Микаил пообещал ожидать некоторое короткое время Офонаса в Баку, в городе огня. Офонас испросил время на размышление. Безбедное бытие при царевиче соблазняло. Но и пугало. Ибо там, в глубинах этого бытия, существовало исчезновение Офонаса, такого, каким он был, вырос, жил в Твери. И тот, привычный Офонасу Офонас медленно исчезал, обращаясь в неведомого Юсуфа... Пугала Офонаса и явственная, внезапно раскрывшаяся в некоей дали участь существа, зависимого от благоволения высшего, того, кто выше по праву своего рождения. И в Твери Офонас зависел от Петряя, от деда Ивана и прочих старших родичей; они были старшие, но они не были выше его по рождению, и он порою бывал груб с ними, перечил их приказаниям и вот ведь и отошёл же от них! Он не мог представить себя при княжеском дворе, при князе тверском, при Михаиле Борисовиче... В этой зависимости от благоволения высшего по рождению прозревал ось всё же нечто ложное, ложное для зависимого... Офонас не сознавал этого вполне ясно, но тянуло его, влекло на свободу, в некое одиночество среди людей. А зависимый от благоволения всегда должен мыслить о том, кто благосклонен к нему, чьими милостями он, зависимый, жив... Нет, пусть остаётся царевич в памяти Офонаса прекрасным пёстрым видением, подобный сказочной птице с человечьим ликом...

Спутники Офонаса решили просить у ширваншаха денег на возвратный путь. Офонас затосковал. Давно уж не находило на него, не изливались из уст многими словами, течением многих слов, странные стихи припевные... Он раздумывался о том, что напрасно не попросил денег у благоволившего к нему царевича. Но всё же присоединился к спутникам своим...

«Пошли мы к ширваншаху в ставку его и били ему челом, чтоб нас пожаловал, чем дойти до Руси. Да не дал он нам ничего: дескать много нас. И разошлись мы, заплакав, кто куда: у кого что осталось на Руси, тот пошёл на Русь; а кто был должен, тот пошёл куда глаза глядят. А иные в Шемаху, и иные же в Баку...»

Офонас отправился также в Шемаху, где купил для продажи товар — таламанские шелка.

«А я пошёл в Баку, где горит огонь неугасимый...»

Далеко из города видны были пылающие ярко огни. Огни эти выходили из-под земли, где, возможно, зажигали их страшные подземные чудовища и владыки подземных царств. Там, под землёй простирались подземные царства... А на поверхности земли прекрасное море — маслянистый Каспий — лизало могучими языками волн стены и башни города... В городе палило солнце... У самого берега возвышался дворец шаха, большой храм-мечеть, а также и усыпальница знатных... Жарило солнце... Прежде не знал, что бывает до того варно — жарко... А корабль царевича Микаила уж уплыл...

На корабли грузили соляные глыбы. Соль родилась в этой земле обильно...

Офонас называл себя Юсуфом, именем, данным ему царевичем. Надел новую одежду, купленную на деньги царевича, повязал чалму и надел кафтан восточного кроя. Купец из Чебокара предложил Офонасу-Юсуфу войти в долю. Торговали шелками хорошо. Были здесь и другие купцы из Чебокара. Но когда по завершении торговли начали делиться, чебокарский Карим заспорил с Юсуфом, не отдавая положенную часть...

   — Но я вправе получить половину! — утверждал Юсуф.

   — Ты уже получил треть, на которую купил ещё шелков! — возражал Карим.

   — Но я возвратил тебе цену этой трети шелками и солью...

   — О подобном возврате не было уговора...

Большой шум сделался. Сторону Офонаса приняли шемахинские купцы, потому, должно быть, что он выучился чисто говорить на их наречии. Карим и Юсуф отправились в судилище — диван-ханэ. Кади[54] взялся разбирать их дело, и Офонас тотчас понял, что не следует открывать своё иноверие. Он назвался правоверным из Астрахани. Карим тотчас принялся громко говорить, что Юсуф лжёт...

   — Он прежде говорил о себе другое! Он чужой, гарип, он из северных земель и не верит в Аллаха!

Спутники Карима поддерживали своего одноземельца. Хуже всего было то, что Офонас и не мог припомнить, что же он говорил им о себе. Но ежели судить по их нынешним крикам, он просто говорил правду!..

Однако же теперь он вынужден был сам отрицать ту правду, которую сказал прежде.

   — Я родом астраханский татарин, — сказал Офонас судье. — Мой род купеческий, и я возил разные вина, привозимые другими торговцами в Астрахань, возил долгим путём в город Москву, где правят русские князья, подчинённые ханам. Также возил я в русские земли особую породу тыкв, которая растёт между реками Волгой и Доном. Эта порода величиною и видом похожа на прочие тыквы, но всё же вид её отличен тем, что она имеет сходство с лежащим ягнёнком.

Русские зовут её «баранцем». Стебель прикреплён как бы к пупу тыквы, при росте своём она поворачивается; и куда она повернётся, там сохнет трава, словно пожирается тыквою. Когда тыква поспеет, стебель отсыхает и плод получает словно бы меховую шкурку. В водах близ Астрахани также ловят много рыб необыкновенной величины. Их возможно дёшево продать и купить, но мясо их грубое и жёсткое. В Астрахани приготовляется также необыкновенно вкусная еда, которую в землях, расположенных за землями румов, называют «кавиаро»[55]. Русские называют подобную пищу «икрою». Приготовляется она из икры больших рыб, особенно пригодна икра осётров. Следует отбить икру от прилегающей к ней кожицы, посолить и оставить на шесть или восемь дней. Когда икра пропитывается солью, тогда мешают её с перцем и луковицами, нарезанными мелко, прибавляют уксусу и масла и подают. Это кушанье имеет силу, возбуждающую естество...

Офонас в возбуждении пытался вспомнить ещё нечто об Астрахани; он понимал, что надобно говорить без перерыва...

   — А к северу от Астрахани два городка — Услын и Берекезаны. А есть и большие города — Великий Сарай и Казань. А имя правителя Астрахани — Кайсым-султан. А мы зовём город Хазтарханом, а русские — Астраханью. Город большой, и рынок в нём был богат. В узел завязывались в Хазтархане пути от Чёрного моря и Каспия. Но вследствие походов Тимурлена Сарай, Хазтархан, Азов и Сурож ныне худают...

Кади сказал, что Юсуф много знает об Астрахани-Хазтархане и говорит свободно...

Купцы из Чебокара спорили с судьёй и говорили, перебивая друг друга, что сказанное Юсуфом об Астрахани мог он просто-напросто услышать, повстречавшись с купцами из Хазтархана...

   — Хазтарханцы могли говорить о своём городе и ханстве, а этот неверный гарип мог слушать и запомнить!..

Кади согласился с этим мнением, однако всё же не полагал Юсуфа совершенным самозванцем и принял решение, в сущности, в его пользу. Юсуфу возвращались деньги, но менее того, что он требовал. После вынесения такого решения возможно было полагать, что справедливость соблюдена. Впрочем, купцы из Чебокара не полагали так, переговаривались меж собою и посматривали на Юсуфа грозно и с досадою. Шемахинские купцы, бывшие за него, выражали ему теперь одобрение возгласами.

Офонас понимал, что ему следует отблагодарить тех, что ободряли его. Он позвал своих радетелей в одно заведение прибрежное, где тайно подавали питьё, очень хмельное, чуть горьковатое и совсем светлое. Расселись на полу на подушках и пригубили из чаш.

Чаша следовала за чашей. Пили весело. Офонас платил за питьё, а также приказал хозяину, чтобы подали закуску — жареную рыбу. Рыба пахла нафтой[56] — чёрной горючей жидкостью, выходящей из-под земли. Быть может, нафта приходила из владений подземных нечистых владык. Должно быть, она была и на морском дне, потому что воды моря были маслянисты...

В самом начале разговора бранили чебокурцев. Затем принялись похваляться дальними краями, в каких бывали. Офонас раздумывал, что о нём знают его новые приятели, и старался на всякий случай пить поменее, чтобы не опьянеть сильно и не говорить излишнего. Невольно и с грустью вспомнился ему рассказ Микаила, заключивший в себя и повествования других людей, говоривших Микаилу. Этот протяжённый рассказ словно бы сделался странной, воздушной и живой частью всего Офонасова-Юсуфова существа, словно бы впитал в себя и растворил в себе, в своём плотном многоцветье Офонаса-Юсуфа...