- Еды у меня хватит, - сказала она.

- Отлично. А как все съедим, будем собирать дары природы, - посмеялся я. Солнце уже почти село.

- А ты знаешь, - сказала она, приподнявшись и положив голову себе на колени. Она смотрела задумчиво куда-то в сторону. Я в это время сложил "шалашик" из сучков и собирался разжечь, - я, когда была маленькой, мечтала отправиться пешком на край света, дойти до Африки. Там ведь бананов много, а мне так их хотелось. Африку я представляла как страну счастья, постоянного лета. Мы тогда жили так бедно, что помню, как с сестрами один банан на троих делили.

- Подожди, ты прямо про мое детство рассказываешь, оно как раз на девяностые годы пришлось. У меня примерно такая же история была.

- Правильно, я вспоминаю девяносто восьмой, мне тогда как раз лет пять было. Это был черный вторник так называемый. Тогда мы потеряли все сбережения, а мой папа... повесился.

- Извини, Тань, - произнес я, замерев. Мне хотелось ее обнять.

- Прости, я не о том, - она привстала, протянула ладони к разгорающемуся костру, - я же ведь тебе про поход в Африку начала рассказывать, как мечтала. Вот и думала я, что буду идти туда, идти, в далекую страну тепла и солнца, останавливаться у речек разных, грибки жарить, картошку печь... И постепенно по дороге будут встречаться друзья. Сначала зайка и лисенок, потом волчонок и мишка, а потом уж пойдут обезьянки, слоники, панды... И теперь, вот здесь, мне об этом вдруг вспомнилось.

- Ты жалеешь, что поехала?

- А ты?

- Нет, Таня, отвечать вопросом на вопрос - это...

- Нет, не жалею, Сереж.

Я взял пластиковое ведро и сходил к пруду. Долго смотрел на воду, собираясь с мыслями. Вернувшись, промыл в воде подберезовики и стал нанизывать их на палочки. Когда я приступил к жарке грибов, стало темнеть сильнее, к нам пришел темно-синий вечер, и он таял в нашем микромире, где горел костер. Переворачивая грибы, мне вспомнилось, как мы с Таней стояли в пробке, и тогда я тоже думал, что мы остались на время вдвоем среди большого и шумного мира. Теперь же мы и правда вместе, и наш микромир, как я его называл, никто не потревожит извне.

Подберезовики шипели, морщинились под сильным жаром. Таня села ближе ко мне:

- Там, дома в Добринке, меня ничто не держит, разве что...

Она не продолжала, и я, снимая грибы и готовясь насадить свежие, ждал, не зная, о чем она будет рассказывать.

- У меня там остался друг детства, Димка. Вот с того возраста, как я в Африку хотела уйти, мы с ним примерно и дружили. Вместе на его педальной машинке катались... Представляешь, нас всегда женихом и невестой называли, а он, даже мальчонкой, к этому спокойно относился, и любые издевки, даже от друзей-одногодок, принимал спокойно, по-мужски. И меня всегда защищал. Он для меня стал как брат, и я не знаю даже, остался ли он в нашем поселке, или уехал... Хотя о чем я говорю таком, прости...

- Нет, нет, я слушаю, - ответил я как можно равнодушнее, но знал, что Таня говорит о важном человеке, которого я невольно воспринимал за врага, за самую лишнюю и противную личность, которая могла бы возникнуть , вломиться к нам, нарушив покой и гармонию тихого вечера.

- Димочка был единственный, кому было не наплевать, что я уезжаю в Воронеж, - продолжала она. - Знаешь, он то злился, то смешно чего-то требовал, а потом падал и клялся в любви.

Я был безучастен, хотя она тихо смеялась.

- Он мне говорил, что лучше остаться, что он постарается найти мне в поселке достойную работу, а когда понял мое настроение, даже порывался ехать со мной...

Сверчки запели. Я жарил грибы, и думал, как можно аккуратно сменить тему.

- А потом он, когда понял, что я не шучу и решила уехать, знаешь что предложил мне? Жениться.

- Представляю, чего уж там, - ответил я еле слышно, сжав зубы. Она прижалась, рассказывая эту историю. Ее колени были так близко, но меня не тянуло их погладить, словно кто-то, юный и дерзкий, встал смеющейся тенью между нами. Что-то оборвалось во мне после упоминания об этом Диме, и понял я: не станет девушка, находясь рядом с человеком, которой ей интересен, вот так, в лицо поминать другого. Но, с иной стороны, а ты что хотел, разве важно ей, о чем ты мечтал все это время? Возьми-ка лучше эти мечты в кулак, и спрячь поглубже. Девочке посочувствуй. Жареными грибами угости. Выслушай. И постарайся понять.

Таня словно угадали мое смятение:

- Знаешь, я думаю, прошлое все же не стоит тянуть за собой, оно, как тяжелый багаж, который уже не пригодится и только мешает. И хотя там, во вчерашнем дне, много яркого и дорогого, от него лучше уйти. Я об этом много думала, и приняла решение уехать в Воронеж и поступать в университет.

- Все правильно, - ответил я и протянул Тане темные, немного обугленные грибы.

- А он звонит? - зачем-то спросил я.

- Кто?

- Друг твой.

- Так изредка. А что?

- Ничего.

Совсем стемнело, стало холодно, и я укрыл плечи Тани плащ-палаткой и снова сел рядом. На небе, словно веснушки, постепенно выступали звезды. Огромное ночное небо будто улыбалось, глядя на нас.

- Не помню, говорил ли тебе, а я ведь нашел вторую тетрадь с продолжением воспоминаний, совсем случайно.

- Вот видишь, а сам ведь не верил.

- Да, не верил. Там уже совсем другая история началась. Но я сейчас о другом подумал. Чтобы понять теорию Карла Эрдмана о единстве космоса, даже не нужно вдаваться в какие-то мудрствования. Достаточно просто посмотреть на небо летней ночью, увидеть его порядок и совершенство. Поняв его, расхочется совершать дурные поступки. В космосе нет ничего лишнего, и все в нем живо, подчинено общей цели. Звезды - это огненные матери, а планеты - их дети. Управляет ими закон любви, и именно любовь дарит жизнь.

Таня положила мне голову на плечо и слушала:

- Космос учит нас законам любви, вниманию друг к другу, жертвенности. Когда на звезде, то есть, на одном из тысяч вселенских солнц, наступает долгожданное время Весны, она отдает свои силы, чтобы родить планеты. И точно также должны жить и мы.

В кармане завибрировал телефон, зазвучала мелодия, которая разрушила наш мир. Кто бы ни звонил, я готов был проклясть этого человека на всех языках. Таня поднялась, а затем скрылась в темноте.

Мое лицо стало красным от злости, когда я увидел, что звонит редактор Юля. В выходной день, да еще в половине одиннадцатого вечера! Хочешь дать задание? Сейчас услышит, что я об этом думаю, хорошо, что Таня отошла и не узнает, как крепко я умею ругаться.

- Слушаю! - выдавил я.

- Сережа, привет, прости что так поздно! Ты можешь говорить? - голос показался взволнованным и подавленным, будто за минуту до звонка Юля плакала.

- Могу, что случилось?

- Сережа, представляешь, какая беда произошла! - она помолчала, я подумал, прервалась связь. - Алло, ты слышишь?

- Да!

- Витя Малуха погиб. Из окна выбросился, два часа назад примерно это произошло. Как он мог, почему...

"Позарез нужны две тысячи рублей, а лучше три. Срочно, кровь из носу, старик", - в моей памяти далеким эхом прозвучали слова нашего последнего разговора с ним.

- Родители в шоке, они ничего понять не могут, я была сейчас там, видела их, - продолжала Юля. - И никто ничего объяснить не может. У него ни девушки, ни друзей ведь не было, жил скрытно. Ты в редакции с ним больше других общался, может быть, замечал какие-то странности?

- Нет, - ответил я. Мне хотелось кричать - так было горько, страшно и стыдно.

- Завтра нам нужно всем собраться в редакции, все обсудить, - сказала Юля. - Лучше утром.

Я объяснил, почему не смогу попасть.

- Будь осторожней, береги себя, - сказала она. - Я в редакции весь день буду, наверное, хоть и воскресенье. Так что заезжай в любое время, поговорим.

- Хорошо, - ответил я и попрощался.

Таня вернулась:

- Что-то случилось?

Я еле-еле кивнул и опустил голову, сжав кулаки. Видя мое состояние, она сказала: