– Кто же молоко с солёным ест? – усмехнулся он, – тогда до ветру не набегаешься!

– Не хочешь – не ешь, – отозвалась Меланья, доставая большой чугун из печи. Ухват плыл по воздуху, доставал до стола, угрожая столкнуть банку.

– Э-э-эй! – забеспокоился Сёмка, – ничего не видишь, сейчас всё опрокинешь!

Меланья поставила чёрный ухват в угол, взяла старое, почерневшее полотенце, обхватила им за бока чугуна и слила воду в ведро. Из ведра пошёл пар, из чугуна пар, сама Меланья тяжело дыша, медленно разгибалась.

– Сказала бы, я бы сам слил воду, – посочувствовал Сёмка.

– Сама я справлюсь, и воду сама занесу, тебя ждёт работа тяжелее.

– Какая? – насторожился он. Работа работе – рознь. Есть не благодарная и тяжёлая, отдача от которой очень не заметна. Это все работы по хозяйству, по огороду, урожай с которого уже собран и продан. Есть работа калымная – возка сена или колка дров у соседей – там без бутылочки не обойтись. Но у Ольги Серёжка подрастает, а к деду Егору поселковские ходят, остаётся лишь Фёкла со своей непутёвой дочкой. Та зовёт чаще, а расплачивается вонючим самогоном.

Меланья вывалила картошку в кадушку, стала толочь её. От её сотрясения подрагивали вёдра на лавке, серый кот тёрся о ноги хозяйки, полосатый половичёк буровился на полу. На окне рос сухой и пыльный столетник. За окном, вдоль улицы молоденькая, худенькая девчушка толкала впереди себя коляску. Она сильно раскачивала её и что то напевала. У дома Егора стояла привязанная к ограде лошадь, на телеге валялся плуг. Сомнений у Сёмки больше не оставалось: мать хочет заставить его пахать огород. Осенью эта работа казалась парню не только не шабашная, не благодарная, но и не нужная, ибо эту работу можно отложить до весны. Сёмка ел картошку, хмурился. Мать потолкла картошку, подошла ближе. Зная об отношении сына к пахоте огорода, она тянула с ответом. Взяла кружку, налила воды, полила столетник, поправила половик на полу. Сёмка мельком взглядывал, как она неуклюже топчется на кухне, как вытирает руки о фартук. Смотрел на её серенькое, выцветшее платье, заметил углубившиеся морщины, поседевшие редкие волосы, собранные в узелок на затылке. Её худые руки с длинными пальцами, опёршимися о край стола, и жутко жалел себя: ну чем эта старая баба может помочь ему? Она даже не хочет отложить вспашку огорода до весны, когда будут новые силы, когда появится желание. А что желание появится, в это Сёмка верил свято. Ему всегда хотелось что то делать, но потом, не сейчас.

– Смотри-ка, – сказала Меланья, – Соска свою куклу опять в коляске таскает, заморозит ребятёнка.

Соской деревенские жители звали дочку Фёклы Маринку. Та до не давнего времени всё сосала соску, пока не родилось у неё своё дитё. От кого родила, ни кто не знает, а в посёлке Бор с ней гуляли многие. Девочке уже три года, а она до сих пор не ходит, но в коляске Маринка её не катает. Меланья об этом знает, но разговоры о непутёвой Маринке всегда сближают её с сыном, поднимают обоим настроение. Приятно осознавать, что кто то живёт ещё хуже тебя, над кем можно посмеяться, ощущая своё превосходство. Сёмка глянул в окно: невзрачная фигурка Маринки приближалась к телеге, на которой вчера привезли плуг. Соска поставила коляску между оглоблей, сама уселась на грядку телеги, заболтала ногами, зажмурилась, глядя на солнце.

– Живёт человек, – задумчиво проговорил Сёмка, – хлеб и вода, крыша над головой и ничего ей больше не надо.

– Так-так, – живо согласилась Меланья. – Пособие на девку получает каждый месяц 80 рубликов, да ещё пенсия старухи, на хлеб только и хватает.

Сёмка нахмурился – о 80десяти рублях он не знал. Хотел было посмеяться над Маринкой, над её малыми потребностями, узостью интересов. Хотя иной раз он сам проповедовал малые потребности человека, но всё же предпочитал считать себя самостоятельным и рачительным хозяином. А теперь выходит, что даже некчемушняя Соска и та получает какое то пособие, живёт на свои деньги. У него же нет ни пособия, ни пенсии, ни зарплаты, словно он не работает. А разве мать без него одна справится? Вот, опять пахать надо. И не желанная минутой раньше работа, стала вполне приемлемой, оправдывающей его пребывание дома.

– Ладно, вспашу, – согласно махнул он рукой, – детские слёзы – 80 рублей – два ведра картошки.

– Так-так, – закивала головой Меланья, – лошадка добрая, смирная.

Весной пахать не когда, весной другие работы поджимают, нынче и пашут и сеют осенью.

Она стояла у стола и всё говорила, говорила, радуясь, что сын согласился пахать и, боялась, что он передумает.

Сёмка аккуратно подчистил картошку, выпил молока, съел пару огурцов, выпил молока, видимо забыв о несовместимости продуктов, и вышел на мост покурить. Согласившись сейчас пахать, он стал выискивать положительные стороны предстоящей работы. Весной меньше работы – это хорошо, денёк сегодня замечательный – это тоже хорошо. Может мать ещё постарается и достанет бутылку, ведь надо же выпить с устатку. Уговорив себя, Сёмка поверх тёплой, полосатой тельняшки надел пиджак, натянул сапоги и вышел на улицу. Маринка по-прежнему сидела на телеге и качала в руках полено, завёрнутое в грязный, серый платок. Светлые, не мытые волосы свисали по плечам. Крупные веснушки густо облепили худенькое личико к крошками хлеба у рта.

– Умывалась ли ты сегодня, Маринка? – Спросил, усмехаясь, Сёмка.

– Нее а, – замотала головой Маринка.

– А причёсывалась ли?

– Нее а.

– А успела ли покушать?

– Аха, – Маринка заулыбалась, и пошла следом за Сёмкой. Он никогда, в отличие от матери, не ругал её, всегда ласково разговаривал, и девчушку тянуло к парню. Маринка оттолкнула подальше коляску, спрыгнула с телеги и торопливо подавала Сёмке хомут, вожжи, помогая запрягать лошадь. Забегая вперёд, она открыла ворота, прогоняя овец и куриц на улицу. Маринка пыталась даже хвататься за ручки плуга, но Сёмка грубо отстранил её.

– Не твоего ума дело, иди и качай своё полено.

– Это моя дочка, – спорила девчушка.

– Дочка у матери твоей сидит, у Фёклы, – сегодня соседка раздражала его. Сёмка всё время думал о тех 80 рублях, ни за что получаемых Соской.

– Это у меня вторая дочка, та Вичка, а это Машка, я теперь пособия больше буду получать.

Дочку у Маринки звали Викторией. Насмешливый Сёмка сам посоветовал ей дать такое имя. Мол, так звали жену самого Леонида Ильича, и девочкам с таким именем платят деньги. Теперь Маринка своё пособие считала заслугой Сёмки. Фёкла внучку звала просто Вичкой, так в деревне называют сухой прут. Интересно Сёмке поговорить с малоумной, да работать надо. Он становится за плуг, понукает лошадь. Пласт брал узенький, пахал не глубоко, так лошадь меньше устаёт и самому легче. До обеда вспахал пол-огорода. Смешно конечно, раньше до обеда два-три огорода засаживали, а теперь только вспахали. Сёмка же очень устал, отпустил лошадь пастись на меже, а сам прилёг рядом с Маринкой. Та держала полено уже верх ногами.

– Устал? – спросила заботливо.

– А то, – усмехнулся Сёмка, – пахать, это тебе не полено качать – тяжелее работка будет.

– Это Маша, – упрямо повторила девчушка.

– А может мальчик? Может сын у тебя?

– Нет, мальчики только у мальчиков бывают, а я девочка, вот.

– И мальчики и девочки только у девочек родятся, – просвещал её Сёмка. – А скажи – ка, Маринка, с кем это ты, понимаешь, валялась, спала вместе?

Маринка нахмурила лобик, задумалась. И спала, и валялась не вполне подходило к тому делу, которое с ней совершали. В то время к ней особенно хорошо относились: жалели её, сладко кормили, защищали и очень старались ей понравиться.

– А любила кого? – широко улыбнулась она, – так всех я люблю и, все меня любят, кроме мамки. Мамка Фёкла всё Маринку ругает, никуда Маринку гулять не отпускает.

Меланья управлялась по хозяйству: сбивала сметану, теребила шерсть, варила суп, заносила воду. Каждый раз, выбегая на мост, она прислонялась лбом к стеклу, смотрела, как пашет её Сёмка. Радовалось сердце матери. Конечно, сейчас не то, что раньше, когда лошадь с натугой тянула плуг, всё прогибаясь вперёд, когда пахарь тоже тяжело ступал, покрикивал на лошадь. А рядом суетились бабы, кто навоз подкладывал, кто картошку втыкал. Сейчас лошадь шагает легко, пласт плугом Сёмка отрезает тоненький, сам только направляет плуг, не заботясь вдавить его глубже. Вместо баб сидит одна малоумная Соска, и Сёмка радушно разговаривает с ней. Но, всё же пашет, тёмные пласты земли ровным слоем нежатся на солнце. Меланья сварила суп вкуснее, не пожалела положить солёного мяса. Приготовила салат из огурцов и помидор, сварила яйца. Стукнула на мосту по стеклу, позвала сына обедать. Тот махнул рукой Маринке, приглашая её тоже. Та рада-радёшенька, вперёд парня домой заскочила. Сёмка пока под умывальником руки мыл, она уже за столом сидит, на его табуретке. Меланья опешила.