Ольга Фадеевна молчала, и мы тоже...
- Есть легенда, - продолжила она, - что за штурвалом бомбардировщика сидела летчица, и даже называют имя - то ли Герда, то ли Хельга, но это выдумка. Во время войны в составе люфтваффе не было женщин-бомбардировщиков вообще, ни одной. Немцы получили приказ бомбить авиационный завод, но он был хорошо защищен зенитными орудиями. Самолеты разворачивались, но не имели права идти на посадку с боеприпасами. Поэтому бомба, упавшая здесь, скорее всего, не была предназначена для мирных жителей, хотя это ничего и не меняет, конечно... Вот этот дуб - свидетель той трагедии. Обратите внимание, почти все довоенные деревья в Воронеже отличаются такой развилкой кроны. Причиной этому, конечно же, были взрывы.
Затем Ольга Фадеевна рассказывала, как менялись границы Кольцовского сквера, о памятниках-"путешественниках" в центре города - оказывается, монументальный поэт Иван Никитин не всегда привычно "сидел" в своей сосредоточенной позе на одном месте, а не раз перемещался. Таня спряталась под зонтом экскурсовода, и, стараясь укрыть от капель большую папку, слегка дрожащими пальцами доставала из нее старые фото и репродукции. Девушка напоминала маленького воробушка, доброго, нахохленного и немного смешного. Видя, что дождь не утихает, Ольга Фадеевна предложила перейти в летнее кафе, а заодно и согреться горячим чаем. Она продолжила рассказ о самом сложном времени для Воронежа, о том, как немцы устраивали захоронения в городских садах, добавив, что после войны как останки врагов, так и советских людей откопали и вывезли на кладбища. Одну тему сменяла другая, и каждое новое слово звало в прошлое, заставляя задуматься, правильно мы живём, сохраняем ли наследие. Захватчики разрушили город, но не только они приложили руку к уничтожению ценностей.
- Когда-то был потрясающей красоты Митрофановский монастырь - одна из знаковых потерь Воронежа, - говорила краевед, и мы сгруппировались, сдвинув столы. Таня показывала фотографии. - Мы знаем, что после революции монастыри закрывали, они подвергались страшному, надо сказать, варварскому разорению. Видимо, высшие силы хранили их, и многие здания уцелели. В этом монастыре располагался концлагерь, в нём в годы гражданской войны сидел старший Ростропович. Алтарь монастыря был уникальным - белым с голубым золотом, и все это просто погибло под молотками. Никто из апологетов "новой эпохи" и не подумал сохранить эту красоту, хотя бы в музейных целях. Колокольня монастыря была около семидесяти пяти метров и, пожалуй, в Воронежа на тот момент оставалсь самым высоким зданием. Во время немецкой оккупации она так сильно пострадала, что потом колокольню называли "чёрным монахом".
Ольга Фадеевна помолчала.
- Сегодня многие историки говорят о том, что подвиг Воронежа можно сопоставить с подвигом Сталинграда, и это, я убеждена, близко к истине. Но из-за чьей-то политической воли наш город так и не получил статус города-героя.
- Почему? - спросил кто-то.
- У меня нет ответа, - сказала краевед.
Во время экскурсии я не отрывал глаз от Тани, боясь, что она уйдет раньше, растворится, исчезнет среди людей. И потому, как только встреча завершилась, я предложил подвести её до дома.
- Мне так неудобно просить вас, - сказала она.
- Таня, ты забыла, мы же перешли на "ты", - сказал я, и подумал, что нет ничего чище и прекрасней, чем общение с такой девушкой на "вы". И всё же это "вы", хотя и отдавало романтикой прошлых веков, совсем не помогало сближению. - Таня, я и правда боюсь, что ты заболеешь, поэтому никаких отговорок. Едем. К тому же мне...
- Очень надо в мой район, - засмеялась она. - Не говори глупостей, я же вижу, ты совсем не умеешь врать.
"Ах, если бы так", - подумал я и улыбнулся.
Воронеж из-за дождя стоял в пробках, и я увидел в этом еще один прекрасный повод полюбить их. Быть с девушкой, слушая тихий шум, смотреть, как плавно бегают из стороны в сторону "дворники"... сидеть почти плечом к плечу, видеть, как от её дыхания запотевает окно, и она что-то пишет на стекле, или рисует, тут же стирая, чтобы не мог увидеть я... Да это же настоящее свидание, близкое, интимное, хотя сразу понять это и нельзя. Вот он - огромный шумный город, люди бегут, укрываясь кто чем может, жмутся на автобусных павильонах, создавая там небольшие, случайные, быстро исчезающие микромиры. Незнакомые люди не чувствуют стеснения, ругают погоду, спрашивают друг у друга, давно ли бы автобус. Они там, в стихии городского дождя, тоже едины по-своему. А мы - в прогретом салоне, сидим, словно у камина, отстраненные от всего этого, и есть только я и она. На время, конечно. Наше единство также быстротечно, как ручеёк, что стекает с журчанием по наклону улицы. Но этот скромный мирок двух людей тонок, уютен и тем дорог, что скоро будет потерян.
Я посмотрел на Таню и был рад, что в этот миг она слегка отвернулась, и не видела, а лишь чувствовала моё внимание. Черты её лица расплывчато отражались в стекле, и белые волосы напоминали воск. Хотелось протянуть руку, слегка тронув её подбородок, мягко позвать к себе и поцеловать. Никогда и ничего раньше мне не хотелось сильнее этого. Хотя, если бы я правда так поступил, то миг нашей близости и моего счастья продлился всего долю секунды. Но в это мгновение над вереницей серых мокрых машин взошла бы радуга, и наш автомобиль засиял бы в пробке, будто маленькая жемчужина среди холодных камней. Но я знал, что плата за этот шаг может быть, а вернее, обязательно станет слишком высокой. Она воскликнет, затем откроет дверь, спасаясь от моей внезапной, и потому пугающей нежности, и выбежит туда, где ветер и дождь, оставив меня навсегда в этой теплой пустоте салона, которая быстро утратит память о ней, упустит запах её духов. Даже если и я также выбегу за ней, оставив машину прямо посреди дороги, не обращая внимания на сигналы и крики, брошусь вслед, это ничего не изменит.
Потому я только молчал, а моё тайное желание выбилось стеблем из груди, поднялось, расправило листья и бутон, а затем просто опало пустоцветом. Моя страсть тонула, шла на дно в океане нерешительности. Но я знал, что поступил правильно, погасив эту страсть, потому что именно здесь, именно с этой девушкой я не мог позволить такой риск. Что будет, если она не поймет, отвернется от меня, навсегда закрыв путь к душе?.. Тогда и весь мой мирок, который выстраивал годами, все мои рыбалки, дача, мысли о творчестве померкнут, превратятся в гору хлама, который будет меня лишь тяготить. Я не мог объяснить, почему случилось так, но именно эта беленькая Таня, которая была младше меня, сумела, совершенно ничего не делая, стать главным для меня в этом мире. Даже и не подозревая, Таня вошла в ядро моего сердца, и если она уйдет, рухнет всё. Я удивился тому, что это так, и принял навсегда за истину.
Да, вот же черт, усмехнулся я. Хочешь поцеловать девушку, а даже и не знаешь ничего о ней. Нужно было о чем-то поговорить, мне просто хотелось услышать её голос. Она спросила:
- Сережа, а не кажется ли странным, что мы едем сейчас, хотя могли бы и совсем быть незнакомы....
- Я как раз думал об этом.
- Честно? - она посмотрела на меня, но пробка тронулась, и я вынужден был отвести глаза на дорогу.
Она помолчала:
- Год какой-то интересный у меня, столько событий, встреч, людей. А у тебя в этом году было ли что-то необычное?
Хотелось сказать: "Да, например, встретил тебя!" Но опять задушил порыв. Эх, какая-то сила учила меня не спешить.
- Хочу рассказать тебе интересную историю, - сказал я. - Весной я купил дачу, и нашел там любопытную тетрадь.
Я пересказал Тане воспоминания Звягинцева.
- А дальше, что же дальше? - кажется, я даже взволновал её.
- А ничего, Таня, совсем ничего.
Она удивилась:
- Как же так?
- Николай Звягинцев написал, что есть тетрадь с продолжением, и даже указал, что она красного цвета. Но я её так и не нашёл. Всё, абсолютно всё в домике перевернул с ног на уши, и на чердаке смотрел, даже под половицами - нигде нет.
