Альфа возбужден до предела, желание густой сладкой патокой разливается в крови, и ему кажется, что если прямо сейчас он не возьмет омегу, у него помутнеет рассудок. Юнги в чулках и с лисьими ушками, с сочными губами и уже задернутыми пеленой страсти глазами — эту картину Чонгук отправит на полку «любимое» на складе своих воспоминаний.

То, как лиса действует на него, не лезет ни в какие рамки. Чонгук часами копается в себе, придумывает сотни вариантов, почему все именно так, почему именно Юнги способен заменить ему всё и всех, но придумать не может.

Этот омега неумелый в постели — Чонгук видал куда лучше, он даже не самый красивый омега из тех, что встречал альфа, хотя сейчас он готов поспорить с этим утверждением. Может у Юнги нет роста, роскошных бедер и форм, но, блять, в нем есть что-то другое. Что-то, что вынуждает внутренности альфы скручиваться в морской узел, что-то, что заставляет хотеть именно его и думать именно о нем.

Шуга мелкий совсем, будто прозрачный, но то, как он смотрит, как отвечает на поцелуи, как выстанывает имя Чонгука, когда он одним резким толчком погружается в него — рвет альфу изнутри на клочья. Чонгук задирает футболку омеги до груди, проводит пальцами по животу, стоит легонько надавить, и там сразу остается след, альфа бы понаставил их везде, одной метки для лисы мало. Чонгук толкается сильнее, а потом входит до упора и замирает.

Юнги так и застывает, приподняв попу и обвив своими затянутыми в чулки ногами торс альфы. Ноет, просит начать двигаться, но Чонгук нарочно мучает. Выходит медленно и до половины, изучает лицо, поглаживает взмокшие волосы, убирает прядки со лба и вновь толкается. От этой сладкой пытки у Юнги вся комната превращается в одно сплошное белое пятно, всё перед глазами размывается, кажется, если Чонгук сейчас же не начнет втрахивать его в этот стол, то Юнги лишится рассудка. Чонгук внутри, но он не двигается. Юнги готов уже плакать, потому что обидно и хочется. Потому что альфа делает это нарочно, и омега готов его умолять, терпеть эту муку сил нет.

— Прошу тебя, — рвано, с трудом произнося каждое слово. — Умоляю…

— Понимаешь, каково мне? — альфа нагибается к лицу омеги, заставляя того сильнее обвить себя ногами.

Юнги не моргает — Чонгук так непозволительно близок, настолько глубоко внутри, что это ощущение наполненности заставляет пальцы на ногах сжиматься и дышать через раз. Омега сжимается, льнёт ближе — не отпустит. Не сегодня.

— Мне твоего вида достаточно. Ты меня с ума сводишь, лисёнок.

Альфа вылизывает его шею, не реагирует, на впившиеся до крови в плечи ноготочки.

— Я умру сейчас, — шепчет омега и зарывается рукой в угольные волосы. — Не могу больше терпеть.

Юнги выгибается под тяжестью навалившегося на него тела и сам поддается вперед, надеясь получить долгожданную ласку. Альфа его инициативности усмехается. Чон, не снимая омегу со своего члена, приподнимает его за талию и трахает на весу. Юнги уже плевать на всю ненависть и на всю обиду, он стонет в голос, как в припадке, без остановки повторяет его имя и бьется в сильных руках. Целует, кусает, лижет. Чонгук трахает жестко, с силой насаживает, полностью выходит и снова входит. Ему нравится реакция Юнги, нравится, как вечно озлобленный и обиженный омега, превращается совсем в другого человека в его руках.

Юнги не стесняется, не зажимается, он отдается настолько горячо, что у Чонгука внутри вулкан просыпается. Тот самый, который проснулся впервые в казино, где запах Мина просочился под кожу и вытеснил остатки разума. Чон знает, что завтра омега будет в синяках, но похуй — он сильнее сдавливает в руках его бедра, шире разводит ноги, рвет в нетерпении чулки и целует. Сотню, тысячу, миллион раз. В этом и главное отличие этого омеги. Чонгуку хочется целовать его постоянно, его губы - любимая часть тела альфы, скулы, по которым он водит губами, щеки, которые так мило краснеют, когда Шуга зол или возбужден. Чон целует поочередно верхнюю и нижнюю губу, посасывает, слизывает с них малиновый вкус и вновь тянется. Чонгук этими губами не насытится, так же, как и этим телом и голосом.

Это какой-то персональный ад Чонгука — вот так вот зациклиться на омеге. Посадить его на трон в своей голове, посвятить ему все свои мысли и перестать возбуждаться от других. Это ни в какие рамки не лезет. Это неправильно, но а что у них вообще с Юнги было правильно. Ничего. Пусть все именно так, но этот омега будто сделан на заказ спецом для Чонгука, и альфа его не отдаст и не обменяет.

Сильнее прижимает к себе, зарывается лицом в выемку на ключицах, не может надышаться, не может насытиться. У Чонгука от Юнги в голове поле боя. Его войска проиграли, он давно сдал все свои земли, Юнги перебил всех… а сейчас добивает раненных — своими лисьими глазами, в которых Чонгук видит свою погибель, тонкими длинными пальцами, которые покрыты вязкой красной жидкостью — она капает густыми каплями на пол, и Чонгук давно уже знает, чья именно кровь на руках омеги.

Юнги вскрикивает, когда альфа прокусывает его шею, чувствует, как рвется кожа под его зубами, но не отстраняется, зарывается в его волосы и сильнее давит на голову. Юнги кормит своего зверя, свое чудовище, своей кровью, своим телом, и Чонгук упивается. Лижет алые капли с белоснежной кожи, смакует на языке, поднимается к губам омеги и делится с ним вкусом.

Рассвет. Юнги даже дышать трудно. Он обессилен, выжат как лимон, покоится на груди альфы, очерчивает пальцами узоры на его теле и дремлет. Чонгук перебирает красные прядки, периодически зарывается лицом в пахнущую малиной макушку и думает. С Юнги он распадается на тысячи осколков, и собирать себя после такого эмоционального всплеска с каждым разом все сложнее. Отпускать его из объятий тоже. Но Чонгуку надо уже в офис, надо встретиться с Ризом, надо все-таки решить, как и когда убрать глав двух Домов и выйти сухим из воды. Сейчас это сложнее.

Раньше Чонгук рвался в бой не задумываясь, всегда знал, что вернется, и возвращался, но вот сейчас «вернуться» — уже цель. Потому что хочется еще раз подышать Юнги, еще раз к нему прикоснуться и вот так вот полежать с ним в своих объятиях. Чонгук все-таки пересек черту — он стал зависим, он получил свою слабость, и упаси Бог от того, что кто-то это узнает. Эти мысли не дают покоя, сводят альфу с ума. Он никогда не боялся за свою жизнь, знал, что у Чимина отличное наследство, и Риз рядом, присмотрит. А сейчас боится. Потому что покоящаяся у него на груди омега перевернула всю его жизнь вверх дном и сделала уязвимым. Хочется вернуться живым, потому что тут в его доме живет лиса, и Чонгук должен выиграть все битвы. Юнги притихает, и дыхание выравнивается. Альфа понимает, что тот спит, и решает тоже вздремнуть, хотя бы часок.

Юнги просыпается одновременно с Чонгуком, и пока альфа выбирает себе костюм, Мин пытается стащить с себя чулки, точнее то, что от них осталось.

— Походи по магазинам, купи себе такие же, мне безумно нравятся твои ножки в чулках, — Чон бросает пиджак на постель и начинает застегивать рубашку. Юнги заворожено следит за пальцами альфы, за тем, как за серой тканью пропадают перекатывающиеся мышцы, и чуть ли не облизывается.

— Течешь, как сучка, — ухмыляется Чон и, схватив омегу за лодыжки, притягивает к себе. — Мне нравится твоя ненасытность.

— Может, мне еще костюмчик горничной купить? Ну или там халатик доктора? — омега становится на колени на постели и сам застегивает последние пуговицы на рубашке Чонгука.

— Мне ты нравишься абсолютно голым, тебе одежда не нужна, поэтому ограничимся чулками, — альфа обхватывает его за шею и, притянув к себе, целует — мокро, пошло, глубоко.

— До универа еще долго, а мне скучно, может ты мне работу дашь какую-нибудь? — меняет тему омега.

— У тебя уже есть работа — ждать меня в этой постели с оттопыренной попкой.

— Я серьезно, — обижается Юнги.

— Я тоже.

— Ну, Чонгук, я не глупый и образованный, я много чего умею, я хочу чем-то заниматься, я не рожден только для того, чтобы удовлетворять тебя в постели! Я не шлюха, и пусть ты все время пытаешься меня ею сделать! — в голосе омеги проскальзывают злые нотки.