А что теперь?

Двадцать четыре года спустя – Украина ведет тяжелые переговоры о списании части внешнего долга, составляющего более 100 % ВВП. По уровню жизни страна – беднейшая в Европе и беднейшая в СНГ, ВВП на душу населения – 2002 доллара, это ниже Гондураса. Ради повышения ВВП обсуждается идея включить в его расчет доходы от проституции, страна стала мировым центром проституции и секс-туризма. Большей части населения не хватает денег даже на еду. Потеряна пятая часть населения. Люди – бегут целыми регионами. В стране уже прошли два государственных переворота, и началась гражданская война. Остатки армии – сражаются с собственным народом на старой советской технике. Государство недееспособно. Коррупция в милиции и прокуратуре приближается к 100 %. Все политические партии полностью обанкротились. Попытки реформ проваливаются раз за разом. Инфраструктура обветшала, в промышленность все это время ничего не вкладывали, процветает рейдерство и произвол. Дороги по всей стране – как после бомбежки. Деревня вымирает целыми селами и районами. Могущественный сосед – из брата превратился в смертельного врага.

Мечта всей жизни – чтобы отменили визы в ЕС, и можно было бы выехать на заработки – собирать клубнику и драить туалеты. Или торговать собой.

Как вы дожили до этого, украинцы!? Вам не стыдно?!

Этот текст – я не раз видел в интернете, не раз на него отвечали украинцы. Все ответы – были либо из серии «сам дурак» – либо с оскорблениями и немалой озлобленностью. Ни разу я не видел более – менее внятного ответа на вопрос – а как же на самом деле так могло случиться? Ведь неплохая была страна.

По сути, таких вопросов три – федерализм (степень свободы разных, непохожих друг на друга регионов), язык и национальная память. Все! Но из-за этих трех вопросов – страна, которая в 1991 году и численностью населения и территорией была равна Австро-Венгерской Империи – сейчас по важнейшим показателям экономического и социального развития – соседствует с такими странами как Сомали, Зимбабве, Сектор Газа. Проблемы Украины – типичны для постколониальных стран Африки, причем самых отсталых стран – и это страна, находящаяся в центре Европы, давшая миру Нобелевских лауреатов…

Вопрос унитарной или федеральной структуры украинского государства – был поднят впервые еще во время парламентских выборов 1990 и президентских выборов 1991 года и до сих пор является одним из основных в украинской политике. Неправильный ответ может погубить всю политическую карьеру и прославить политика как зрадника (предателя). Это далеко не технический вопрос: украинские националисты считают, что только будучи унитарной Украина сможет выжить. Примеры обратного: РФ и США являются федерациями, а Швейцария и Германия (де факто) даже конфедерациями – никого не убеждают и только вызывают озлобление. И все эти страхи имеют глубокие исторические корни.

Для начала – раз уж заговорили про Австро-Венгрию, позвольте привести пару, так сказать, приветов из прошлого. Отрывки из книг великих – Стефана Цвейга и Зигмунда Фрейда.

Вот отрывки из книг Зигмунда Фрейда, которые собрала в своей книге о предвоенной Европе Маргарет МакМиллан

Национальные противоречия не только приводили к вспышкам уличного насилия, но и до крайности затрудняли работу обоих парламентов Дуалистической монархии. Политические партии, создаваемые на основе языка и этнической принадлежности, были по большей части заинтересованы лишь в защите этнических же интересов, а потому блокировали работу, которая не служила этим целям. Депутаты дули в трубы, звенели колокольчиками, били в гонги и барабаны, бросались чернильницами и книгами – все для того, чтобы заткнуть рты оппонентам. Обструкция стала обычным приемом – в ходе одного из самых известных случаев такого рода немецкий депутат выступал подряд двенадцать часов, лишь бы только не дать чехам возможности добиться в Богемии и Моравии равных прав для чешского языка.

Целый ряд венгерских политических лидеров и их сторонников последовательно стремились к тому, чтобы шаг за шагом сделать значительную часть армии империи более «венгерской» – с чисто венгерскими полками во главе с говорящими по-венгерски офицерами и под венгерскими же знаменами. Такие меры угрожали целостности и эффективности армии – кроме того, как указывал французский военный атташе, нужного количества пригодных офицеров все равно не было в наличии. Когда Франц Иосиф попытался успокоить страсти и в 1903 г. провозгласил, что его армия пронизана духом единства и гармонии, а ко всем этническим группам относятся с равным уважением, это лишь подлило масла в огонь. Венгерские националисты в Будапеште ухватились за то, что «этническим» по-венгерски прозвучало как «племенным», что, конечно, было сочтено смертельным оскорблением

Внимание общества сосредоточивалось на пустяках – на том, как в Опере поссорились чешский и немецкий исполнители, на драке, которая произошла в парламенте из за назначения какого то чиновника в Богемии, на достоинствах последней оперетты или на продаже билетов для благотворительного бала»

Последнее было связано с тем, что и у самих венгров имелись затруднения в области «национального вопроса» – затруднения, которые они до того момента успешно игнорировали. Венгры, или, как они сами предпочитали называться, мадьяры, представляли собой лишь незначительное большинство обитателей страны, но строгие ограничения избирательного права гарантировали им почти полное господство в парламенте. К 1900 г. национальные движения (сербское, хорватское, румынское) охватили Венгрию, и такое отсутствие представительства в органах власти лишь усиливало их. Дополнительным поводом для недовольства было принудительное насаждение венгерского языка в школах и присутственных местах. В те годы национализм усиливался повсюду – как внутри Австро-Венгрии, так и вне ее. В 1895 г. в Будапеште собрался Конгресс национальностей, который потребовал, чтобы Венгрия была провозглашена многонациональным государством. Венгры отреагировали на это с гневом и тревогой. Даже сравнительно либерально настроенный Тиса попросту не мог принять того факта, что внутри Венгрии существуют и другие национальности, обладающие собственными законными интересами. С его точки зрения, те же румыны (за исключением радикалов) были кем-то вроде крепостных крестьян и хорошо знали свое место: «Я знаю, что это кроткие, мирные люди – они уважают дворянство и благодарны за любое доброе слово»

По всей территории Дуалистической монархии прокатилась тогда волна национализма, вызвавшая бесконечные и бесплодные споры относительно школ, рабочих мест и даже табличек с названиями улиц. Во время переписи вопрос о том, какой язык для человека является родным, стал ключевым при определении соотношения сил между отдельными нациями – а потому различные группировки даже стали вывешивать плакаты, подталкивающие к тому или иному «верному» ответу на него. Часто национальный вопрос сочетался с классовыми противоречиями – например, румыны и русины были по преимуществу крестьянами и в этом качестве противостояли венгерским и польским землевладельцам.

Тем не менее, сила националистического движения была такова, что классы, которые в других странах сплотились вокруг социалистических, либеральных или консервативных партий, в Австро-Венгрии раскололись по национальному признаку.

Поскольку картина чересполосицы населения в Австро-Венгрии складывалась веками, то практически в любом месте можно было обнаружить узел национальных противоречий: в Словении словенцы конфликтовали с итальянцами, в Галиции – поляки с русинами, а немцы, казалось, противостояли всем – и тем же итальянцам в Тироле, и чехам в Богемии. В 1895 г. правительство Австрии пало из-за того, что немецкие представители выступили против создания для словенцев параллельных классов в средней школе. Два года спустя между немцами и чехами вспыхнул конфликт из за права использования чешского языка в официальных документах – в итоге начались уличные беспорядки, а еще один премьер министр был вынужден уйти в отставку. Когда в 1904 г. в Университете Инсбрука дали возможность изучать право на итальянском, это вызвало возмущение и манифестации уже со стороны немецкого населения. Новые железнодорожные станции оставались безымянными из-за того, что не удавалось прийти к согласию по поводу языка, на котором их следует назвать.