— Начну с левой, — ставит Мина в известность Чонгук и прижимает к столу его руку. Юнги жмурится в ожидании, не дышит. Альфа тянется к железному молотку и резко замирает.
— Блять, твой запах… — Чонгук наваливается сверху, зарывается носом в загривок и шумно втягивает запах, которым пропитан омега. — Почему ты, сука, так ахуенно пахнешь? — рычит альфа и просовывает руку в брюки омеги, даже не расстегнув их.
Юнги замирает. Не дышит, не двигается. Он уже забыл о руке, которую альфа все также прижимает к столу. Теперь Юнги полностью сконцентрирован на мнущей его ягодицы ладони Чонгука. Точнее на том, как от нее избавиться. Мин чувствует, как Чон водит пальцами по ложбинке между ягодиц и размазывает выступающую смазку, и начинает биться вдвойне. Ему эта грубая ласка не нравится. Пусть лучше уже начнет ломать, кромсать, крушить. Только не это. Юнги собирает остатки сил и начинает вырываться, извивается под альфой, лишь бы тот убрал руку, но Чонгук сильнее давит на шею, вжимает лицом в стол и одним рывком спускает его брюки. Это все слишком. Юнги заливается слезами, умоляет отпустить, но бесполезно. Омеге стыдно, комната полна альф, а он лежит с оголенной задницей на столе. Но Чонгуку похуй. Юнги понимает, что этому альфе плевать на все и на всех, когда тот просовывает в истошно кричащего парня пальцы и начинает грубо трахать его чуть ли не ладонью. Второй рукой альфа продолжает вжимать омегу в стол. Юнги даже о смерти больше не молит. Даже она к нему неблагосклонна. Он только хрипит, повторяет в агонии уже только одними губами «пожалуйста» и мечтает хотя бы отключиться. Лишь бы не терпеть это унижение, не сгорать от стыда. Но Чонгуку этого мало. Он убирает руку и, расстегнув брюки, достает свой член. Приставляет головку к входу и одним резким движением врывается в тело омеги, вызвав у того новый истошный крик. Альфа сразу переходит на размашистые и глубокие толчки. Юнги скребется по столу, скулит, и продолжает просить его отпустить. Чон не реагирует. Давит на поясницу омеги, заставляя выгнуться, и снова вгоняет свой член.
Риз слышать крики омеги не может, еле сдерживается, чтобы не приложить к ушам ладони, и продолжает усиленно изображать активную деятельность, помогая другим парням заворачивать тела убитых.
Юнги срывает голос, кричать больше не получается, он только поскуливает и скользит по столу, пока альфа до упора натягивает на себя. Чонгук нарочно толкается больно, каждым движением еще больше терзает тело под собой, ногтями рвет его кожу и оставляет багровые полосы. Юнги раздирает грудь об неровный стол даже через блузку. Он больше не сопротивляется. Бесполезно. Он сейчас бесформенное нечто, распятое на столе. Надо закрыть глаза. Надо позволить темноте укутать себя. Слиться с ней воедино. Но даже темнота отступает, бросает Юнги одного, оставляет наедине с болью.
Чонгук двигается все грубее, не дает омеге отключиться, заставляет прочувствовать все. До синяков зажимает бедра, оставляет глубокие царапины на пояснице и следы своих ладоней на ягодицах. Эта лиса сводит его с ума, с ним как после самого яркого прихода, будто Чонгук пустил в вены двойную дозу своего лучшего порошка. Хотя нет — это и рядом не стоит с его запахом, с узостью его тела, сладостью блядских губ и полного ненависти взгляда. Именно ненависти. Она булькает на дне карих глаз, противно стягивает кожу Чонгука, и это доводит его до исступления. За эту ненависть хочется сделать больнее. Хочется посмотреть, где его предел. На каком моменте он сломается, потому что сломать его уже не просто игра — это цель. Этот сученыш заставляет кровь альфы кипеть, отключает сознание, не позволяет думать ни о чем, кроме того, чтобы брать снова и снова. Забирать себе до последней капли. Доказывать его принадлежность грубыми толчками, показывать ему только одну реальность, где Чонгук — Бог, а лиса — его любимая игрушка. Шуга прекрасен, но лучше всего он смотрится именно на чонгуковском члене. Его запах слился с запахом альфы и создал невероятный коктейль, нюхнув который, можно отправиться без билета в рай. Чонгук втягивает его в себя, глоток за глотком вдыхает, отпечатывает на своем теле, пускает под кожу, забирает всего, сминает, кусает. Чонгук слетает с катушек, выпускает зверя и позволяет ему управлять. Шугу хочется сожрать, кусочек за кусочком. Вгрызаться в кожу, рвать ее зубами, напиться его крови и просить еще. Кровь у него сладкая, вязкая, оседает на язык и смешивается с чонгуковской. Кровь. На языке. Чонгук замирает на секунду, даже двигаться перестает, он смотрит на им же прокушенное плечо, кажется, отключившегося уже омеги. Чонгук не понимает — как, когда, зачем. Он просто впился в него зубами, он чуть не разодрал парня под собой. Чон пометил омегу, и не то, чтобы он не хотел этого. Наоборот, с той самой первой встречи в казино у альфы чесались зубы, хотелось прокусить эту кожу, попробовать его на вкус и сделать своим. Но Чонгука поражает другое — насколько же эта лиса его околдовала, что он сорвался и сделал это неосознанно. Альфа слизывает с губ кровь Шуги и, толкнувшись еще пару раз, кончает. Застегивает брюки и делает шаг назад. Потом приподнимает обратно брюки снова приходящего в себя парня и, оставив его на столе, идет к уже выносящим за порог тела парням.
Юнги просил, он истошно кричал и просил не ставить метку, он даже умолял, заклинал всем, а потом резко замолчал. Какая разница? Он же все равно умрет. Чонгук, мало того, что сомкнул на плече челюсть, он ее не размыкал. Трахал и словно всасывал в себя кровь омеги. Юнги отключился от ужаса. Чонгук сожрал его тело и душу. Выпил его до дна.
Юнги приходит в себя через пару минут от того, что его снова куда-то волокут. Почему все не рухнет, почему это долбанное здание не осядет и не погребет их под собой. Сколько можно его терзать, что еще ему приготовило это чудовище. Мин уже почти не соображает и не реагирует на все манипуляции вокруг. Юнги привязывают за запястья к переброшенной через балку цепи, и хорошо, что она туго натянута, потому что омегу тянет к полу, он бы на ногах не устоял. Мин голову с груди не поднимает, рвано дышит и пытается собрать воедино картинку размывшейся реальности, но сдается.
Чонгук совсем рядом, Юнги чувствует его запах. Кажется, прямо за спиной. Альфа разрывает блузку на омеге на два лоскутка и, позволив ей свеситься с плеч парня, идет к столу за плетью. Так значит, все что было до этого — было не наказание, горько усмехается Мин, значит, пытки еще не закончились, и смерти ждать долго.
Метал впивается в запястья и раздирает кожу, Юнги фактически висит на этой цепи, смиренно ожидая дальнейших действий своего палача.
— Самовольство наказуемо, — словно сквозь вакуум слышит омега ненавистный голос. — Ты снова сделал все по-своему. Снова наплевал на все мои слова и предупреждения, — Чонгук заходит за спину и, обхватив Мина за живот, и тянет к себе. — Решил, что у меня огромное терпение, что я буду прощать тебе все твои выходки. Сегодня я покажу тебе, как я поступаю с теми, кто меня не слушается, и ты больше никогда не будешь думать, что тебе что-то может сойти с рук.
Альфа за волосы тянет голову омеги вниз и кусает его в шею. Стоит Чонгуку отпустить его, как Юнги снова безвольной куклой висит на цепи.
Первый удар оказывается неожиданным. Плеть проходит по спине, и Мин даже не успевает дернуться. Вот только второй взмах оказывается куда больнее. Жалящая боль на мгновение парализует парня.
— Я не вкладываю силы, я вообще, считай, тебя не бью, а ласкаю, — говорит Чон и обходит омегу. Альфа останавливается напротив и цепляет пальцами подбородок омеги. Поднимает зареванное лицо и большим пальцем утирает слезы.
— Я сейчас сниму тебя с цепи, — медленно говорит Чонгук, растягивая каждое слово. — Ты опустишься на колени и попросишь прощение. Пообещаешь больше никогда меня не злить. Если ты этого не сделаешь, то я буду вкладывать силу в удары, а знаешь, на что способна моя плеть? Она будет рассекать твою кожу, обнажать плоть, но ты не умрешь, а будешь медленно истекать кровью. — Чон проводит пальцами по губам парня. — Так что, будешь хорошим мальчиком?
