Валя подбадривал Аню. Мне даже показалось, что парень влюбился в нее. Хотя, наверное, мы все тогда в нее влюбились. И я понял, чем мы принципиально отличались от тех, с кем предстояло биться. Мы не растеряли чувств, оставались людьми. Даже тогда, наряду со страхом перед неизвестностью, который пронзал сердца, было место и нежности. Дождь усилился, на небе едва виднелись звезды, и казалось, что эти холодные капли - их слезы. А звезды, я знал, это такие же Матери, как и наше Солнце, так что вся Вселенная над нами видела, как плот медленно движется по черным водам Воронежа.
Да, наши чувства в ту минуту никуда не ушли, а наоборот, только оголились, словно провода. Я подумал, живы ли родители... Если выживу, постараюсь найти их, и все у нас будет хорошо, по-новому. О родных наверняка вспоминали и остальные.
Мы покинули плот и стали ждать. От реки тянуло холодом. Соединившись с другими бойцами, двинулись гуськом под прикрытием дамбы.
- Ложись! - крикнул Грачев.
Разорвались мины, нас накрыло землей.
Я навалился на Аню, Куколкин тоже упал рядом.
- Все целы? - не вставая, крикнул командир. - Вот сволочи, заметили нас.
- С боевым крещением, Аня! - сказал я.
- И тебя, - ответила она.
- Да уж, всех нас, - прохрипел, выплевывая землю и поправляя каску, Валя. - Ну, посмотрим еще, чья возьмет, дьявол!
Мы продвигались дальше, уже показались первые домики восточной части Чижовки. Едва светало, дождь ослаб. Лежащего спиной на кочке, раскинув неестественно руки и ноги солдата, я заметил первым. Покореженная каска была рядом, уже немного наполнилась водой. Аня бросилась к нему, на ходу расстегивая сумку:
- Не надо, - я схватил ее за рукав. - Разве не видишь, ведь он мертвый.
Она подняла влажные глаза, которые показались глубокими и особенно большими от слез.
Мы шли дальше. Набухший песок казался твердым, словно асфальт, но, лишь только пришлось подниматься на холм, он стал тяжело обваливаться под ногами. Я протянул руку Ане, и, обернувшись, заметил - слез больше не было, она стала злая и решительная.
Когда подошли к штабу стрелкового батальона, уже светало. Сейчас могу сказать, где он располагался - Красная горка, дом двадцать два. Но в то время я плохо разбирался в расположении улиц и домов Чижовки - в довоенное время в старой части города мне просто не было нужды бывать. Да если бы я и приезжал сюда раньше, то вряд ли нашел бы тут прежние ориентиры - все было искорежено и изрыто, землю в огородах черными ошметками перекопали взрывы мин, покореженные дома напоминали злых стариков.
Мы расположились на короткий отдых. Прижавшись спиной к забору, я вместе а Аней смотрел на реку Воронеж. Она о чем-то думала. То ли отсвет первых лучей осеннего солнца играл так, или холодные капли дождя переливались, но ее темно-коричневые волосы блестели сединой. Потом она ушла - в штабе началась подготовка к приему раненых. Кого-то из нас неминуемо принесут сюда сегодня, подумал я. Но лучше так, чем остаться там, среди круч, куда предстоит подняться. Я тоже встал размять ноги. Даниил Куцыгин с командирами взводов обсуждали план действий, держа карту. Я подошел сзади и понял, что скоро нам идти в атаку. Сигналом к этому послужит мощный залп "катюш" с левого берега. То есть, немцев сначала причешут артиллерией, а затем уже в ход вступим мы, и будем постепенно пробиваться, отбивая каждый дом. Меня невольно начало трясти и, чтобы собраться, я мысленно вспоминал все то, чему нас учили в Сомовском лесу.
У меня была только одна граната и винтовка. Но на занятиях нам объясняли и устройство немецкого оружия. Как сообщили в штабе, прибыло немецкое подкрепление из автоматчиков. Скорее всего, они планируют сбросить нас с высоты и занять переправу, поэтому действовать надо на опережение. При слове "автоматчики" я почему-то представил, как смогу добыть в бою немецкий пистолет-пулемет, с ним в условиях ближнего боя, может быть, действовать удобней. Теперь понимаю, насколько же я плохо представлял, что будет дальше.
Минуты тянулись медленно. Тупая боль сковала затылок. Я провел рукой по носу и увидел кровь. В глазах мутнело. Что же со мной будет, если даже до начала атаки так мутит? Я снова отошел к забору, и, прислонившись, закрыл глаза, слушая удары сердца и мысленно стараясь взять над ним власть. Оно не слушалось. Пальцы вновь дрожали предательски, как и на занятиях по стрельбе... Орловка не прошла бесследно, со мной что-то не так. Может быть, я и на самом деле болен, раз теряю контроль. Я заставил себя успокоиться. Мне немного помогло то, что я представил Лизу и вспомнил, как она кормила грудью Марка. Сердце сбавило удары, я улыбнулся.
Раздалась команда, мы построились. Нам подробно объяснили задачу. Затем снова было время ожидания. Я заглянул в штаб - Аня с другими девушками приготовила все необходимое, и, посмотрев на меня, кивнула.
- Ерунда, я буду сражаться! - раздался злой голос. Я оглянулся - к нам шли двое, и в одном бойце я узнал командира первого взвода Гриценко. Морщась от боли, он прижимал руку к плечу, откуда сочилась кровь. Еще до начала атаки его задел снайпер.
- Да я и с одной рукой пойду в бой! - не унимался он. Из-за потери крови Гриценко побледнел. Едва его приняла Аня, как раздались выстрелы "катюш" с левого берега, я бросился к своему взводу. Огненные стрелы летели вперед.
Затишье, и вот команда:
- Вперед, за Сталина!
Все, что было дальше, Миша, мне трудно восстановить в деталях, но я постараюсь. Я и тогда плохо помнил себя, а теперь прошло столько лет. Мы поднимались по круче, автоматчики засекли нас и открыли огонь. Упав, ползли по-пластунски, я видел только сапоги товарища по взводу впереди, уверенное, как у змеи, его движение. На миг мы замерли. Я слегка поднял голову и осмотрелся - мы оказались в палисаднике. Старый куст калины укрывал нас, и красные ягоды склонились до самой земли. Лишь на миг я вспомнил, как с Карлом Леоновичем собирали такие же кисти, и было это давно, в той далекой жизни, от которой теперь не осталось и следа. Эрдман был немец, и эти, что засели в домах - тоже, но ничего общего не имели друг с другом. Я подумал, что буду биться сейчас и за Эрдмана, потому что он ненавидел фашизм и сразу понял, чем он обернется.
- Вперед! - это был голос комиссара Куценко, короткая фраза словно подбросила и понесла меня. И я в тот же миг увидел его, Даниила Максимовича. Он шел первым, когда снайпер сразил его, попав в горло. Зажмурив глаза, я упал рядом с покосившимся забором. Нащупав ручную гранату, понял, что все, чему учили, вылетело из головы. Да и трясущимися руками я не попаду в окно. Что делать?
Меня оглушило - ребята из взвода не медлили, забросав дом гранатами. Я поднялся, и, перескочив забор, промелькнул, согнувшись под окнами, и ударил ногой в дверь, едва понимая, что иду первым. Задыхаясь от гари, различил черный силуэт - немец метнулся из другого угла сенцев. Все, что было дальше, заняло секунды - я размахнулся прикладом и размазал лицо рванувшегося на меня фашиста. Он был просто огромный, и мне повезло, что тот не увернулся от удара. Кто-то из бойцов, что шел за мной, толкнул меня, прорываясь в дом, и я упал на большое мягкое тело, увидел выпавшие из глазниц бельма и вывернутую челюсть. Так и лежал, слыша выстрелы и крики в других комнатах. Поднявшись, я попытался проскочить в узкую дверь, но наткнулся на косяк и разбил лоб. Не знаю, как долго длились минуты, но я постепенно пришел в себя, чувствуя, что меня кто-то трясет за плечо:
- Звягинцев, ты в порядке? Идти можешь? - я не узнавал голоса, но кивал. - Звягинцев, приказываю вернуться в штаб и доложить о гибели товарищей Куценко и Шишкина. Слышишь?
В комнате стоял солдат в серой форме и пилотке. Он бросил на пол винтовку и трясущейся рукой вытащил из кобуры и протянул пистолет одному из ополченцев. Тот, передернув затвор, тут же выстрелил в лоб:
- Это мадьяр, - сказал он. - Жаль, никого из офицеров не захватили.
