– А вот у нас в Свердловске, то бишь Екатеринбурге, Боря Рыжий – вот это поэт так поэт, – задушевно уверяет меня некто над левым ухом, – предлагаю выпить за него.

– Не знаю такого, – пытаюсь я отделаться от стакана, назойливо впихиваемого в мою ладонь.

– Не повод, – не соглашается собеседник. – Сейчас познакомлю с творчеством.

Я было хотела ретироваться, но стихотворение про тело, висящее «словно плащ на гвозде», цепляет.

– Пожалуй, за это можно и выпить, – решаю я.

Вдруг с ужасом вижу перед собой в освещении пламени костра огромное лохматое расхристанное существо, на лбу надпись: «Поэт». На груди порвана майка, и через всю грудь красной краской начертано: «Бурозавр». Существо внезапно во всю глотку начинает вопеть, протягивая ко мне руки-грабли:

– И попадя в геену-Огнище,

Я буду дико восклицать:

Я – крылотан, а ты – порочище,

Ты – любомерзостная…

От страха бегу куда-то со всех ног, натыкаясь на людей и кусты, меня больно хлещут ветки деревьев…

Осознаю себя у какого-то костра. На меня из темноты наплывает лицо незнакомого парня. Мой голос возмущается:

– Как можно не знать эстетики экзистенциализма! Предтеча – Кьеркегор с его философией отчаяния, последователь – Хайдеггер с теорией ужаса. Ясперс, Сартр… В противовес Гегелю с его идеями Абсолютного Духа…

Понятно. Последняя стадия подпития. Если я ещё выпью – вообще отключусь. В предпоследней стадии я с упованием вещаю о серебряном веке. В последней – горжусь тем, что без запинки могу произнести слово «экзистенциализм». Значит, уже дошла до ручки. Но почему я не у своего костра? И как перескочила стадию серебряного века? Теряюсь в темноте сознания.

Сознание включается. Я опять у какого-то костра. Все хором поют песню, подыгрывая гитаристам кто на чём – кто на скрипке, кто на ложках, а кто-то просто в такт стучит ладонями по пню.

Некто над ухом противно орёт знакомым голосом про то, как «цвели в трамваях контролёры» и как трамвай угнали в Гонолулу.

Прислушиваюсь. Ничего себе! Это ж я сама вместе с другими ору и стучу в такт ладошками по перевёрнутой железной миске. Вообще впервые эту стёбную песню слышу.

– Чья песня? – шёпотом интересуюсь у соседа.

– Так это ж «Трамвай» Вени Дркина!

Какой талантливый этот Веня! И как вокруг весело и мило! Хочется всех обнять и плакать.

– Вера, вот ты где! – «Чип и Дейл спешат на помощь». Инга и Макс подхватывают меня под белы рученьки и уводят от одной тёплой компании к другой. – По всей базе тебя ищем. Ты куда забурилась? Ушла в туалет и пропала.

– Чего это я пропала? Я нигде не пропаду. Тут везде так клёво, мне всё нравится.

У нашей палатки тоже приличное сборище и тоже исполняют что-то коллективное.

– О, крутая ударница! – бурно встречает меня народ, – выпьем за дебют!

Это они зря предлагают, потому как о том, что было дальше, история умалчивает. Я просто отключаюсь.

Суббота. 2-й день и 2-я ночь.

Утро – наплывающее небо.

Утро – ускользающая твердь…

И голова раскалывается и звенит, аки колокол.

Автор

– Извини, на ногу наступил.

– Только не произносите слов с корнем «вин»!

У выползающего из палаток народа видок ещё тот. Глаза опухшие, лица отёкшие. Головы у всех раскалываются. Начинается ревизия рюкзаков: у кого что осталось в заначке.

– Ребята, дайте покушать хоть что-нибудь. А лучше – выпить, – рядом с палаткой стоит тоненькое существо ангельского вида и непонятного рода с волосами до плеч, в руках у существа пустая миска и пустой стакан. Все хмуро смотрят на него.

– Гошенька, самим бы кто подал, – сетует Макс.

– Да ладно, не жмотничайте, – я беру у Гошеньки посуду, накладываю в миску остатки вчерашней еды. С выпивкой сложнее. Бутылки все опорожнены. Сливаю из стоящих на клеёнке стаканов недопитое вчера спиртное в Гошину ёмкость, и странное существо благоговейно удаляется, прижимая к сердцу драгоценные дары.

– Вечно ты привечаешь всяких убогих, – недовольно ворчит Инга.

– Батистовая шляпа, выпивки нет! Короче, в деревню сгонять надо за дренчем, – констатирует Мустанг. – А то одуплиться нечем.

На базе официально провозглашён сухой закон. Да кто же будет соблюдать эти формальности, когда фестиваль-то неформальный. Однако существует огромное «но»: на базе нет вообще никакой торговли, даже хлебушком не затаришься. Особо тяжко страдают курящие, поскольку сигареты, как и выпивка, закончились в первый день. Закономерность любой тусовки: выпивка и сигареты заканчиваются как-то сразу и очень быстро, в каком бы количестве они не присутствовали.

Впрочем, денег тоже почти ни у кого нет. После лихого горбачёвского отбора денежной массы у населения под видом замены купюр и после взвинчивания цен чуть ли не в тридцать раз все мы как-то уравнялись в своей нищете. На нашем фоне «новые русские» блистают особо заметно. Но по фестивалям они не шастают.

– С добрым утром! Как спалось? – к нам подходит девица не особо красивой внешности, но шмотки на ней суперские. Это зря я так про «новых русских». Видимо, некоторые от скуки и сюда затесались.

– Кому утро доброе, а кому и не очень, – ворчит Макс.

– Это Лера, – шепчет мне Инга. – Пока ты где-то пьянствовала на стороне, она нашего Мустанга вовсю кадрила.

Девица берёт Игоря под руку:

– Куда путь держите с утра пораньше?

– За винищем, – хмуро басит Мустанг.

– Скорее уж за самогоном, – поправляет Макс. – Какое тут в деревне винище? Самопала бы где достать. Да и жрачкой затариться.

– А я знаю, где можно спиртным разжиться, – загадочно вещает Лера.

И тут я в ужасе вижу вчерашний глюк и бессознательно прячусь за спину Инги. Вроде ж я не пила с утра. Прямо на нас из кущерей надвигается громадное существо с надписью «Поэт» на лбу. На груди висит табличка: «Налейте бедному поэту Христа ради» и в руках гранёный стакан. Существо голосит:

– Не пожар, а пожарище

Разожгла дева-гёрла.

Мы сгорели с товарищем,

Она ж, сволочь, упёрла.

– Блин, ну на любом фестивале свой Гаврила. Достал ты уже, Бурозавр, – чертыхается Макс. Уфф, не я одна вижу сей глюк, это радует.

– Подайте Христа ради на опохмел, о, мои соаполлонные братья и сестры!

– Аполлон подаст, – ехидничает Макс.

– Не будьте скупосердыми! – канючит Бурозавр.

– Да отвали, самим бы кто подал, – закипает Мустанг. – Кружевная шляпа какая-то!

– Злые вы, – бурчит горе-поэт и уходит.

– Так, мальчики, за мной! – бодро командует хмурым парням Лера, и они послушно и с надеждой топают за ней.

Потихоньку начинает стягиваться народ из близлежащих палаток. У кого-то всё же находится заначка в виде бутылки водки. Целый клад! Я пока молчу про свое крымское вино, берегу как неприкосновенный запас.

Сооружаем закуску из вчерашних остатков еды, садимся завтракать. Тут возвращается троица: Макс, Мустанг и Лера, с двумя бутылями водки, несколькими пачками сигарет и продуктами. Понятно, добрый папаня подкинул. Народ опять веселеет, оживляется, приобретает человеческий облик и осмысленный взгляд. Люди вспоминают, что приехали-то они на самом деле на фестиваль, и нужно будет отыграть конкурсную программу.

Сегодня, собственно, самый фестивальный день и есть – работают мастерские с жюри, определяются призёры в различных номинациях. Вечером концерт из лучших (по мнению жюри) песен и стихов. А в воскресенье награждение победителей. Оно будет проходить уже не здесь, а на сцене городского Дома культуры, то есть в городе. Спонсоры в качестве призов и телики обещали подогнать, и магнитофоны. Крутые призы.

Кстати, так и не видела ещё этого загадочного барабанщика Лёсика. Говорят, вчера вечером он выползал из палатки, подзаправился – и обратно в нору. Ребята просят поиграть на отборе вместо него. Соглашаюсь. Мне-то какая разница? Я птица вольная.