Письмо это показал мне сам Габриэль, когда я спросил его, почему он ходит третий день, как в воду опущенный?

Я никогда не задумывался, как и когда евреи попали в Россию. Живут и живут люди. И в прошлой жизни не задумывался, а в этой и подавно. Ну слышал что-то когда-то о черте оседлости, а что это, где это, никогда не интересовался. Вот тут меня Габриэль немного и просветил. Немного потому, что много, по молодости лет, и сам не знает.

Дядюшка его, двоюродный брат отца, переехал в Россию после первого раздела Польши в 1772 году. Так как Москве в Новомещанской слободе ещё с XVII веке работали крещеные евреи-ювелиры из Минска, Шклова, Вильно, Смоленска, Витебска и Полоцка (может и ещё откуда, но Габриэль не знал) дядюшка крестился.

- Но крестился, это так ... - Габриэль красноречиво покрутил рукой.

- Так, это как? - я сделал вид, что не понял.

- Ну, ... Вот у нас рассказывают одну историю: 'Хаим перешел в православие. Батюшка его наставляет: - Ты понимаешь, у нас, христиан есть постные дни. Теперь тебе нельзя есть мясное по средам, и особенно по пятницам. - Не удовлетворившись напутствием, батюшка решил навестить в пятницу вечером своего нового духовного сына. Застал он семью Хаима, поедающую говяжью ногу. - Сын мой, ты не забыл, что сегодня постный день? - Никак нет. - Но тогда почему ты ешь мясо. - Это не мясо, батюшка, а гефилте фиш. - Как так! Я же вижу, что это мясо. - Я превратил его в рыбу. - Как это превратил? - Очень просто. Точно так, как вы превратили еврея в православного. Я окунул мясо в воду'.

Что такое 'гефилте фиш' я не понял, но промолчал.

- Так что же мне делать?

- Нда, что же нам делать?

Почти год Габриэль живёт в имении. Просто живёт, ну как ..., как родственник. Никаких договоров мы с ним не заключали. Мне это в голову не пришло, ему, наверное, тоже. После того случая с дракой в Москве он смотрит на меня (неудобно даже сказать) с обожанием. Переделал тут массу вещей, Кроме пера, керосиновой лампы, шкатулки Карла Ивановича, мехов для кузницы, моих новых протезов он по существу руководил строительством мельницы и лесопилки. Они уже работают. Сейчас строим новый барский дом. ... Ох, деньги просто тают как вода (или снег?). Да ..., так о чём это я? Ах, да, так вот - никаких денег я ему не платил.

А вот это не порядок. Парень, конечно, из тех энтузиастов, которые интересное им дело готовы делать день и ночь и бесплатно (ха, сейчас пишут 'безплатно'), но совесть-то надо иметь.

- Габриэль, дружище, если дело в деньгах, то я дам тебе сколько нужно. Если дело в дальнейшей перспективе - мы же обсуждали с тобой открытие в Брянске небольшого предприятия, где будем делать технологичные вещи, я же тебе показывал эскизы. Там ты будешь .... Слушай, а если ты станешь не евреем, а французом?

Эта мысль явно его выбила из колеи.

- Это как?

- Где твой ... э-э-э пашпорт?

- У меня в комнате.

- Неси.

Блин, а ведь это уже криминал!

Габриэль принёс бумаги.

Бумаги ..., нда!

А что ты хотел? Есть учёт, есть.

Раз есть учёт, стало быть, есть и контроль. Подумаем...

Так, вывести чернила можно попробовать. В курсантские годы увольнительные мы подделывали на раз. Писарь текст увольнительной писал чернильной ручкой, а подписывал командир роты шариковой. При опускании в кипяток чернила растворялись, а мастика подписи и печати нет. Потом под утюг, и вуаля. Или там тушь была? А если испорчу?

Если испорчу, надо бумагу доставать.

Так, вроде бы слышал, что в Калуге есть бумагоделательная мельница. Вот только, есть ли там такая бумага?

Не торопись, Габриэль ещё не дал согласия. Он хороший парень, правильный. Для него это будет равносильно предательству. Сейчас, под давлением твоего авторитета он может и согласится, а потом?

А потом я превращусь из его друга в его врага. Он возненавидит меня потому, что я уговорил его на подлость.

Ну почему сразу же подлость?

Потому, что отказаться от своего народа, это подлость и предательство, какими бы благовидными аргументами это не обставляй. Ты бы смог?

Нет.

Почему вы не понимаете речи Моей? Потому что не можете слышать слова Моего.

Новый завет. Евангелие от Иоанна

- Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго новопреставленного раба Твоего, Степана, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, возставляя его во святое второе пришествие Твое в причастие вечных Твоих благ, ихже ради в Тя Единаго верова, истиннаго Бога и Человеколюбца...

Батюшка Ануфрий ходит с кадилом вокруг гроба. По углам гроба в хлеб воткнуты свечи. Около гроба зарёванная Наталья, она оказывается сестра Стерана, Филька и я.

Степан умер вдруг. Не жаловался, не болел и раз ... утром приходит заплаканный Филька, и говорит, что дядя 'помёрли'...

Я стою у его гроба и в голове всё крутиться и крутиться: - Почему раба? Почему раба? Почему раба - мы же дети Его?

Кем он был для меня, этот молчаливый, немного замкнутый, но всегда готовый лечь костьми за своего 'Лександра Фёдоровича', человек? ... Ангелом-хранителем?

Скорее всего, да. Если бы не он, то и не было бы меня - ведь это он искал и нашёл меня среди кровавого месива погибших под турецкими ядрами солдат, вытащил, а потом, по существу, и выходил ..., да, наверное, уже меня. А потом ухаживал за мной, убирал за мной, кормил, обмывал, бегал к Кузяхе, вместе с ним мастерил первые протезы, когда я начал ходить - носил мою тушку, массировал культи и смазывал их гусиным жиром.

Замечал ли он, что я не тот Саша, которому с трёх лет он был и нянькой, и мамкой, и папкой? Может быть. Но даже удивлённого взгляда с его стороны я не помню. Никаких вопросов он мне никогда не задавал.

- Темже милостив тому буди и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу...

Народу в церкви много. В деревнях всегда так. Все ж друг дружку знают. Небось, доброй половине из тех, кто здесь стоит, Степан был либо двоюродным, либо троюродным, либо кумом, либо сватом.

Ох, Степан, что ж я без тебя-то делать буду?

Всегда так - пока люди живы, мы не замечаем, как они нам нужны.

Вспомнилась мать. Перед отъездом зашёл к ней попрощаться. Уезжал-то на неделю ... всего. .... А оказалось, на всю жизнь. ...Она меня перекрестила, повернулась и пошла в дом. Я смотрел в зеркало заднего вида и видел, как она уходит. Худенькие сгорбленные плечи, жиденькие седые волосы забраны резинкой в хвостик.... Ох, что-то дышать тяжело. Что это по щеке?

Сзади тихий шепоток: 'Смотри, барин плачет'.

Мать ни разу мне не приснилась. Снится часто жена, а вот мать - ни разу... Полтора года прошло, как я здесь, а всё не могу перестать думать о тех, кто остался в той жизни. Пока время как-то плохо лечит. Мне физически всего двадцать три года, я бы сейчас о девках бы должен был думать, а смотрю на них как ... В той жизни я не был пуританином, скорее даже наоборот, только возраст чуть меня остепенил, а сейчас смотрю на женщину (а есть, есть в деревне красивые бабы) и невольно сравниваю с женой. И всё...

Блин, о чём ты думаешь?! Ты же в церкви!

Моросит дождь. Гроб с телом Степана мужики несут на руках. Погост от церкви сравнительно недалеко, но и не близко - между Смородиновкой и Грачёвкой. Это не деревни, это так здесь называются группы домов одного села. Когда-нибудь вон там будет стоять хата моей бабушки.

Рядом со мной идёт Карл Иванович. Может на похороны к другому какому мужику он бы и не пошёл, но раз сам Александр Фёдорович идёт... Наверное для этого времени это картина не типична, а мне всё равно - я хороню ... (что ж это опять в горле за комок), хороню своего Ангела-хранителя...