– Рафнсварт, голубчик! – окликнул он хозяйничавшего у верстака ученика. – Подойди-ка!

– Слушаю вас, учитель! – остановился напротив кресла юноша.

– Рафнсварт, ты ведь знаешь, что я очень ценю тебя как своего ученика, – зашел издалека алхимик.

Смышленый ученик уныло кивнул, нутром чуя, что этот разговор ему ничего хорошего не сулит.

– И я бы никогда не стал бы тебя заставлять делать что-то, что причинит тебе неудобства, – продолжил Къетви, наблюдая за настроением ученика.

«Как бы не так», мысленно парировал Рафнсварт, однако вслух лишь что-то неразборчиво пробормотал.

Что он пытался сказать, алхимик не понял, но переспрашивать не стал, потому что по большому счету ему было неинтересно мнение ученика.

– Так вот, – сказал алхимик, – в этом темном деле с принцессой Марэной нам придется досконально разобраться и выяснить, кто виноват и что делать с виноватым. А для этого тебе вновь придется немного понаблюдать, последить за принцессой и окружающими её личностями. Сам понимаешь, кроме тебя мне положиться не на кого, а дело надо довести до его логического завершения.

– Но учитель, дайте мне хотя бы несколько дней для передышки, – жалобно протянул Рафнсварт. – У меня все тело ноет после превращений. Кости ломит, мочи нет! Эта боль невыносима!

– Ну-ну, голубчик, не сгущай краски, – по-отечески попенял ему Къетви. – Мое оборотное зелье практически не имеет побочных эффектов. А кости у тебя на погоду ломит. Так что давай, Рафнсварт, не увиливай, все равно кроме нас с тобой разбираться некому. Или ты хочешь, чтобы герцог Сигфусс сам с нами разобрался?

Естественно юноша не хотел, чтобы лорд Сигфусс с ними «разобрался». Он не понаслышке знал про изуверские методы герцога «разбираться» с неугодными ему людьми. Да и Къетви тоже был не подарок. Мог запросто напоить каким-нибудь новым эликсиром, чтобы посмотреть, что у него в очередной раз получилось.

Так что, лучше уж опять оборотного зелья хлебнуть. Оно хоть проверенное.

– Опять в ворону? – подавленно спросил ученик.

– Не в ворону, мой дорогой, а в ворона! Ворон птица уважаемая и легендарная. С ним много примет связано, из-за чего в него даже мальчишки не смеют камнями кидаться.

– Если бы кошки еще понимали это. А то в прошлый раз меня один котяра едва не сцапал на крыше замка. Еле успел улететь.

– О, да! Тут я с тобой согласен, – продолжал алхимик заговаривать зубы ученику, – Коты это самые хитрые и загадочные звери. Поверишь, коты единственные, под кого не могу оборотное зелье подобрать, сколько не старался. А все почему? А потому что они, сдается мне, все без исключения с нечистой силой водятся. Так что с их братом ты, конечно, будь начеку. Но не забывай и о том, что у тебя на шее всегда есть пузырек с возвратным эликсиром. Ежели сцапает какой котяра, клювом затычку выбил, глотнул пару капель и опять в человека обернулся. Но это, само собой, в самом крайнем случае. Вдруг кто увидит… – алхимик поднялся из кресла и развел руками, – сам знаешь, что с оборотнями делают. Серебряным клинком по горлу и в канаву. А тебе и простого ножа под ребро хватит. Так что, смотри мне, будь настороже. Ты мне нужен живой и здоровый.

Вместо ответа юноша лишь понуро вздохнул.

– Ну, все, хватит печалиться! Не на смерть же я тебя отправляю, а на приключение, – попытался подбодрить ученика алхимик, доставая из тайника в стене настоянное оборотное зелье.

– Держи, вот! – Къетви открыл склянку и передал её Рафнсварту. – Постарайся разузнать, что произошло вчера ночью в замке короля. Любые странности. Болела ли принцесса, и если болела, то кто из лекарей к ней приходил. А может, её к кому возили. Прачки, стряпухи, те же няньки, могут между собой всякую чепуху болтать – у баб язык без костей – да и проговорятся. Женщины ведь болтливы как сороки. Ты же, голубчик, в теле ворона, все что подозрительное и даже чудное услышишь, на клюв наматывай. Любая зацепка нам может пригодиться. Понял?

– Угу! – кивнул Рафнсварт, с вселенской грустью поглядывая на бутылек.

– Ну, тогда пей и в путь, – хлопнул его по плечу Къетви.

Юноша не стал артачиться и сделал несколько глотков из склянки.

В следующую минуту с сильным хрустом он стал медленно уменьшаться в размерах. Началось превращение. Из пор на коже юноши полез птичий пух, который очень быстро становился перьями; его голова и лицо, уменьшаясь, вытягивались; нос и челюсти превращались в птичий клюв; руки в крылья, а ноги в вороньи лапки с когтями на кончиках.

Спустя несколько минут на том месте, где стоял бедолага Рафнсварт, валялась его накидка, поверх которой сидел, вертя головой, иссиня-черный птах.

– Вот видишь, дурашка, как быстро в этот раз ты обернулся, – сев на корточки алхимик погладил юношу-птицу. – С каждым разом все легче и легче тебе дается.

Ворон недовольно гаркнул и взмахнул крыльями, как бы говоря, что ничего ему с каждым разом не легче.

– Но-но, Рафнсварт, не ругайся! Это некрасиво по отношению к старшим.

Къетви шутливо погрозил птахе пальцем и нацепил ей на шею кожаный шнурок с маленьким пузырьком из черного хрусталя.

– Ну, теперь ты готов к приключениям. Эх, завидую тебе, будь я помоложе… Ну дал ладно.

Алхимик взял ворона на руки и подсадил его к единственному окошку под потолком лаборатории.

– Лети Рафнсварт! Расправь свои крылья и держи клюв по ветру!

Ворон, протиснувшись в оконце, заунывно прокаркал и, захлопав крыльями, взмыл в темное небо.

– Совсем другое дело, – проводив своего «оперившегося» шпиона, алхимик с чувством выполненного долга налил в кружку полпинты банального эля (не эликсира, нет) и залпом выпил. – Теперь можно и вздремнуть.

Къетви забрался в дальний угол лаборатории, где у него был устроен лежак и завалился на боковую. Вскоре над колбами и аламбиками разлилось переливчатое храпение умудренного жизнью алхимика, который от своих старших коллег не раз слышал что «утро вечера мудренее».

А на востоке уже забрезжила утренняя зоря, и для кое-кого разгорающееся утро не сулило ничего хорошего.

***

– Вот, значит, где ты пристроил свое «хозяйство», малорослый прохвост! – со злорадным облегчением промолвил Рогбир, протиснувшись в темную конуру на заднем дворе одного из многочисленных борделей, затерянных в грязных переулках городских трущоб. Рыцарю пришлось снять шлем и склонить голову, чтобы не задеть темечком низкий потолок помещения.

В помещении стояла страшная вонь, в которой смешались запахи резкого мужского пота, дешевого рома и дешевых же благовоний (если можно было так назвать, те смолы и эфирные масла, которыми пользовалась местная публика).

Брезгливо осмотрев загаженную комнатушку, Рогбир остановил взгляд на её главной достопримечательности.

Перед ним, на соломенных тюфяках, разложенных прямо на земляном полу дрых в обществе трех поистрепанных потаскух его верный боевой товарищ.

Практически в одиночку осушивший намедни галонный бочонок с ромом, Эйсфо лежал нагишом, даже во сне продолжая крепко обнимать своими короткими, но цепкими ручонками ночных подруг. Утомленные распутницы, в свою очередь, так нежно прижимались к волосатому карлику, что все вместе со стороны выглядели прямо каким-то счастливым восточным семейством, в которых, насколько знал рыцарь, испокон веков практиковалось многоженство. Живописный вид спящего квартета у стороннего наблюдателя, лишенного элементарной стыдливости, мог вызвать умиление. Но только не у Рогбира.

Насилу отыскав в трущобах неприхотливого карлика, рыцарь не собирался умиляться видом голых задниц и других прелестей, и тем более дожидаться, когда они соизволят проснуться.

Бесцеремонно распинав блудниц, Рогбир приказал одной из них принести кувшин с водой, который выплеснул на продолжавшего кемарить Эйсфо. На удивление холодная ключевая вода практически не подействовала на спящего, по крайней мере, не вызвала того эффекта, которого ожидал Рогбир. Вместо того, чтобы вскочить как ошпаренному (как это бывало не раз) и огласить благим матом еще дремлющую после бурной ночи городскую окраину, Эйсфо лишь утерся краем тюфяка и перевернулся на другой бок, бормоча сквозь сон несвязные проклятия.