Но речь пойдет вообще, вообще не о паразитах. Скорее, о паразитках (шутка). Это уж так, к слову вспомнились клизмы, чтобы понятно было, как сильно желала Петровна счастья своему брату. И не просто как-нибудь вяло желала, а – деятельно.

Вот однажды, например, пришла в квартиру брата, по ее собственному выражению, «вычищать авгиевы конюшни». Известное дело, брат – холостяк, и в квартире царит всегдашний беспорядок. Как же, рассудила Петровна, личную жизнь заводить, когда в квартире такая грязюка. Вот, говорит Петровна, выдраю все, потом батюшку позовем, чтобы квартиру освятил, помолился чтоб, вот Господь и даст тебе счастье, пошлет суженую. Мне же моего дал – и тебе даст. Брат соглашается. Ему, может, и самому хочется счастливым быть. И еще потому соглашается, что квартира после размена с бывшей женой досталась ему «нехорошая». Обмен после развода несколько раз срывался из-за того, что жена находила слишком хорошей квартиру, что мужу бывшему достанется. Наконец нашла эту, «нехорошую». Предыдущий хозяин, похоже, не смог в ней жить, быстро продал. А сам ее купил у наследников после смерти молодого хозяина – тот в окно выпрыгнул с девятого этажа. Что этому предшествовало, что заставило его так поступить – неведомо, но только вскоре очевидно стало, что обитает в квартире всякая нечисть. Краем глаза видел брат какое-то существо рыжее, безобразное, мужеского полу; какое-то шевеление за спиной ощущал, и мороз пробирал до самого затылка. Временами необъяснимый ужас наваливался, душил. Так что старался он больше времени на работе проводить – заодно и карьеру сделал. Словом, квартиру явно требовалось освятить.

И правда, все хорошо получилось. Выдраила Петровна и комнату, длинную, как троллейбус, и кухню – любо-дорого. Сама батюшку привезла. Круп разных в рюмки насыпали, свечи зажгли. И наполнилась квартира клубами ароматного афонского ладана, и, кажется, прыснули с неслышными воплями в разные стороны нетопыри, что жили в ней непонятно на каких правах. И молитва густо звучала из уст и широкой груди дородного священника – не хуже колокольного звона, и кропил он святой водой все углы и закоулки жилища, изгоняя нечистых. И впервые за много дней, а может, и лет, спал Петровнин брат спокойно, без удушающих сновидений и ночных мечтаний.

А того не знал, что готовится уж новое испытание в рамках, так сказать, организации его личного счастья. И что клизмы те чуть не ведерные – сущие пустяки по сравнению с тем, что еще предстояло пережить.

Прибираясь в квартире, Петровна наткнулась на альбом с фотографиями. Присела, уставшая, стала перебирать их с теплым чувством. Она успела забыть, что брат смолоду был таким красавцем. Рубашка чуть не до пупа расстегнута, обнажает мускулистую грудь, джинсы-клеш, волосы длинные ветер раздувает. Взгляд – дерзкий, самоуверенный, какой бывает только у очень зеленых юнцов. С тех пор, как говорят, укатали сивку крутые горки. И взгляд стал более умеренным и более осмысленным, и штаны он теперь классические предпочитает. Ну, и волос существенно поубавилось. Зато карьера в гору идет, положение солидное. Только вот с семьей не заладилось… Петровна берет выпавшую из альбома фотографию. С кем это он? На черно-белом фото брат стоит в обнимку с невысокой молодой женщиной, довольно приятной, аккуратненькой – волосы вьющиеся до плеч, брюки «банан», улыбается… А! Это ж, наверное, балерина та, что к нему приезжала с Севера, они там вместе учились. И в институте дружили. Вспоминает Петровна, как мать получила телеграмму от сына: «Срочно вышли денег… Вылечу из института…» Сумма крупная указана. Ну что, повздыхала, поворчала заодно на молодежь, на юную Петровну, будто она в чем виновата, и пошла деньги с книжки снимать. Мать все-таки. А он после даже не объяснил, что за нужда такая была.

Балерина эта, что с фотографии, приезжала к брату, когда семья Петровны на юг переехала жить.

Петровна тогда одна маялась, тяжело ей было. Матери уже в живых не было. Отец еще раньше помер. Квартира ей досталась от родителей сырая, печка не топится, дров негде взять. Просто руки опускались.

И вот однажды пришел к ней брат с этой самой балеринкой. И такими счастливыми они ей показались, аки голуби. Так и жались друг к другу, так и льнули. Даже позавидовала грешным делом.

«Женись на ней – говорила брату, – чем не невеста, любит тебя, это ж видно!» – «Не-е, не мое это…» – вяло отбивался брат и разговор в сторону уводил.

Много позже брат признался, что балеринка (они так между собой и звали ее – «балеринка») понесла от него и, вернувшись на свой Север, через положенное время родила сына. И раз в год, в день рождения брата, стала звонить ему по телефону. Петровна помнит эти звонки. Брат надолго уходил в кухню с телефоном. Провод от него не давал плотно закрыть дверь, и слышно было, как говорит он тихо, через большие паузы, будто успокаивает. А на другом конце провода будто плачут. Гости притихали, вслушивались. Именинник возвращался смущенным, взъерошенным каким-то.

И фотографии мальчугана присылала, вот они, кстати, тут же, в альбоме хранятся отдельной пачкой. Петровна всматривается… Мальчишка лет четырех на трехколесном велосипеде. Нос пуговкой, губы толстые… Ничего общего. Вот разве что глаза… с хитринкой такие, будто чуть припухшие. Кто его знает… А вот – постарше. В хорошеньком костюмчике, вытянулся, руки по швам, взрослого из себя строит. Ребенок как ребенок…

И закралась Петровне в голову некая мысль… Повертела она задумчиво фотографию, где голубки вместе, да и положила ее себе в сумочку. Брату ничего не сказала – дело не терпело огласки.

Только город Петровна знала, где балеринка живет. И надо же такому случиться, что в большом этом северном городе жила Петровнина родня. Это судьба – решила Петровна и выслала родне фото с просьбой разыскать человека. Фамилию, правда, к тому времени уже знала. Объяснила, что это, мол, вопрос жизни. Про смерть не стала, чтоб не пугались.

Родня исполнительная оказалась. Да и балерин в городе, хоть и большом, а все ж не так много.

Оказалось, работает балеринка в местном Дворце культуры, молодую поросль воспитывает.

Списались. Скайпов тогда еще не было – общались исключительно посредством писем. «Я помню, – писала Петровна, – как вы вместе приходили ко мне в гости, такие молодые, такие счастливые… Брат и теперь один… Очень мне хочется с племянником встретиться, поглядеть на него. Чай я ему тетя родная – не обижу. Отдыхать приезжайте, на море. У нас хоть квартира маленькая, а все же мы с мужем рады будем – в тесноте да не в обиде, верно?..»

Через месяц только письмо пришло в ответ. Балеринка писала сдержанно: «…Да, так вышло, что я растила сына одна. Было трудно, но теперь у нас все хорошо. Сын вырос, ему скоро в армию. За приглашение спасибо. Не обещаю, но постараюсь…»

Петровна довольна. Того и гляди брата пристроит в хорошие руки – семья же готовая, считай.

«Семья же у тебя готовая… – внушает Петровна брату. – Чего еще искать – сын уже есть. Знаете друг друга с юности…» – Это уже когда балеринка написала, что приезжает в гости. Воспитанницы ее, балерины будущие, на лето в лагерь едут, так она с ними увязалась.

«Да какая там семья…» – тихо психует брат и, не допивши чаю, идет к выходу обуваться. Разговор ему неприятен. Зашел в гости к сестре, а она опять за свое – сколько можно… «Ты же ничего не знаешь! Не мое это, не смогу я…»

Ей бы в самом деле и отстать… Куда там! Да и поздно уже, балеринка вот-вот приезжает.

«Детей делать – твое, а с матерью его жить, так не твое! – ехидничает Петровна вдогонку, успевает, пока дверь за братом не захлопнулась.

Ладно, решает Петровна, сама буду с ней дружить, племянника привечать. Сама гостью приму.

А все же – вот настырная! – упросила брата приехать на вокзал.

Дальше вспоминать неприятно. Как в дурном сне, когда длятся и длятся тягучие какие-то события, и плохо тебе, а проснуться не получается.

Балеринка сошла с поезда в окружении говорливой, весело-оживленной стайки воспитанниц. Они были стройные, как статуэтки, все как одна с элегантным балеринским пучком на затылке. Гостья улыбнулась и смущенно, и несколько снисходительно при виде делегации – Петровна с мужем и давняя ее любовь, поседевший, но по-прежнему стройный и элегантный, Петровнин брат.