В воздухе зашуршали крылья. Распуганные крик-травой птицы возвращались обратно: до случившегося смертоубийства им не было дела.

– В какой-нибудь отвратительной дыре, куда тебя непременно отправят – и это если тебе ещё повезёт, – продолжал уговаривать «арестант». – Не надейся, что заслужишь награду, даже если принесёшь герцогу мою голову в мешке. Твой офицер погиб, твой напарник и девчонка жизни лишились, а ты цел-целёхонек: поверь, герцог Эслем иначе представляет себе подвиги. Ну, что скажешь?

Ханбей напряжённо думал.

Он пошёл в стражу не за тем, чтобы сговариваться – даже на время – с ворьём, но это не значило, что он собирался бессмысленно погибнуть или, в соответствии с обидным, но вполне правдоподобным предсказанием закончить свои дни в гнилом бараке где-нибудь в приграничье. Сейчас преимущество было на его стороне, однако Ханбей не чувствовал уверенности в том, что сумеет разделаться с «арестантом» прежде, чем тот выкинет ещё какой-нибудь фокус и отправит его к праотцам.

Но ещё больше тревожили мундиры.

Как бы Ханбею не хотелось думать, что они краденые – о крон-лорде Шоуме всякое говорили, а о герцоге Эслеме – и того хуже. Мог ли крон-лорд держать на службе отряд ищеек-головорезов, ни за что, ни про что убивающих честных людей? Может, и мог.

Тогда преступление следовало пресечь.

Но скромных сил Ханбея для этого точно было не достаточно… И вряд ли стоило надеяться, что герцог Эслем выступит против родича за то, что его люди увлеклись охотой на вора и между делом зарезали несговорчивого лейтенанта с подручным и какую-то крестьянку. Скорее уж, как и говорил «арестант» сошлёт незадачливого стражника, потерявшего офицера, подальше с глаз долой; а то и вовсе повесит, чтоб не болтал.

Тогда как в столице, Вертлеке, порядок охраняла королевская гвардия. Там же располагался штаб тайной полиции лорда Вульбена: уж они-то могли – должны были! – разобраться, что к чему; для них, как говорили, не существовало титулов и чинов. Гвардейцы короля или агенты Вульбена без труда справились бы и с «арестантом», и с кем угодного: следовало только передать его им с рук на руки.

Кроме того – и это тоже имело значение – Ханбею совсем не хотелось своими руками рубить голову тому, кто его, Ханбея, голову только что спас, пусть и только в силу обстоятельств.

– Как мне знать, что ты не обманешь? – спросил Ханбей, чтобы потянуть время и подумать ещё. – Может, у тебя и добычи нет никакой. Лейтенант в твоём барахле ничего важного не нашёл.

– Посмотри в рукояти. – «Арестант» поворотом головы указал на нож, всё ещё торчавший из-под лопатки убийцы. – Там тайник.

– Покажи, – поколебавшись мгновение, потребовал Ханбей. Управиться одной рукой с палашом, а другой вскрыть неизвестный тайник никак бы не получилось.

Он ждал подвоха, но напрасно: «арестант», высвободив нож из тела, неуловимым движением вскрыл рукоять и вытащил из тайника огранённый чёрный камень на золотой цепочке; от него исходило слабое свечение:

– Вот.

Ханбей присмотрелся: вещица выглядела колдовской и дорогой. «Арестант» напряжённо наблюдал за ним, словно чего-то ждал; потом с едва слышным вздохом спрятал камень обратно в тайник.

– Решай живее, стражник: я хочу поскорее убраться отсюда, так или иначе. Лучше ты меня сейчас убьёшь, чем нас догонят, пока я не могу защищаться. У наместника на службе есть и кое-кто похуже этих двоих.

– Похуже?..

– Никогда не слышал, что наместник – чернокнижник? – спросил «арестант». – Двадцать лет назад его уже судили за обращение к запретным силам. Король Рошбан спеиальным указом тогда оправдал его – и напрасно: у Шоума контрактов с демонами больше, чем я в жизни девок трахнул.

Единственное, в чём Ханбей был уверен – что стоящий перед ним выбор самый сложный и самый скверный за все двадцать два года его жизни. И, возможно, самый важный.

Нужно было выбирать.

Он ещё раз посмотрел – заставил себя посмотреть – на мёртвую девушку, на такие знакомые зелёные мундиры убийц – и решился.

– Я согласен, – сказал он и опустил оружие.

***

«Арестант» представился Солком Вархеном; впрочем, Ханбей очень сомневался, что это настоящее имя. Вархен выбрал для себя коня одного из преследователей, и, пока Ханбей седлал своего Недотёпу, с невероятной сноровкой и хладнокровием отловил и прикончил остальных лошадей, чтобы те, бродя в поле, раньше времени не привлекли к поляне у ручья внимания. Почему-то эта безжалостная расправа задела Ханбея едва ли не больше, чем смертоубийство, которому ему пришлось стать свидетелем; глядя, как подыхает каурая кобыла лейтенанта, он почти пожалел о принятом решении. Но менять что-то было поздно.

Пока Ханбей замывал с одежды кровь, Вархен собрал припасы и оружие, затем, с трудом забравшись в седло, раскрошил в пальцах несколько травяных шариков и рассыпал полукругом перед поляной.

– До завтра не найдут. Будет дня полтора форы.

– Ты колдун? – спросил Ханбей.

– Типун тебе на язык, нет! – Вархен осенил себя защитным знаком. – Но знаю некоторые полезные фокусы: в нашем воровском ремесле, – он ухмыльнулся, – без хитрости никуда.

Ханбей сплюнул, не скрывая отвращения.

«Я разберусь, что тут происходит, и поквитаюсь за вас, всеми богами клянусь». – Последний раз он отдал лейтенанту Боулу воинский салют и поехал прочь.

Несколько вёрст они с Вархеном проехали вниз по ручью, затем свернули на просёлочную дорогу, идущую в обход Шевлуга к Сосновке и другим сёлам, отстоящим от главного тракта.

Ехали небыстро: летящие галопом всадники непременно привлекли бы лишнее внимание. Поначалу Вархен много болтал, очевидно, пытаясь снискать расположение; затем, наконец, заткнулся, и только изредка открывал рот, чтобы осыпать бранью жару или ямы на дороге. Ещё через десяток вёрст ему стало совсем не до разговоров: он с трудом удерживался в седле, навалившись коню на шею, и несколько раз чудом не очутился под копытами.

Остановиться на ночлег пришлось в первом подходящем перелеске, ещё задолго до заката.

Есть Вархен не стал – его по-прежнему сильно мутило из-за разбитой головы; он кое-как расседлал коня, улёгся на землю и, укрывшись попоной, уснул, как убитый. Ханбей даже позавидовал ему. Сам он, напоив и стреножив лошадей, долго сидел без сна и смотрел через ряды чахлых молодых ёлок на заходящее солнце.

Он родился в бедняцком квартале Шевлуга, в домишке с серыми стенами и соломенной крышей, в котором ютилось шесть больших семей. В доме постоянно кто-нибудь рождался и кто-нибудь умирал; отец и мать любили Ханбея и всех своих отпрысков, но половина его братьев и сестёр не дожила до того возраста, в каком покидают колыбель. Другие умерли позже. Старшего брата, так же, как потом – отца, зарезали на улице за горсть медяков и старые сапоги. Сестёр-двойняшек забрала оспа, опустошившая пол города. Когда Ханбей с матерью остались вдвоём, она отдала ему двенадцать золотых крон – все деньги, накопленные за годы тяжёлой работы – и сказала: «Не унывай, Хан. Мы что-нибудь придумаем».

А следующим утром она ушла и больше не вернулась.

Только годы спустя он случайно узнал, что она не погибла. Не пала жертвой грабителей или внезапной хвори, не свела счёты с жизнью: просто ушла. Обрела пристанище в святилище Доброй богини Ирсы Ино, куда мужчинам пути не было…

Узнав правду, он не почувствовал гнева или обиды – но внутри поселилась какая-то пустота. Дважды в год он жертвовал жалованье в пользу святилища. Но когда добросердечная служительница стала расспрашивать его о причинах и предложила передать письмо – отказался.

Жрецы учили, что по земле среди людей ходит множество Добрых богов. Всех их даже по именам никто, кроме жрецов, не знал. А, может, и те не знали. В Шевлуге, как и во всём Ардукском королевстве, особо чтили троих: бога-радетеля, Роббара Рехана, покровителя мудрецов и королей, и двоих его детей – бога-бродягу по имени Нарбак Набарин, заступника шутов, странников и пьяниц, и богиню-птицу, что звалась Иной Ирсо и защищала всех несчастных и обездоленных. Женщины в трущобах вплетали в волосы птичьи перья – они не давали защиты, но дарили успокоение и надежду…