перешибешь". Головы у обоих на редкость маленькие, словно пучки какие-то торчат. Лица глупые, возбуждающие жалость. И как их Бог, таких, "не в пору вместе свел".

- Так, за ради Христа, жили. Я-то шесть годов у хозяина выжил, а дядя Анисим через два года пришел. Верно говорю, дядя Анисим?

- Четыре года об вешнем Николе было. Это верно! - подтвердил Чернышов.

- Мельник хозяин-то был. Мельница была своя. Пришел я это к мельнице, да и сел. И сижу.

- Да ты куда ж шел?

- А так, никуды не шел. Куды мне итти? Шел, и шел, и сел.

- Да ты чем же занимался?

- Да ничем не занимался. Так. Иду, иду, - где в работники возьмут, за хлеб за соль, - живу. Прогонят, - дальше пойду. Человек слабосильный! Сижу это. Мельник и увидал. "Чего, - говорит, - сидишь?" - "Так, мол, не будет ли милость, не возьмете ли в работники за Христа ради? Настоящим-то, то есть, работником куды мне! А так, по дому, что поковырять могу". "Живи!" - говорит. Смилостивился. Я и зачал жить. А потом и дядю Анисима встрел и привел.

- Знакомы вы, что ли, были?

- Нет, зачем знакомы! Так. Шел по дороге, смотрю, идет слабосильный человек, дохлый. "Куды, мол, дядя?" - "Никуды, мол. Без пристанища". "Идем к нашему хозяину. Мужик добрый. Может, жить оставит!" Чисто дворняжка, - расхохотался сам над собой Милованов, - возьми одну дворняжку, она те сейчас и другую приведет! Хозяин и дядю Анисима взял: "пущай живет, по мельнице там что ковыряется". Так мы оба и живем и ковыряемся! Когда одежину подарят, когда что.

- Дурно обращался, может, с вами хозяин. Злы на него были?

- Зачем? - даже испугался Милованов. - Для нас он был, как ангел, дураком никогда не назовет! Добреющий был хозяин!

- Мужик был хороший! - мрачно подтвердил и Чернышов.

- Не надо лучше был человек. Это верно!

- А убили! Как же так?

- Опять-таки, говорю, через хозяйку. Хозяйка така попалась. Жена хозяинова. И такая-то баба! Такая-то баба! Все в шерстяных платьях ходила. Платок - не платок, рафинад-баба, просто мое почтенье. Верно, дядя Анисим?

- Баба как баба, - философски заметил Чернышов.

- Другой такой бабы, свет обойди, не найтить! Така баба! Вот она в каторгу придет, сами увидите. Сейчас это все узлом завяжет и развяжет. Чисто лиса. По снегу бежит и хвостом за собой след заметает. Сейчас на глазах тебе накрутит, навертит, и сейчас чисто! Прямо сказать надо баба староста. Король-баба. С барином, с помещиком путалась. И того закрутила. По скусу она ему пришлась, все ее в куфарки завал. Ну, ей и лестно. Как, бывало, муж отойдет, сейчас к барину. Становой еще к нему приедет, потому барин. Сладкие водки пьют, орехами щелкают. Страсть! Сколько раз нас с дядей Анисимом к барину посылала: "Дома, мол, ай нет? Муж в город едет". Верно показываю, дядя Анисим?