— Ох, камень надо было прихватить… я бы их камнем. — Славка, старший брат Тишки, был настроен воинственно.

— Да чего бы ты камнем сделал, — охладил его пыл Гомзиков. — Мы вон с Тишкой шесть кошек к ним подсадили — и то никакого толку. Видал, как рванули к выходу? Наверно, не одну эти крокодилы изувечили. Заметил, как зубы скалили? С такими не всякая кошка сладит.

Тишка жался к Гомзикову, а Славка не оробел, деловито исследовал дыры в полу, принюхиваясь, будто кот, суя в тёмные выгрызы в дереве пальцы, словно собираясь ухватить крысу за хвост и вытащить её на белый свет.

— Травить надо! — убеждённо заявил он.

Гомзиков усмехнулся:

— У меня, Славочка, в поле комбайны работают, я не могу их останавливать.

Ох уж этот Гомзиков! Он всегда так: сначала что-нибудь скажет, а потом начнёт объяснять. В прошлый раз по-заячьи напетлял вокруг затяжной зимы. Теперь так же неясно крутит вокруг комбайнов.

— Так разве одно другому мешает? — не удержался Славик.

— А как же? — в свою очередь удивился Гомзиков. — Я фуражное зерно сушу, на корм скоту. Если яды в него попадут, то и скот отравиться может. Конечно, в незначительной дозе не страшно, но тут же, сами видели, что творится… Тут крысидом фукать и фукать у каждой дыры — их же армия. А десятипроцентным фтористым натром ещё опаснее, чем крысидом… Куда ни кинь, везде клин… Одна надежда была на кошек.

— Может, мы ещё раз попробуем? — предложил Тишка. — Вон у Егорихи кот такой злыдень, что на собаку и то бросается. Неужто от крысы задаст драпака?

— Давайте ещё раз попробуем, — согласился Гомзиков и неожиданно засмеялся. — Я вот на сушилку бежал, так у Егорихина дома козу видел с рогатиной на шее. Хитрущая, видать, скотинка — голову норовит между жердей в огород просунуть, там трава её манит сочная. Да Егориха хитрее козы оказалась: на шею ей рогатину привязала. Та как ни тянется между жердей к траве, рогатина её не пускает… Вот и крыс бы нам так обхитрить.

Славик сразу задумался. Но Тишка-то братца знал — ничего ему путного в голову не придёт. Только и хватает его на то, чтобы на крыс выйти с камнями.

И точно.

— Эх, если бы я с камнями вошёл, так не одну бы прицельным огнём уложил, — похвастался Славик.

Но Тишка-то уже знал, у кого идей полная голова. К Алику Макарову надо бежать. Уж если он беспроволочный телефон изобретает, то и насчёт крыс может чего-нибудь придумать.

У Алика голова варит.

Но и от кошек отказываться пока нельзя. Егорихин кот не зря в деревне прозван Агрессором. Уж он-то от крыс не отступит.

Но и Агрессор, к сожалению, сплоховал. Он сконфуженно встретил Гомзикова у порога сушилки. На носу у него запеклась кровь. Правое ухо безжизненно переломилось надвое. И когда Гомзиков включил свет, ощеренные крысы со вздыбленными загривками опять лениво потрусили к норам.

— Разбой среди бела дня, — только и сказал Гомзиков.

Алик Макаров даже не стал в сушилку и заходить:

— Я могу консультацию и отсюда дать.

— Да ты хоть посмотри, какие они дырищи выгрызли, — уговаривал его Славик. — Ты посмотри, какие потери от них колхоз несёт…

— Я могу представить и без осмотра. — Алик достал из кармана расчёску, взволнил ею «коровий» зализ.

На голоса вышел из сушилки Гомзиков.

— Что за шум, а драки нет? — спросил он, подозрительно оглядывая ребят. Они были как нахохленные воробьи: Славка рвался в помещение сушилки, чтобы в натуре продемонстрировать зазванному сюда башковитому гостю всё, что высмотрел вчера сам, Алик же — в отутюженных брючках, в сверкающих глянцем ботиночках — высокомерничал, упирался и, как казалось Тишке, набивал себе цену.

Тишка обрадовался тому, что Гомзиков вышел к ним на крыльцо.

— Вот Алик Макаров, — сказал он. — Он придумал уже… Он…

Алик и в присутствии Гомзикова продолжал важничать.

— Да вот, позвали, — кивнул он на Тишку и Славика. — Говорят, крыс вы тут расплодили.

— Точно, — подхватил Гомзиков. — Усиленно занимались селекцией… Не изволите ли взглянуть?

— Да нет, зачем смотреть, — то ли не поняв издёвки, то ли сделав вид, что не понял, сказал Алик. — Мне и так всё ясно.

— А то взглянули бы, — настаивал Гомзиков, — Особо породистых я отлавливаю и, как свиньям, подвязываю на шею деревяшку, чтобы ее грызли а не пол. Это благотворно воздействует на нервную систему, сказывается на привесах.

Славка откровенно захохотал.

Тишка ткнул брата и покосился на Алика: а вдруг тот обидится?

Алик стоял насупленный, играл желваками.

— Мне что? Я могу и уйти. — Он знал себе цену.

Тишка дёрнул его за рукав:

— Алик, Али-и-ик… Ты же про пластинки хотел рассказать…

— Ну, если они не хотят, — пожал Алик плечами и покосился на Гомзикова.

Гомзиков стоял чуть в сторонке, и Тишка, наблюдавший за ним, видел, что бригадир то и дело смеживал веки, пряча в глазах насмешливость.

«Не верит, — догадался Тишка. — А зря! Кроме Алика, никому не сообразить».

Славка всё же вовремя одёрнул себя, насторожился.

— Да ты, Алик, чего? — пошёл он на примирительные уговоры. — Ну, бывает же… Смешинка попала в рот. Не обращай внимания. Скажи всё Ивану Сергеевичу, чего нам говорил.

Алику этого было достаточно. Он повернулся к Гомзикову:

— Иван Сергеевич, я думаю, на крыс можно подействовать музыкой.

— Это что, как в той сказке про скрипача, который всех крыс за собой в море увёл?

Гомзиков по-прежнему не скрывал насмешки. Но Алик-то — Тишка знал это! — тоже не лыком шит.

— Да нет, — сказал он спокойно, — Та сказка не опирается на научные сведения… Крысы, наоборот, не любят музыки и за скрипачом никуда не пойдут…

— Ну, так зачем же и огород городить? — опять не сдержал ухмылки Гомзиков.

Алик прочертил носком ботинка черту — излюбленный его жест.

— Знаете, Иван Сергеевич, — сказал он, — дело в том, что крысы очень болезненно реагируют на музыку. У них даже случаются от неё эпилептические припадки.

— Чего, чего? — не поверил Гомзиков.

— Иван Сергеевич, я ничего не придумал, — сохраняя достоинство, сказал Алик и опять провёл ботинком полукруглую линию по земле, — я читал научную работу английского психолога Мойры Вильямс…

— Какого, какого психолога? — переспросил растерянно Гомзиков.

— Английского.

Гомзиков недоверчиво покрутил головой: ох и заливаешь же, мол, ты, парень!

— А на каком языке написано? — всё же уточнил он.

— На английском. Но я читал в переводе на русский.

— Ага, значит, пишет он всё-таки на своём, не на нашем?

Тут уж и Славик не утерпел:

— Иван Сергеевич, а чего? Рус не верит — дай проверить…

Гомзиков захохотал:

— Ну, учёные головы, заморочили вы меня английским психологом: тащите вашу амбарную музыку… Какая она: буги-вуги или трали-вали?

— Да нет, — возразил Алик. — Самая мелодичная… И кстати, английский психолог — женщина, не мужчина.

Гомзиков, конечно же, после этого ещё больше засомневался в успехе «амбарной музыки».

— A-а, валяйте… Толку не будет.

Он знал, что вот если бы сушилку приподнять, как на курьих ножках, на каменных круглых сваях или окопать её глубокой траншеей, крысам было бы не пройти. Он знал, что грызунов можно травить крысидом, углекислым барием, фтористым натром. Он знал, что на них можно ставить капканы, что их можно заманивать в хитроумные ловушки. Но чтобы их можно было выживать из амбара музыкой…

— Бред собачий!

Алик заставил нести проигрыватель Тишку, а сам важно вышагивал впереди, как журавль. Проигрыватель был нелёгок, Тишка то и дело переменял руки, но не пищал: главное, Алик согласился помочь Гомзикову.

Теперь бригадир прекратит издёвочки над ребятами: он, лобастый, ничего не сумел придумать, а они, школьники, избавят колхозную зерносушилку от всякой твари.