− ...Твое лицо напоминает посмертную маску. Тебе настолько чужды эмоции? Или ты держишь их при себе? Не хочешь говорить? Твое дело....
− ...Шире шаг... Мах сильней... Ты безнадежен... Безнадежен... Впрочем освоить пары приемов будет для тебя вполне достаточно... Ты не дуэлянт... Давай повторим... Раз-два... Скорость где? Еще раз!.. Уже лучше...
−...Стоимость столичной бля*и - в пределах серебряного штивера. Жареная утка - семь грошей. Ночь в шинке, в общей спальне - три гроша, но вши бесплатно. Отдельная комната, с кувшином для умывания и ночным горшком - девять грошей. Хозяйская дочь.... А чему ты удивляешься? Обычное дело. Так вот она или молодая родственница, обойдется в пять грошей дополнительно. Цена на готовую одежду зависит от тканей. Самые дорогие из Хорнхорда. Но нигде за дублет не отдают больше девяти монет серебра. Пошивщик пурпуэнов сошьет дешевле. Хороший меч стоит от пяти ноблей. Седло шесть-семь. Лошадь в зависимости от сезона и боевых действий. В разгар лета и войны, она под десятку! В спокойное время и зимой, вдвое меньше....
− ...Ну-ка покажи! Руки чешутся? Заняться нечем? Испортил такую вещь! Знаешь, сколько стоит зеркало из обсидиана? Его еще попробуй, достань!....
− .... Для чего все это? Я вижу, хочешь спросить. Не спросишь, но хочешь. Мне надобна одна вещица. Мне её не дадут. А ты добудешь.... И опять не одного вопроса зачем, что за вещица и какой мне от нее прок? Вот тут могу тебя похвалить. В данном случае твое нелюбопытство дороже золота...
***
Осень нежно позолотила верхушки берез. Проредила красноту кленов и украсила инеем травы луга. Вода в озерах остыла и потемнела. Старые пни густо обсыпали опята. Легкие дожди днем и яркие низкие звезды ночью предвещают расставания. Скорые расставания. Надолго. На безвременье.
В этот раз женщина пришла не проведать раненого, а к самому тринитарию. Предстоящий разговор она долго оттягивала, страшилась его, многократно прокручивала в мыслях и не теряла надежды. Надежда оставалась в её душе всегда. В их разговоре, если он все-таки состоится, будет мало слов. Катастрофически мало. Но имеется ли необходимость громоздить фразы, выразить суть её интереса? Вовсе не обязательно. Она даже удовольствуется утвердительным кивком и больше тринитария ни о чем не спросит. Сопутствующие подробности ей за ненадобностью. Какими бы они ни были.
− Вы один знаете подлинную правду..., − Лилиан сложила ладони перед собой. Не молить. Не допустить чувствам, возобладать. Показаться отчаявшейся и потерянной. Сейчас она не может... не должна себе позволить ни отчаяния, ни потерянности.
Преждевременные морщинки совсем не старили её, а придавали выразительность и глубину взгляду серых глаз. Седая прядка не признак возраста, но признание пережитых невзгод и тяжести утрат, а скорбь на светлом красивом лице, достойна икон и хоругвей.
ˮИзвечные мужские крайности. Видеть в святой шлюху, а в шлюхе святую.ˮ − рассматривал Эйгер свою предсказуемую гостью.
К чему склоняется большинство мужчин тринитарию понятно и близко. Он как раз из большинства, из самой передней шеренги.
Не сказать, чтобы Эйгер не ждал подобного визита, а с ним обязательного трудного разговора. Ждал, конечно. Но так окончательно не определился, нужен ли он ему лично. Неопределенность его неким образом уподоблялась придонной мути, из которой, ненароком, извлекут, что мало вероятно, или всплывет само − вот это уже верней, нечто, чего извлекать и чему всплывать не желательно. Не все упрятанное в темные закоулки ,,яˮ достойно постороннего обозрения.
- ...Теперь скажите мне... прошу вас...
Эйгер оценил краткость Лилиан, и не смутился женской, мягко сказать, наивности. Вот так вот возьми и выложи всю подноготную. Без всяких тому побудительных причин. Но он-то ладно, от него не убудет. А она? Так рисковать, разбить собственное сердце? И что привнесет в её жизнь эта самая правда? Которая подлинная? Ничего кроме новых слез и горя.
− Что вы хотите от меня услышать, эсм? - сделался задумчив тринитарий.
Очень выгодно. Казаться задумчивым и мудрым. Согбенным тяжестью борения с искусами. Изображать великое смятение великого ума.... Скрыть полнейшее безразличие к чувствам и надеждам страдающей женщины. И не только Лилиан аф Поллак и её семейства. Его вообще мало волновало и трогало происходящее под синим небом, если это небо не над ним. Но ведь об этом не следует кричать на каждом углу? Даже подавать вида. Однако что препятствует взглянуть на ситуацию под несколько другим углом. В сущности, правда, которую от него требуют.... Она такой же товар, как и все прочее. Разве только цена должна быть весьма высока. Весьма. Иначе что за правда? Дешевка.
Тринитарий охотно себе возразил.
ˮОна такая всегда.ˮ
Пауза втянуть женщину в разговор. Не умно увлекаться монологами. Тому с кем обмениваются мыслями, словами, чувствами выраженными цветастыми словесами, доверяют больше. Утверждение, безусловно, не бесспорное. Но кто собирается спорить здесь и сейчас?
− Об этом юноше... О Колине... Его долго не было... а потом....
ˮЕй нравится называть бродяжку по имени,ˮ − насторожен и внимателен Эйгер. - ˮПри всем желании, её не убедить в гибели сына. Она не примет очевидного. Не захочет принять. Настолько сильна её вера? Настолько велика любовь? - и не удержался в границах разыгранной мудрости. − Или же баба просто напросто двинулась невеликим своим умишком?ˮ
И снова пауза. На этот раз для себя. Кое-что уяснить.
ˮЭсм Лилиан в той же яме, что и я когда-то! Вся в ожидании чуда!ˮ − и признал. - ˮДа мы родня!ˮ
Его тянет бессовестно веселиться. Душевная муть исторгла.... Впору защепить губы пальцами, зажать рот руками, но смять улыбку. Чудо вышло приземленным - спущенные штаны и плошка с маслом...
ˮА что?ˮ − нашел Эйгер уместным воспоминание. - ˮПо родственному-то...ˮ
Провоцировать надо уметь. Надо уметь подталкивать к нужным догадкам. У иных это призвание или выпестованная способность, у тринитария вспышка импровизации.
− Эсм, поймите правильно, ваше неведенье не намного, но безопасней пребывания в числе посвященных.
Женщина в отчаянной растерянности. Нет покоя рукам, а в глазах выразительное − о чем вы?
ˮСейчас вспомнит майских визитеров и придумает остальное, − верно предсказал тринитарий. − Ей будет нетрудно, но не достаточно.ˮ
− Вы должны меня понять.... Это жестоко..., - выдох отчаяния.
Она открыта ему. Бледность лица, дрожание голоса, набежавшая на ресницы слезинка.
ˮНикаких тайн,ˮ − раздосадован Эйгер. Хотя, наверное, досадовал еще больше, будь иначе.
- Мой Колин..., − сдается признаться Лилиан.
Он не слушает. Пропускает. Пропускает не простительно многое. Все.
МОЙ КОЛИН. Тесно в материнском сердце, тесно в обжигаемой надеждами груди, тесно в убогой комнатенке, тесно в каменных стенах Мюнца, тесно в унылой речной долине, тесно от горизонта до горизонта, тесно от земли до небес. МОЙ КОЛИН. МОЙ!
Легко продавать чему единственный обладатель. Труднее остаться торгашом, которому благодарны. Но в данном случае этого и не требуется.
- Я связан словом, − сказано им вслух.
Очень редко, Эйгер спрашивал у себя, в действительности ли он сбежал из монастыря? Ответ более чем утвердительный. Но возможен и другой. Не сбежал, а унес с собой, прихватил, нацеплял на острые края истерзанной израненной души и злачную яму, и каземат, и плошку с маслом, и библиотеку, и души сожженных в киновии монахов. Рана так никогда и не зарубцевалась. Гнила и гнила. Понемногу.
− Надеюсь, вы меня понимаете?
Что она, Лилиан аф Поллак должна понять из его слов? То, что осталось за словами. За словами всегда что-то да остается.
ˮСложно и запутано понять, Лилин*? Это только кажется. Еще одна извечная добровольная крайность, − не торопился форсировать события Эйгер. - Еще одна.... Из множества.... Жертвовать бОльшим ради малого. И тут ты не будешь первой. Первая − наша Праматерь. На всех последующих находился свой сорт яблок. Не обещаю.... Не обещаю, именно, яблок.... Зато в наличии обсидиановое зеркало. Для тебя.ˮ
