Родился летом 1940 года в Калужской области. Детство и юность прошли в Крыму, в селе Богатое (бывшее Бахчи-Эли), что расположено посредине между Симферополем и Феодосией. После окончания средней школы год работал на Донбассе, затем поступил в Новочеркасский политехнический институт. По окончании института получил диплом инженера-гидрогеолога и направление в П/Я. Десять лет проработал на уранодобывающем предприятии в закрытом городе Уч-Кудук. Затем, как опытный горный инженер, был направлен в Северную Чехию, в заграничную командировку, которая затянулась на десять лет. По чешской тематике защитил кандидатскую диссертацию, затем вернулся на Родину. Работал в институте ВИО-ГЕМ (г. Белгород), став со временем его главным инженером. В настоящее время являюсь научным консультантом этого института.
С пятнадцати лет начал писать стихи. Первые публикации появились в газетах «Кадиевский рабочий» и «Кадры индустрии» (1958–1964 гг). Одно из произведений того периода, белый стих «Письмо из Средней Азии» вошло в книгу «Письма из тополиной весны», выпущенную Ростовским книжным издательством в 1967 году.
Прозу пишу с 1965 года. Ранние произведения – повесть «Охота на Клеопатру», рассказы «Фархад», «За тех, кто в поле» и другие – долгое время не мог опубликовать в силу специфики работы на закрытом предприятии. С 2005 по 2010 годы издал малыми тиражами четыре книги – сборник стихов, сборник рассказов и два романа.
Активно занимаюсь литературными исследованиями, особенно плодотворно – творчеством М.Ю. Лермонтова и Гомера.
С 2015 года являюсь членом Интернационального Союза писателей.
На свалке, где смрадно и в солнце, и в дождь,
Жил одинокий обветренный Бомж,
И был у него самый преданный друг:
Удобный, большой, металлический крюк —
Им Бомж разбирал пепелища костров,
Свалочный жом, колтуны проводов,
Выкапывал ранний картофель на дачах
И укрощал агрессивных бродячих.
Летом Бомж ночевал на траве,
Зимой укрывался в бетонной трубе,
Над нею курился древесный отвал
И понемногу Бомжа согревал.
Осень с весной различал он по звездам,
Пил за наплывы мусоровозов,
И верил: свалочный материал —
Это особый, бесценный товар.
Гордился Бомж, что уж много лет
Не ведает он пустозвонных сует.
Свалка бесплатно давала жилье,
Пищу, одежду, табак и питье.
Жизнь без гостей, телефонов и писем,
Раскрепощенность движений и мыслей,
Роскошь свободы в себе, над собой,
В плотной обнимке с природной средой.
Плыть без весла по течению дней,
Без скрупулезности календарей,
В землю вгрызаться один на один,
Чувствуя жгучий адреналин,
Смелость не думать о завтрашнем дне,
Не копошиться в себе и в судьбе,
Не наклонять меж чиновничьих рот
Череп, не приспосабливать рот
К лживым и перекисшим словам,
Жить без претензий, не требуя прав,
Без похвалы или горькой вины,
Быть равнодушным к проблемам страны,
К судьбам младенцев и стариков,
К женщинам, к блеску семейных оков,
К дому с комфортом, к роскошным пирам,
К пестрой одежде, к свечам, зеркалам.
И только в последние дни по ночам
Сон обжигал его, словно камча:
Виделось, как меж колосьями ржи,
Он от пылающей свалки бежит…
* * *
На свалке жила незаметно и тихо
Седоволосая злая Бомжиха,
Она занимала широкий подвал —
Лаз в него рубчатый люк закрывал,
Дверь запиралась на прочный засов,
Свора лохматых, прикормленных псов
Денно и нощно, кружась у подвала,
Двор от незваных гостей охраняла.
Под слоем обносков Бомжиха умело
Скрывала прелестное женское тело,
Которое было причиной крушенья
Семейного счастья, крутого паденья
В жизнь, протекавшую, словно во мраке,
На чердаках, по ночлежкам, на свалке,
В поисках радости в мусорных баках,
В вечном общении с грязью и страхом.
Не веря собакам и прочным замкам,
Бомжиха тревожно спала по ночам:
Ей виделось, как, разрушая жилье,
К ней рвется в безумье мужское зверье.
А днем она злилась на бредни и страхи,
Однако готовилась к грозной атаке:
Держала у сердца опасную бритву
И часто усердно читала молитву.
Душу и чуткое сердце Бомжихи
Грели, как шуба, хорошие книги,
Было на свалке немерено их,
Старых и новых, карманных, больших,
В коробах, в связках, попарно, поштучно,
Полусожжённых и сваленных в кучи…
Видеть бывало ей горько и грустно,
Как превращается золото в мусор.
И очень редко, присев у подвала,
Старую песню она напевала:
«Девочка солнцем играла зеркальным,
Март еще юный стоял на асфальте,
Девочка солнце свое уронила,
Марту осколки тепла подарила.
Девочка плакала, ласкам не веря,
Девочка стала любимой апреля…»
* * *
На свалке бродил, как шатун-медвежонок,
Десятилетний косматый Бомжонок.
Спал он, где было теплей и уютней,
Свалку считая и домом, и кухней.
Мальчик носил постоянно пальто,
Больше всего он боялся «ментов»,
Но сторонился всех прочих людей,
Прячась средь мусорных куч и ветвей.
Имел он немного простых развлечений:
Катался порой на железных качелях —
Для них приспособил находчивый Бомж
Свисший с плиты экскаваторный ковш.
Еще он любил проноситься по свалке
Верхом на свирепой кавказской овчарке —
За ним с оглушительным визгом и лаем
Летела зубастая грозная стая.
Случались и праздники у Бомжонка,
Когда у Бомжихи варилась «сгущенка»,
Праздник такой был чарующе сладким —
Ел он и слушал волшебные сказки,
Тихо дремал на доске у подвала
(Женщина внутрь никого не пускала),
В полночь прощался, с началом восхода
Снова бродил и копался в отходах.
Часто ночами, под шаром луны,
Снились Бомжонку туманные сны….
Мама в венке из ромашек пушистых,
Свесились пряди волос золотистых
Из-под цветков на покатые плечи…
Губы молитву, как песенку, шепчут…
Она обтирает его простыней
И повторяет: «Глебушка мой,
Спи, подрастают быстрее во сне,
Папочка наш возвратится к весне,
Мы его встретим, отпразднуем лихо»
И нежно его обнимает… Бомжиха!
Папа ему не приснился ни разу,
Слышал лишь голос – одну только фразу:
«Скоро вернусь – будет краткой война…»
И где-то вдруг рвется со звоном струна.
Но иногда ему снились кошмары:
Двери железные, жесткие нары,
Люди в погонах и в черных бушлатах,
Врачи с санитарами в белых халатах,
Мрачный детдом, изолятор, больница,
Липкие, злые и страшные лица
Сверстников, взрослых, орущих, немых,
И он не может укрыться от них.
* * *
На свалке от фирмы «Воздушный мотор»
Закапывал ртутные лампы шофер —
Ему шла доплата за эти труды,
И яд их стекал в родники и пруды.
Парень был рослый с приятным лицом,
Слыл он порядочным мужем, отцом,
Скромным казался в словах и в вине,
И от соблазнов стоял в стороне.
И вот как-то утром, у края дороги,
Увидел он мельком Бомжихины ноги,
И вычислил сразу наметанный глаз
Под ветхой одеждою тайный соблазн.
И жажда любви сверхдоступной и скорой
Зажгла, будто молния, похоть шофера.
Он резко ударил по тормозам —
Машина вильнула, прошлась по кустам,
И встала стеною перед Бомжихой.
Шофер из УАЗика выпрыгнул лихо
И тут же вцепился в белесую гриву,
Но женщина вырвалась, вынула бритву,
Взмахнула, чтоб вскрыть нападавшему
глотку,
Однако лишь чиркнула по подбородку —
Сорвался лоскут окровавленной кожи,
Шофер устоял, быстро выхватил ножик,
И мигом, уже не владея собой,
Затеял он страшный, рискованный бой.
Бомжиха скакала, кружилась, визжала
И бритвой себя, как могла, защищала,
Шофер наступал, дав эмоциям волю,
И брызгался щедро слюною и кровью.
И мыслил он: «Стерва дрожит и боится,
Ее я возьму, а потом, как волчицу,
Прикончу и брошу в вонючий костер.
А впрочем, возможен другой приговор:
Заживо шкуру спущу по кускам
И отпущу на съедение псам,
Труп растерзает потом воронье…
Вот уж бомжовское это зверье!
Я покажу тебе, твари немытой,
Как нападать на прохожего с бритвой!»
* * *
Бомжонок, дремавший в лузге от гречихи,
Примчался на жалкие крики Бомжихи,
Увидел и бросился ей на подмогу:
Вцепился зубами в шоферскую ногу
Мужчина завыл, как ужаленный пес,
И нож над спиною ребенка занес, —
Блеснула на солнце зеркальная грань,
Готовясь пополнить кровавую дань.
Бомж в этот день был не в форме, лениво
Пил он с похмелья прокисшее пиво
И наблюдал равнодушно за дракой…
Вдруг, подчинившись какому-то знаку
И описавши рукой полукруг,
С силой метнул свой отточенный крюк, —
Дротик вонзился шоферу в нутро
И вышел наружу, сломавши ребро.
Все изменил неосознанный миг:
Бомжонок к дрожащей Бомжихе приник,
И тихо, с надеждой и страхом, спросил:
Мама, он, правда, тебя не убил?
Бомжиха, раскрыв в изумлении рот,
Молвила: Нет, а вот он уже мертв!
Ах ты, отважный и милый Гаврош…
– Братцы, за дело! – скомандовал Бомж.
– Ты отыщи-ка, пожалуйста, Нина,
Емкость какую-нибудь для бензина,
Глеб, прикати нам покрышек десяток,
Я ж наведу здесь и блеск, и порядок!
– Сделаем все, как прикажешь, Роман,
Ты уходи, я управлюсь сама…
– Нет, мы все трое отныне – семья,
Жили мы – каждый лишь сам для себя —
Плохо! Не вышло, да и не могло…
К счастью, несчастие нам помогло.
Есть у меня бриллианты в браслетах,
Золото, долларов пачки, все это
Я с моим другом нарыл здесь, на свалке!
Выбросить зло сие было не жалко,
Но я припрятал на черный денек,
Видно сам Бог подсказал и помог.
Хватит на виллу приличную с гаком,
Скрепим союз, как положено, браком,
Глеба усыновим, а со свалкой
Надобно было покончить, однако
Я сомневался, боялся и плакал,
И вот, сработал решающий фактор!
Руки мои – это мой капитал,
Бог мне уменье творить ими дал
И к трудолюбию сделал прививку,
И для мозгов подготовил начинку:
Техникум, курсы закончил с отличьем.
Я – крановщик и водитель приличный,
Был дальнобойщиком, ездил в столицу,
Фрукты возил, и арбузы, и птицу.
Встретил однажды знакомые лица,
И приоткрылась мне заграница:
К туркам челночил. Поверь, мой автобус
Несколько б раз обогнул синий глобус.
Строить умею, для будущей виллы
Выведу стены, поставлю стропила,
Справлюсь с электропроводкой сам,
Да и сантехника мне по зубам!
Не изучал я красивых изданий
Об архитектурно-ландшафтном дизайне.
И вот надумал, возможно, впопад,
Как воссоздать этот самый ландшафт.
Виллу освобожу от подсобок:
Будет подвал без подземных надстроек,
Домик подсобный оформлю, как терем,
В нем заложу гаражи и котельню,
Баньку срублю из отборной сосны,
Комплексом водной голубизны
Я закольцую периметр строений —
Гладью прудов и других сооружений.
Будет простор, чистота и комфорт,
По берегам – тополей хоровод,
Змейки тропинок, асфальта текстиль,
И на помосте – автомобиль…
Так что с тобой мы построим жилье
Светлое, чистое, важно: свое!
Это мое и желанье, и мненье, —
Ты выбирай, за тобою решенье!?
– Радостной жизнь назову я едва ли
В сумрачном, незащищенном подвале.
Как ненавижу я эту дыру,
Как к твоему я хотела костру!
Ты ж недоступен, угрюм, одинок,
Грозен на вид, словно раненный волк,
Но ты мне мил, и бывало порой
Я себя видела рядом с тобой.
Я не скажу, что во всем мастерица
(Мне по уменью с тобой не сравниться).
Нравилось в школе работать и знаю:
С Глебом я справлюсь, его воспитаю
Грамотным, добрым, трудолюбивым,
И постараюсь, чтоб был справедливым.
Выбор мой сделан: я вся за семью! —
Так отвечала Бомжиха ему.
На свалке в притихнувший утренний час,
Чернел, словно призрак, сожженный УАЗ,
Рядом двумя островочками тлело
В пепел сгоревшее мертвое тело, —
Буря горячих и жадных страстей
Будто мерцала над парой горстей,
Легкой субстанции сернистый чад
Капелькой влился в клубившийся смрад…
* * *
А в город, начавший раскручивать будни,
Вошли одержимые праздником люди:
Красивая женщина, огненный взгляд,
Прическа, как пламень, изящный наряд,
Шлейф благовоний за нею парит,
Солнечный жемчуг в сережках дрожит,
Тонкие пальцы в убранстве колец,
Будто ни шла, а плыла под венец.
Рядом мужчина, явно влюбленный,
Самоуверенный и обновленный,
С проседью кудри, решительный взор —
Все протаранить – завал иль затор!
Будто впервые увидевший свет,
Шел погружаться в пучину сует,
Как на параде, умело и гордо,
Поступь чеканя, изящно и твердо.
Мальчик меж ними – живая юла.
Крутится, скачет, жужжит, как пчела,
То загадает загадку для мамы,
То каламбур сочинит из рекламы,
То на газоне заляжет в цветах,
То перед папой пройдет на руках,
То вознесется на метр от земли —
Добрый шалун и любимчик семьи…
Так этот маленький, слаженный строй —
Шел за простой, но заветной мечтой.
И часто им вслед любопытный прохожий
Думал: «Вот эти совсем непохожи
На неудачников хмурых и скучных,
Ни на богатых людей, ни могучих,
Ни на заезжих гостей заграничных,
Но симпатичных и гармоничных,
Южных, по виду, людей-россиян,
Чем-то похожих на марсиан.
И только сыщик седой и глазастый
В группе заметил свои «спецконтрасты» —
В лицах и взглядах, в счастливых глазах
Видел он то, что – у зеков в бегах:
След от тоски по свободе в неволе.
«Значит, они оказались на воле,
Как беглецы – даже слышу их топот,
Но для себя не хочу лишних хлопот!
Не получается мигом – в игру:
Я – отставной капитан и могу
Только с Высокого разрешенья
Дело открыть … Но такого решения
Не принимаю – здоровье не то,
А кроме меня, не возьмется никто!»
