— Мы все держим в компьютере, — добавил он не без гордости, — все. Я вижу, там в прошлом месяце провели освящение.

— Освящение?

— Да, когда торжественно открывали надгробие.

— Вот как.

Она поблагодарила его и ушла, сжимая в руках бумагу.

Р. Дж. медленно ступала по дорожке, посыпанной щебнем, мимо секторов кладбища. За оградой слышался шум машин, с ревом промчался мотоцикл. Завизжали тормоза.

Р. Дж. считала секторы.

Ее мать была похоронена на кладбище в Кембридже, где между надгробными камнями оставляли довольно большие пространства, поросшие травой. Здесь же могилы были расположены очень близко друг к другу. Так много их, этих людей, переехавших из города живых в город мертвых.

Одиннадцать… Двенадцать.

Она повернула направо и прошла еще восемь секторов.

Вот здесь.

Неподалеку, возле свежевырытой могилы, на раскладных стульях сидели люди. Мужчина в кипе закончил говорить, и собравшиеся выстроились у могилы, чтобы каждый мог бросить по горсти земли.

Р. Дж. подошла ко второму ряду могил этого сектора, осторожно продвигаясь вперед. Теперь она смотрела на надгробные камни, а не на номера секторов. Эммануэль Рубин. Лестер Роговин.

На многих надгробных камнях лежали камешки поменьше, прижимая телефонные карточки, оставленные родственниками в знак того, что они посещали усопших родных и близких. Некоторые могилы были засажены цветами и кустами. Одна могила находилась в глубокой тени раскидистого тиса. Р. Дж. отвела в сторону ветви и прочла имя: Ли Шварц. На надгробном камне Ли Шварц не было никаких мелких камешков.

Р. Дж. прошла мимо нескольких могил семейства Гудкинд, и тут заметила двойной надгробный камень с двумя милыми, поблекшими от времени фотографиями молодых мужчины и женщины. Дмитрий Левников (1970–1992) и Бася Левникова (1973–1992). Муж и жена? Брат и сестра? Они умерли вместе? Погибли в автокатастрофе? При пожаре? Р. Дж. подумала, что, должно быть, вешать фотографии на надгробный камень — русский обычай. Вероятно, они были эмигрантами. Как грустно приехать издалека, преодолев культурные барьеры, и попасть сюда.

Киршнер. Ростен. Эйдельберг.

Маркус.

Натали Маркус (1952–1985). Любящая жена и любимая мать.

Это был двойной надгробный камень, одна часть которого была украшена гравировкой.

На соседнем надгробии написано: «Сара Маркус (1977–1994). Наша дорогая дочь». Такой же квадратный гранитный камень, но еще не потемневший от времени, как у Натали.

На каждой плите лежал маленький камешек, прижимавший телефонные карточки. Камешек, лежавший на надгробии Сары, заставил Р. Дж. замереть. Это был тот самый кусок красноватого глинистого сланца с отпечатком трилобита, который Дэвид нашел среди корней ревеня.

Она не говорила с Натали и Сарой — сомневалась, что они смогут ее услышать. Она вспомнила, как когда-то в колледже читала работу одного из христианских философов Фомы Аквинского, который утверждал, что мертвые ничего не знают о делах живых. Однако откуда Фома мог это знать? Что вообще могут знать хоть Фома, хоть Дэвид Маркус о том, что знают или не знают мертвые? Р. Дж. пришло в голову, что Сара, наверное, любила ее. Возможно, в некотором смысле в этом сердечном камне была заключена магия, магнетизм, который привел ее сюда и заставил понять, что необходимо сделать.

Р. Дж. взяла с земли пару камушков и положила их на надгробия Натали и Сары.

Похороны закончились, и собравшиеся начали расходиться. Многие из них проходили мимо Р. Дж. Они старались не смотреть на грустный, но привычный вид сломленной женщины, сидящей возле могилы. Они не знали, что она плакала не столько из-за мертвых, сколько из-за живых.

Как врач Р. Дж. всегда считала, что обсуждать смерть ужасно. На следующее утро, сидя в кухне, она усилием воли заставила себя поговорить с Дэвидом о смерти их отношений. Она смогла сказать ему, что настало время положить этому конец.

Она попросила его признать, что у них ничего не получится.

— Ты сказал мне, что уезжал, чтобы собрать материал для книги. Но ты ездил освящать надгробный камень на могиле дочери. Когда я предложила съездить туда, ты отказался.

— Мне нужно время, Р. Дж.

— Я не думаю, Дэвид, что время сможет что-нибудь изменить, — мягко сказала она. — Даже люди, прожившие в браке многие годы, разводятся после смерти ребенка. Я могла бы смириться и справиться с твоим алкоголизмом и страхом, что в один прекрасный день ты можешь сорваться. Но глубоко внутри ты винишь меня в смерти Сары. Я думаю, ты всегда будешь обвинять меня, и с этим я ничего поделать не могу.

Дэвид побледнел. Он не пытался ничего отрицать.

— Нам было так хорошо вместе. Если бы не это…

У Р. Дж. перед глазами поплыли разноцветные круги. Он был прав. Во многих отношениях им было хорошо вместе.

— Я думал, ты любишь меня.

— Я люблю тебя. Я всегда буду любить тебя и желать тебе добра.

Но она сделала одно открытие. Она также любила и себя.

В тот вечер она задержалась на работе, а когда вернулась домой, он сказал ей, что решил поехать в Колорадо, к Джо Фэллону.

— Я возьму с собой медогонку и несколько лучших ульев. Я подумал, что можно очистить другие ульи и сложить их у тебя в амбаре.

— Нет. Лучше продай их.

Он понял: она имела в виду, что это конец. Они посмотрели друг на друга, и он кивнул.

— Я смогу уехать не раньше, чем через десять дней. Я хочу закончить рукопись и отослать издателю.

— Логично.

Агуна подошла к ним и холодно посмотрела на Р. Дж.

— Дэвид, я хочу, чтобы ты сделал мне одолжение.

— Какое?

— На этот раз, когда будешь уезжать, забери с собой кошку.

Часы тянулись невыносимо медленно. Они старались не попадаться друг другу на глаза. Прошло всего два дня, а Р. Дж. казалось, что намного больше. И тут ей позвонил отец.

Когда он спросил о Дэвиде, она смогла найти в себе силы сообщить ему, что они расходятся.

— Ах! Ты в порядке, дочка?

— Да, нормально.

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, отец.

— Вот, значит, зачем я звоню. Хочешь приехать ко мне на День благодарения?

Внезапно Р. Дж. очень захотелось увидеть отца, поговорить с ним, обнять.

— А что, если я приеду раньше? Прямо сейчас?

— Ты сможешь?

— Не знаю. Попробую.

Когда она попросила Питера Джерома приехать и поработать за нее еще пару недель, он очень удивился, но, по всей видимости, был рад принять предложение.

— Мне очень нравится у вас работать, — признался он.

Р. Дж. позвонила в авиакомпанию и забронировала билет во Флориду. Потом она связалась с отцом и сообщила, что будет у него на следующий день.

53

Свет и тени

Р. Дж. обрадовалась, увидев отца, но его вид обеспокоил ее. Он, казалось, как-то скукожился, заметно постарел со времени их последней встречи. Но он был все так же бодр духом и очень рад видеть ее. Они почти сразу же начали спорить, однако без особого энтузиазма. Р. Дж. хотела вызывать носильщика, хотя она знала, что отец сам пожелает нести часть ее багажа.

— Р. Дж., что за глупости! Я возьму чемодан, а ты бери сумку.

Рассмеявшись, она согласилась. Когда они вышли из аэропорта, она прищурилась из-за обжигающего солнца и влажного тропического воздуха.

— Какая тут температура, папа?

— Около тридцати, — гордо заявил он, словно жара была его вознаграждением за хорошую работу.

Он выехал из аэропорта и направился в город, будто бы точно знал, куда нужно ехать. Он всегда был уверенным водителем. Р. Дж. увидела яхты, рассекающие синюю гладь океана, и начала скучать по прохладному дыханию лесов.

Отец жил в белом здании, похожем на башню, принадлежащем университету, в двухкомнатной квартире, которая казалась совершенно необжитой. В гостиной висели две картины маслом с бостонскими пейзажами. На одной был изображен Гарвард-сквер зимой, а на другой регата на реке Чарльз: гребцы напряженно замерли, пытаясь быстрее соперников преодолеть последние метры водной глади, а где-то вдали маячили здания Массачусетского технологического института. Не считая картин и нескольких книг, в квартире не было ничего интересного. Она напоминала келью современного ученого-монаха. В гостиной, которая также служила кабинетом, на столе в стеклянном футляре лежал скальпель Роба Джея.