В самой деревне я встретил старика, и он повел меня к себе, накрыл на стол:
- Отдохни с дороги, поешь, солдатик. У тебя левая рука хоть немного шевелиться?
Я покачал головой.
- Ничего, оживешь.
- Так что же тут было, дедушка?
И он стал рассказывать.
Четвертого июля 1942 года, то есть, спустя неделю, как я покинул эти места, фашисты вошли на территорию больницы. К корпусу лечебницы подъехала легковая машина, из нее вышли немецкий офицер и жандармы. Этот офицер дал приказ всех больных свести к загородке около второго корпуса, где их заставили лечь на землю. Потом из загородки людей по одному и по двое подводили к воронкам от разрыва авиабомб. Там немецкие жандармы стреляли им в затылок из револьверов. В одном из корпусов были больные, которые не могли ходить. Их просто вытаскивали на простынях и сбрасывали в эти воронки. Врач Лосев не мог смотреть на этого, он кинулся к офицеру, и ничего даже не успел сказать - жандармы застрелили его на бегу. Василий Беглых, этот Кощей, оправдал свое прозвище. Он бросился к офицеру на коленях с поднятыми руками и рыдал. Тому перевели, что этот врач желает служить немцам. Тогда офицер приказал дать ему оружие. Кощей стал расстреливать раненых красноармейцев. Лейтенант Воронин едва успел выкрикнуть ему проклятие... Его слова были: "За нас отомстят!" Убили не только больных, врачей, но и многих местных жителей, в том числе и учителя музыки Мешковского...
Слушая это, я не утерпел и спросил:
- А как же Елизавета Львовна, была такая медсестра....
Старик вздохнул, свел кустистые брови:
- Я не видел сам, другие рассказывали. Она шла по тропинке с ребеночком на руках... Немецкий солдат жестом приказал ей положить его на траву. Девушка подчинилась, и положила, поцеловав. А он... убил малютку прямо на ее глазах. Медсестричка бросилась к тельцу, и фашист этот, ее... тоже...
Я не мог поверить и едва слушал дальше...
После того, как ямы были доверху наполнены телами, их закидали землёй.
- Им, фашистам, конюшни нужны были. В корпусах они потом лошадей разместили, - сказал старик.
Я попросил его показать места, где захоронили людей. Шел медленно, качаясь. Стоять долго там я не мог. Все-все, кто был дорог, за кого я шел в атаку на Чижовке, лежали теперь здесь. Лиза, Марк, старец Афанасий...
Я утирал слезы.
- Переночуй у меня, солдатик, - сказал старик. - А хочешь, так совсем оставайся, очень уж молодые люди нужны. Я вот едва с хозяйством справляюсь. И рана твоя тут быстрее затянется.
- Нет, дедушка, не могу. Моя рана не тут, не в плече.
Огромная насыпь общей могилы высилась передо мной.
- Тут моя рана, - ответил я.
Вот и все, Мишенька. Последняя страничка в тетрадке. Я думаю, ты уже понял, что Галочка, медсестра из Тамбова, это твоя бабушка. Вот и ее, родной, не стало. В первой тетради я написал, как выходил утром на крылечко, и видел людей - всех тех, о ком шла речь здесь. Они стояли в дымке над водой, и звали меня, махали руками. Да, мне уже скоро к ним. Я остался ведь совсем один. Один... на дачах никого нет. Только я, да и мой старенький баян только и тешит душу. Вот поставлю последнюю точку, сыграю себе что-нибудь, может, развеется хоть немного тоска.
Я хочу, Миша, чтобы ты вырос хорошим человеком. Может быть, мои тетради объяснят тебе, что главное в жизни. Надо беречь людей, любить их. Только потеряв, ты начинаешь понимать, как они дороги.
Я молюсь за тебя, родной. Молюсь, как умею.
13
Выйдя на крыльцо, я дышал сентябрьским воздухом. Было почти девять, а я не выехал на работу. Зазвонил телефон, я вернулся в дом:
- Здравствуйте, это по объявлению, - услышал голос.
"Надо же, как быстро! - подумал я. - Разместил ведь в семь утра, и вот".
- Поймите только, я продаю срочно, - сказал я.
- Да, мы можем приехать посмотреть дачу в любое время, хоть сейчас. Мы давно с мужем мечтали о таком домике, но варианта все не могли найти подходящего. А тут заглянули, и надо же!
- Тогда приезжайте хоть сейчас.
- А можно?
- Конечно, жду вас, - и я объяснил, как проехать.
Что же, решил я, отец прав. И Николай Звягинцев прав. Если любишь, то надо спешить. Я позвонил Юле, попросив о выходном.
- У тебя все в порядке? - спросила она.
- Да, просто есть несколько дел неотложных.
- Конечно, Сереж, занимайся. Если что надо - звони.
Вот же, подумал я. Юля... зря все-таки и Витя Малуха, да и я, к тебе относились так предвзято. Нормальная ты девчонка.
Мне предстояло сделать главный звонок - Михаилу Звягинцеву. Конечно, утро понедельника не лучшее время, но позже уже нельзя. Я слушал долгие гудки, сердце отчего-то забилось сильнее.
- Михаил, здравствуйте! Это Сергей, я покупал у вас дачу весной, помните? Нет, все в порядке, я по другому поводу. Представляете, я нашел тетради вашего дедушки Николая, в ней он рассказывает о прошлом, - я начал было углубляться, но тот перебил:
- Сергей, извините меня, мне некогда.
- Я понимаю. Давайте я привезу вам эти тетради, куда скажите. Мне нетрудно.
- Спасибо, не стоит, - ответил он.
- Нет, поймите, - я говорил взволновано, не понимая его настроя, - эти воспоминания адресованы вам лично, дедушка все время обращается к вам, простите, что я невольно все это прочитал, но...
- Сергей, еще раз: мне действительно некогда. Если тетради интересные, оставьте у себя, или отдайте куда-нибудь в музей боевой славы.
- Как?
- Всё, извините, я за рулем еду, - послышались короткие гудки.
Я долго стоял и не мог понять - неужели всё так нелепо...
Вот две тетради, измятые, пухлые. Что же мне с вами делать? Первая мысль была - набрать их и отнести в редакцию журнала, в "Подъем", например, но... Имею ли я право публиковать эту исповедь, ведь она написана только для одного человека. Которому нет до нее дела.
"Я верю, Мишенька, что ты прочтешь, и наша семейная нить не прервется"...
Взяв тетради, я положил их на полку. Вы останетесь здесь, в этом домике, где и были, решил я. Ведь я не имел права читать, так пусть будет так, словно я вас и не видел. Меня... меня вы изменили, и сильно помогли. Но я ничего, совсем ничего не могу изменить. И помочь вам. Простите. Я обращался к воспоминаниям Звягинцева, как к живому существу, которому сострадал.
Приехала семейная пара, дружелюбные хорошие люди. Много вопросов не задавали. Мужчина радовался, а хозяйка уже примерялась:
- Теперь понимаешь, что я была права!
- Что?
- Да насчет трюмо, что выбрасывать его не надо. Здесь вот поставим. Какое счастье, что мы увидели ваше объявление, - обратилась она ко мне. - Кто рано встает, тому бог подает! Просто какое-то знамение, что ли.
Я кивнул. Мы договорились, что в ближайшие дни займемся оформлением бумаг.
Когда они уехали, я поднялся на второй этаж. Слева был шкаф, в который я ни разу не заглядывал, а теперь почему-то решил... Открыв его, увидел большой черный футляр, весь в пыли. Поставив его на кровать, щелкнул медными замками. Белые клавиши баяна сверкнули от лучей, падающих через окно.
- Вот тебя и заберу, на память, - сказал я. - И научусь играть, чтобы... не было одиноко.
Я положил футляр в багажник, укрыв плащ-палаткой, на которой так недавно сидела Таня. Завел автомобиль и поехал на левый берег, в тот самый дом, где жила она. Звонить было бесполезно. Поднявшись на третий этаж, позвонил. Никто не открывал. Может, эта старушка ушла по делам, или вообще съехала. Но замок скрипнул, и сердце мое забилось:
- Здравствуйте, простите, - сказал я. - У вас девушка комнату снимала, Таней звали. Не подскажите, где она?
Старуха недоверчиво посмотрела на меня:
- Плохая эта ваша девушка Таня, - ответила она. - За последний месяц так и не заплатила, все охала, что денег нет, и позже вышлет.
- Так где же она, скажите? Что с ней?
