Пока епископ говорил, Горм не раз поглядывал на Харальда. Тот слушал очень внимательно, и лицо его было так выразительно, что становилось ясно: ему есть что сказать.

– А пока… нередко добрые христиане терпят злые гонения и разорения. – Хорит бросил печальный взгляд на грудь Гуннхильд. – Сокровища Божьей церкви служат для забавы тех, кто даже не осознает их истинной ценности…

Гуннхильд посмотрела на цепочку между застежками своего платья: пара позолоченных подвесок с разноцветными блестящими камешками, которые достались ей от прабабки, матери деда Кнута, были изготовлены из накладок на деревянные обложки франкских церковных книг. Эти обложки викинги не раз привозили из набегов на монастыри, выдирая бесполезные для них пергаментные листы.

– Забота о своих сокровищах всякому понятна, и заботы эти нам близки, – кивнул Горм. – Но есть другое, что не так легко понять. Когда наши хёвдинги соберутся на тинг и спросят меня: «Конунг, асы и ваны, боги наших предков, исправно посылают нам добрый урожай, мир, а случись война, победу в бою, равно иные блага, которых может желать смертный. Хотелось бы людям знать, почему ты позволяешь чужому королю собирать подать с нашей земли?» Мне придется что-то им ответить, – с некоторой грустью добавил Горм, будто намекая, что задача эта нелегка. – Что ты, мудрый и ученый человек, или архиепископ Адальдаг, или Отта-кейсар, смогли бы мне посоветовать в этом случае?

– Я ответил бы, что твои люди не совсем верно поняли нашу просьбу, – отозвался Хорит. – Король Оттон вовсе не намерен собирать подати с чужой земли, он лишь желает, чтобы каждый человек мог свободно служить своему богу, и христиане, коль волею Господней число их в Дании умножилось и множится с каждым годом, могли приносить Ему свою дань любви и благодарности. И если будет на то твоя добрая воля, я с моими собратьями, – он показал на сопровождающих, – сам поселился бы в Хейдабьоре вблизи стада, коего Господь поставил меня пастырем, и, собирая с него в пользу Господа малую дань, отдавал бы часть архиепископу. Ведь согласно обычаям всех народов, каждый младший должен чтить того, кого Господь поставил старшим над ним.

Горм благосклонно кивнул, соглашаясь с этим мудрым обычаем, и ободренный Хорит продолжал смелее:

– А Господь Бог наш не оставит доброту и справедливость твою без воздаяния, благословит тебя долгой жизнью, а правление твое изобилием, миром и процветанием подвластных тебе земель и народов. Ибо сам Бог, всеведающий и всемогущий, дает власть земным королям, почитающим Его. И только перед Богом, а не перед людьми, такими же смертными, как они сами, дают христианские короли отчет о своих делах.

При этих словах Харальд, как заметила Гуннхильд, бросил на отца выразительный взгляд: видимо, для него это не было такой уж новостью, и он лучше остальных понял истинный смысл этих слов.

– Приятно послушать мудрого человека… – задумчиво произнес Горм. – Что ж, если все так, то я думаю, нам не стоит вмешиваться в отношения между христианами, где бы они ни жили, и их богом. Хотя людям покажется весьма странным, что посредником между ними и богом должен служить священник, назначенный из Гамбурга, в то время как архиепископа Гамбургского назначили из Рима. Но, так или иначе, поскольку Отта-кейсар и архиепископ получат от нашего соглашения несомненные выгоды, будет справедливо, если они в ответ окажут и нам кое-какие незначительные услуги.

– Что ты имеешь в виду?

– Отта-кейсар и архиепископ ведь не хотят, чтобы в Хейдабьор вернулся Олав, от которого в Гамбурге не дождутся даже хвоста селедки? А значит, они должны будут помочь мне отстоять эти земли от его притязаний, если он приведет войско из Швеции – а это мы считаем весьма вероятным.

– Ты хочешь, чтобы король Оттон участвовал в твоей войне с Инглингами, если они вновь предъявят свои права?

– Да, и никому не покажется странным это желание, коли уж мы идем на уступки и позволяем архиепископу в Гамбурге богатеть за счет податей с нашей земли.

– Дать на это согласие у меня нет полномочий. – Хорит покачал головой. – Мне, смиренному служителю матери нашей церкви, не пристало вмешиваться в дела войны. Мы желаем нести мир, как завещал нам Господь наш Иисус Христос, и только дело мира между тобой и Оттоном берусь я устроить.

– Большое может начаться и с малого. – Горм не стал упорствовать. – Но раз уж я дам согласие не вмешиваться в отношения вашей церкви с ее чадами, я жду, что Отта, как посредник между мной и архиепископом Адальдагом, тоже не станет вмешиваться в то, что его не касается. Иными словами, я хочу получить от него или его доверенных представителей клятву на тех священных чашах, которые вы употребляете для богослужений, что Отта не станет помогать Олаву. Это ты можешь нам обещать?

– Ты, вероятно, хочешь получить клятву на Библии? – уточнил епископ, сожалея в душе о дикости данов: самыми священными предметами христиан они считают золоченые чаши для причастия, равняя их с теми жертвенными чашами, в которые сами собирают кровь убиваемых перед идолами животных, а то и людей.

– Да, можно клятву на тех книгах, которые у вас лежат на алтаре в каждой церкви, – покладисто согласился Горм. – Но я должен быть уверен, что Отта с этих пор считает Южную Ютландию моей землей и не станет поддерживать никого другого, кто вздумает назвать себя ее хозяином.

– Дать такую клятву от имени короля Оттона он позволил мне, хотя клятвы и не одобряются Господом Богом нашим, – в свою очередь согласился Хорит, зная, что ради славы святой церкви иной раз приходится идти на уступки обычаям язычников. – И, возможно, благоволение твое распространится также на епископии, учрежденные в Рипе и Архусе, – заикнулся было Хорит, но Горм махнул рукой:

– Об этом после. Я должен буду посоветоваться с моими людьми.

А Гуннхильд и Асфрид оставалось лишь молча, служа украшением скамей, наблюдать, как бессовестные соседи делят власть и доходы с их собственных родовых земель. Однако обе прекрасно понимали, что говорить епископу о Кольце Фрейи бесполезно, а показывать его Горму – неразумно.

В этот вечер Гуннхильд ушла в девичью, будучи близка к отчаянию. Кнютлинги уже почти приобрели союзника в лице короля саксов, который будет если не помогать им в борьбе за земли Инглингов, то хотя бы и не мешать. А положение ее родичей становилось заметно хуже.

– Не думаю я, что Оттон станет помогать им войском, – утешала ее Асфрид. – Это обойдется ему слишком дорого, он не сможет выжать из наших христиан сразу столько денег, чтобы окупить свои расходы на войну, а что будет дальше, знают только боги. Ведь Горм всегда может снова запретить выплату этих податей, упирая на то, что борьба с Инглингами, в которой Оттон ему не помогает, обходится слишком дорого.

– Но он пообещает не помогать и нам!

– Олав после смерти Гильды, а потом герцога Бертольда и сам не слишком рассчитывал на его помощь. А с тех пор как он прекратил церковные выплаты, рассчитывать и вовсе стало не на что.

– Но отец тоже мог бы возобновить эти выплаты. Это дешевле обойдется, чем потерять все.

– Ты разве не знаешь своего отца? Но даже если бы случилось чудо и в нем пробудился разум, это не помогло бы. У Отты хватает своих врагов: венды, венгры, да и франки, его подданные, не в ладах с саксами. Саксы поднимают мятежи, да и другие герцоги могут сделать то же, что делали твои родственники-баварцы. И со своими кровными родичами ему хватает забот, где уж заниматься нашими делами!

С приездом епископа Хорита кое-что важное изменилось и для самой Гуннхильд. Об этом она узнала на следующий день. Вместе с Асфрид, королевой Тюрой, ее дочерью, невесткой и служанками они пряли в женском покое, как вдруг туда явились Горм с обоими сыновьями, а также с Регнером и Холдором, ближайшими советниками.

– Наши женщины и девы, славные мудростью и красотой, все здесь, в сборе! – обрадовался Горм. – Мы хотели повидать тебя, королева, чтобы воспользоваться твоим мудрым советом.