— Постараюсь! — весело сказал Прантиш и двинул подальше от счастли­вого семейства. Схватил первого встречного мужика за шиворот:

— Где здесь более короткая дорога к Глинищам?

Мужик подумал, почесал голову:

— Разве что вон там, ложбиной проехать. Только по дороге болото будет, где недавно маленький панич с каретой утонул.

Вырвич снова гнал коня окраса спелого каштана и думал, что Полонейка получит то, чего боялась. Интересно, что поручено Ватману: увезти паненку или сделать ее вдовою? А может, решено обоих, без магнатского благослове­ния повенчанных, заточить? Сестру свою пан Богинский, конечно, убивать не станет, а вот в монастырь может отправить.

Дорога была — так, одно название, что дорога. Еле проглядывала, ветви хлестали по лицу, по плечам. А потом и правда началось болото. Конь скользил по глине, в одном месте, оступившись, провалился почти по грудь. А вот и место, где утонула карета, — здесь с болотистой тропой соединялась более широкая, наезженная дорога, по ней вот-вот доберется к имению отряд под командой Ватмана. На перекрестке стоял недавно постав­ленный дубовый крест — не обычный придорожный оберег, а в память погибших — под ним, на бугорке черной земли, лежали срезанные, еще не увядшие цветы.

Прантиш, выпачканный в глине и тине, с налипшей на одежду ряской, влетел во двор имения Агалинских, как пограничный стражник за контра­бандистом:

— Пан Гервасий! Пани Полонея! Немедленно уезжайте!

Агалинский успел уже, видимо, выцедить кружку-другую пива и полу­чить за это от ласковой женушки хороший нагоняй. Услышав, что случилось, он встрепенулся, как петух, проспавший рассвет:

— Ну, я их встречу, гицлей! Орудия подготовлены, сейчас людей во­оружу — и.

Полонея, побледневшая, когда прозвучало имя Германа Ватмана, дернула мужа за рукав.

— Напомню васпану, что это не кучка разбойников, а люди моего высо­кородного брата, генерал-майора и стольника литовского. И он, если что, может сюда целую армию прислать. Васпан будет держать блокаду против целого войска? Войну устроить на все княжество? Я не София Алелькович, а ваша мость — не Януш Радзивилл. Это раньше к вам на подмогу прискакали бы родственники и друзья. Но из-за нашего брака вы — один. Все отверну­лись. Едем на корабль!

Пан Гервасий бранился, правда, тихо, но через считаные минуты оба сидели в карете — к счастью, сундуки загрузили еще вчера. На прощание Полонейка поцеловала Прантиша:

— Пусть пан найдет свое счастье! И. простит меня за все. Не буду просить не забывать меня. Наоборот — пусть другая, лучшая, как можно быстрее заставит забыть обо мне. А я никогда не забуду отвагу и доброту пана Вырвича.

И что-то небольшое и тяжелое сунула ему в руку.

Когда карета исчезла из виду, Вырвич осознал, что щеки позорно мокрые. Да что же это — расплакался, как девочка! Потянулся кулаком вытереть слезы — вспомнил о подарке. Крест. Золотой крест на цепи, усы­панный бриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами. Королевский подарок! Да за этот крест, наверное, деревню купить можно!

Но на душе легче не стало. Прантиш повесил дорогой крест на шею, засу­нул под рубашку. Что же, прошлый раз, когда княжна послала Прантиша на смерть в полоцкие подземелья, она наградила Вырвича драгоценным кинжалом персиянской работы. Он остался где-то в томашовских подвалах, присвоенный тюремщиком. А когда паненка разбила своему рыцарю серд­це — откупилась крестом. Принесет ли он ему большую удачу?

Вырвич направлял коня знакомой болотистой тропой, опустив голову, слушая только собственные тяжелые мысли. Поэтому на перекрестке не сразу заметил, что по большой дороге приближаются всадники. Вот холера! Тоже — воин нашелся! Ворона, а не воин!

Вырвич припустил коня по тропе, надеясь, что с тракта его не успели заметить. Но когда сзади послышались улюлюканье и выстрелы, понял, что попал, как воробей в шапку.

А разогнаться было невозможно — по такой дороге горшки не возят. Пока Прантиш отчаянно раздумывал, не лучше ли соскочить с коня и бросить­ся в заросли, конь споткнулся.

Вырвич успел выхватить саблю — Лёдник хорошо его тренировал, но под пулями особенно не похвастаешь фехтовальным мастерством. Напрасно кри­чал, что он шляхтич, драгун, подаст на них в суд, — наемники просто делали свое дело. И кое-кого он видел раньше — в Полоцке, когда те вместе с Ватманом сидели в засаде в доме Реничей с заложницей пани Саломеей. А вот и сам пан Герман Ватман — ждет, откинувшись в свободной позе на могучем дрыгканте.

— Приветствую вашу студенческую мость!

— Я дипломированный доктор, васпан, и подхорунжий литовской хоруг­ви! Я возмущен вашим коварным нападением! Я подам петицию его королев­ской мости! В Трибунал! Как вы осмелились насильно задерживать шляхти­ча! — Прантиш не убирал руки с эфеса сабли. На Ватмана его горячая речь произвела впечатление не большее, чем муха на кувшин молока.

— И каким это образом пан подхорунжий очутился в этих лесах? И не гостил ли он у одной очень родовитой, красивенькой, но неугомонной пер­соны?

— Я, ваша мость, готовлюсь отправляться к месту дислокации своей хоругви, у меня нет времени ездить в гости! — Прантиш на ходу сочинял что-то о важных военных поручениях, о которых он не имеет права рассказывать, но Ватман только рукой махнул.

— На всякий случай ваша мость проедет с нами в имение Глинищи. Вдруг встретим там наших общих знакомых? Вот и отметим встречу вместе. Кстати, а где воинственный доктор, бывший слуга васпана? А то он имеет способность возникать в самых ненужных местах, в неудобное время, да еще с сабелькой. Из этих кустов не выскочит?

Вырвич заверил, что профессор в Вильне и в кустах его точно нет, и снова начал возмущаться. Но его никто не слушал. Даже саблю отобрали, хорошо, что не связали, как сноп.

В имение Агалинских, к Прантишеву удовольствию, банде Ватмана попасть так же легко, как ему с пани Саломеей, не удалось. Слуги, очевидно, получили соответствующий приказ. Даже из пушек пару раз выстрелили. Правда, ранили многострадальную белорусскую землю, которую ранами не удивить, а наемники Ватмана выстрелов не боялись. Но каждое мгновение приближало Полонейку к свободе!

Ватман время от времени призывал пана Гервасия выдать панну Богинскую ее брату, но ответа, естественно, никакого не получал.

Солнце все ниже клонилось к лесу. За это время можно было отъехать довольно далеко. Теперь Прантиш был почти уверен, что Полонейка в безо­пасности.

Когда нападающие прорвались в имение, то убедились, что хозяев нет. Все, чего удалось добиться от слуг, — пан и молодая пани отъехали. Куда — к великому счастью, никто сказать не мог. Наверное, юной пани Агалинской как следует удалось поруководить мужем, и он не кричал на каждом шагу, что отправляется в Америку.

И тогда Прантиш понял, что вскоре ему небо покажется с овчинку. Ватман подошел к молодому человеку, улыбаясь, как хозяин нерадивому арендатору.

— Что-то мне подсказывает: его мость пан Вырвич должен знать, куда направились паны Агалинские. И я верю, что благородный пан Вырвич мне честно об этом расскажет. Потому что пан очень умный и не захочет иметь неудобств, а может, и адовых страданий — еще при жизни и молодым. Из-за женщины, которая ему, между прочим, тыкву вынесла.

Вырвич почувствовал, как между лопатками пробежал холодок.

— Да с чего это пан Ватман решил, что я был в этом имении и что-то знаю?

Ватман подцепил из-за ворота парня тяжелую цепь и вытащил крест, кото­рый, оказывается, предательски блестел из-под незастегнутой рубахи.

— А такие ценности у панов Вырвичей в сундуках завалялись? Особенно с гербом «Огинец». Да и слуги пана узнали. Так где Полонея Богинская? Куда они поехали?

Прантиш встряхнул русым чубом. Историю требовалось выдумать тро­гательную — и длинную, как бабушкино вязанье. И Вырвич проникновенно начал рассказывать о своих нежных, но, естественно, исключительно уважи­тельных чувствах к благородной княжне. О перенесенных вместе испытани­ях, приплетая кое-что из их реальных путешествий — особенно романтичной, почти как баллада немецкого миннезингера, получилась история, как взбун­товавшиеся матросы едва не сбросили панну с корабля в бурные волны, а храбрый пан Вырвич ее защитил. И вот молодой Вырвич, прежде чем отправ­ляться на военную службу, решил из-за непреодолимого чувства хоть разок взглянуть на свою прекрасную даму. А она, жестокосердная, откупилась от него золотым крестом, взяв слово, что он забудет ее и не станет ни разыски­вать, ни разузнавать. Вот и не знает сейчас бедный Вырвич с разбитым серд­цем, куда девалась его любимая с проклятым паном Гервасием Агалинским, счастливым соперником.