Всю дорогу до Хогвартса я терзался муками ревности, рассеянно и порой раздражённо отвечая на весёлые вопросы и замечания друзей. Хотелось увидеться с ней немедленно, услышать из её уст открывшуюся мне истину и… умереть. Но возможность выпала лишь через несколько дней после возвращения в школу. Заметив как-то вечером одиноко бродящую около озера фигурку Андромеды, я тут же кинулся прочь из замка. Под сенью деревьев Запретного леса я, наконец, встретился с той, мечты о которой не давали мне покоя.
- Ах, Тед, нас могут увидеть, - боязливо зашептала Андромеда вместо приветствия, но тут же улыбнулась, показывая, что не злится на меня. На миг у меня отлегло от сердца. Ровно до того момента, пока девушка не начала свой рассказ, предназначенный мне как лучшему другу и человеку, которому она может довериться.
Ещё какое-то время назад я бы был на седьмом небе от счастья от такой характеристики, но сейчас я чувствовал себя жестоко обманутым. Просто друг, которому можно рассказать всё, в том числе и о своих любовных переживаниях. Что может быть ужаснее и унизительней такой роли?
Андромеда болтала, всё больше погружаясь в свой рассказ и словно бы забывая о моём присутствии. По её словам, Рауль де Розье обладал всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, в то время как недостатки и изъяны, казалось, вовсе не были ему свойственны. С воодушевлением она описывала его красивые ухаживания, которые молодые девушки наивно принимают за признаки вечной любви. Огромные букеты роз на её кровати, парящие под потолком птицы и свечи, записки, сочинённые ради неё одной стихи и мелодии – всё это произвело на неё неизгладимое впечатление и убедило в серьёзности намерений Рауля.
- Он играл сочинённый им романс на фортепиано, - улыбаясь, проговорила она. – Надо же, никто и не догадался о том, что он посвящён мне.
В голове крутились сотни язвительных слов, но вместо этого я протянул:
- Я бы хотел уметь играть на фортепиано.
Она посмотрела на меня с жалостью, через мгновение сменившуюся весёлым задором. В те дни она была влюблена и счастлива, а потому была готова быть доброй феей для всех и каждого. И всё же я был очень удивлён, когда придя в назначенный ею час выручай-комнату, обнаружил там огромный старинный музыкальный инструмент, сложенные на нём ноты и целый стеллаж книг, посвящённых музыкальному мастерству.
- В моём возрасте учиться поздно, - пожал плечами я, страшно смущаясь.
- Учиться никогда не поздно, - невозмутимо ответила она.
Тонкие пальцы умело легли на клавиши, лёгкими плавными движениями извлекая из грузного инструмента волшебные звуки. Нежная медленная мелодия наполнила комнату, прежде чем Андромеда запела нежным бархатным голосом:
Твоим зеленым рукавам
Я жизнь без ропота отдам.
Я ваш, пока душа жива,
Зеленые рукава!
За что, за что, моя любовь,
За что меня сгубила ты?
Неужто не припомнишь вновь
Того, кого забыла ты?*
Печальная мелодия обволакивала, завораживала, и я, одурманенный ею, чувствовал каждый звук, пропускал сквозь себя каждое слово, жадно впитывая и запоминая навсегда. Впоследствии я научился играть на фортепиано весьма сносно, но петь доверял только Андромеде.
- Это и есть его романс? - спросил я, всё ещё очарованный её исполнением.
- Нет, конечно же, - она загадочно улыбнулась. – Не проси меня играть столь личное.
Я закусил губы, стараясь не выдать той обиды, что нанесла мне эта короткая фраза. В один короткий миг я вновь оказался за чертой её жизни. Это было похоже на то, как захлопывается перед самым твоим носом прежде радушно открытая дверь.
Андромеда всё же заметила, что допустила бестактность, и поспешила загладить её. Терпеливо и подробно она объясняла мне подробности нотной грамоты, к которой я, как показалось мне на первом занятии, абсолютно не был способен. По правде сказать, моё желание научиться играть не было таким уж сильным. Но видя энтузиазм моей учительницы, я так и не сознался в этом, а все её задания выполнял с прилежностью настоящего хаффлпаффца. Со временем это принесло свои плоды, я научился слушать и слышать музыку, а звуки, извлекаемые мною из инструмента, больше не походили на причудливую какофонию, а сливались в мелодии, хотя и не поражавшие своей гениальностью, но и не раздражающие слух. Но не это было главным для меня. Я готов был учиться чему бы то ни было, лишь бы иметь возможность как можно чаще видеть Андромеду, порой, словно случайно касаться рукою её руки. Иногда бывало, она накрывала мои, лежащие на клавишах пальцы, своими, показывая, как следует играть, и в эти минуты я был на вершине земного блаженства. Одно только могло омрачить мою радость – ненароком обороненное в разговоре имя Рауля либо долгий мечтательный взгляд в никуда, подсказывающий, что мысли её витают совсем далеко и мне в них не нашлось места.
Проблема моя, как ни странно, решилась самым, что ни есть, банальным образом и без всякого моего вмешательства. Уже в ноябре в очередном письме дочери миссис Блэк сообщала, что Рауль, к огромному негодованию всей родни, женился на какой-то ветреной актрисе, сбежав с нею из дома. В довершении всего оказалось, что актриса была маглой и, похоже, не подозревала о магии и благородном происхождении своего новоиспечённого мужа. На долгие несколько месяцев эта тема стала излюбленной в гостиной дома Блэков, а ненависть к маглам благороднейшего семейства усилилась в стократ. Для Андромеды, приехавшей домой на рождественские каникулы, бесконечные порицания возлюбленного были особо болезненными. В эту зиму она заметно осунулась и помрачнела. Но весна и молодость вдохнули в неё новые силы и, пережив традиционное для каждой девушки первое любовное разочарование, она взбодрилась и стала жить дальше.
К слову, брак Рауля оказался недолгим – жена ушла от него через два года. Дальнейшая его судьба мне не известна, так как к этому времени она уже не представляла интереса ни для меня, ни для Андромеды.
Всё это время наши уроки игры на фортепиано продолжались. Часто моя учительница становилась рассеянной, задумываясь о чём-то своём, когда мне стали хорошо удаваться некоторые простенькие мелодии. Я из-за всех сил подавлял в себе желание вторгнуться в её раздумья, ибо в такие моменты я особенно чувствовал присутствие кого-то третьего. Но жизнь учила меня такту и уважению к чувствам других, а в особенности тех, кто нам дорог. Я учился слушать и слышать, даже когда хотелось говорить, понимать, даже когда сам не был понятым, любить, не требуя любви взамен. Но даже в эти дни, когда она, казалось бы, была так далека, я продолжал верить, что она не потеряна для меня. Шло время, лучший целитель от сердечных ран, образ молодого француза мерк в калейдоскопе ярких красок жизни, пока не превратился в маленькую точку, слабо различимую и сохранившуюся где-то в глубинах памяти. И тогда я понял – час настал.
- Что это? – спросила она чересчур строго, найдя в один из вечеров на крышке фортепиано белую розу.
- Роза, - спокойно ответил я.
- Я вижу, - карие глаза чуть сузились. – Что она делает здесь?
- Я думал, она понравится тебе, - я пожал плечами.
- Ты же не пытаешься ухаживать за мной? – голос её заметно дрогнул.
- Тебе это не по душе? – сжав руку в кулак, промолвил я.
- Ах, Тед! – Андромеда опустилась на табурет, отводя глаза. – Ты же понимаешь, что мы с тобой… Ты всё испортишь, если влюбишься в меня… Или ты уже… - в глазах её промелькнуло озарение, когда она вновь поднялась, смотря теперь на меня так, будто видела впервые. – Ах, бедный Тед!
Это было невыносимо. Менее всего я ждал её жалости, этой подачки с чужого стола. Я увернулся от её руки, застывшей с намерением дотронуться до моей щеки, развернулся и вышел из выручай-комнаты. В душе моей боролись демоны, и сам я, казалось, падал в пучину ада, увязая в ней. Я был уверен, что никогда больше не заговорю с Андромедой, не смогу даже приблизиться к ней. В первый раз в жизни мне захотелось сбежать из Хогвартса, ставшего мне родным домом. Она была везде, в каждой мелочи, вековые стены помнили её походку, её запах и не было здесь ни одного укромного уголка, который бы не ассоциировался у меня с ней. Даже гостиная Хаффлпаффа, порог которой она никогда не переступала, напоминала мне о долгих раздумьях перед камином, когда я, возвращаясь из выручай-комнаты, прокручивал в голове каждый момент прошедшего вечера, детально вспоминая каждый её жест, каждый взгляд, каждое ненароком обороненное слово.
