***

Когда спустя год папа отказывается знакомить его со старшим братом, вопросы возвращаются снова. Но Чонгук ничего не спрашивает, только носится надоедливой бешеной ламой вокруг да около и клянчит хоть что-то ему рассказать. Не помогает даже переезд.

— Хёджон, ты должен ему объяснить, — мягко говорит госпожа Чон, наблюдая, как отец Чонгука бережно укладывает того в кровать.

— Юна, — тянет У-старший, когда они вместе спускаются в гостиную и собирают разбросанные по полу игрушки, в которых еще полчаса назад засыпал Чонгук. — Он же еще совсем маленький для таких разговоров.

— Тогда перестань пичкать его историями о Зико, — наставительно произносит женщина и шутливо тычет Хёджона в бок, заваливаясь вместе с ним на диван. Юна знает, что муж любит старшего сына ни сколько не меньше, чем их собственного, а еще она знает, что именно поэтому он никогда не перестает говорить о достижениях Чихо, и возмущенный взгляд в ответ словно доказывает каждую ее мысль. — Чонгук умный мальчик, он поймет.

— Дело не в этом, ты же знаешь, — Хёджон глубоко вздыхает, невесомо поглаживая Юну по плечу, и переводит тяжелый взгляд на зашторенное окно, будто сожалеет раз за разом еще сильнее, стоит озвучить свои мысли вслух. — Они вас ненавидят. Особенно все, что связано с Чонгуком.

— Я понимаю. Наверное. Но мы теперь тоже твоя семья, и Чонгук~и имеет право знать.

— И почему я никогда не могу тебе перечить? — спрашивает У-старший, и в его голосе не слышно ни одной нотки обреченности, только безграничная нежность. — Я поговорю с ним, дорогая, обещаю, только позже, хорошо?

Юна улыбается в ответ, шепчет удовлетворенное «люблю тебя», устраиваясь головой на хёджоновых коленях, и переключает детские мультики на какой-то бессмысленный комедийный сериал, который они взяли за традицию смотреть каждое воскресенье только вдвоем.

***

Расплывчатое «позже» наступает на следующий день, когда У-старший уходит на работу, а Чонгук капризничает и не желает есть свой завтрак. Он молчит, дует губы и отворачивается, пряча глаза за челкой. Ему не нравится заставлять свою маму волноваться, но еще больше ему не нравится, что все они его обманывают. Это Чонгук понимает еще вчера, когда открывает глаза и не находит рядом с собой любимого плюшевого монстра, которого папа подарил ему на первый проведенный вместе день рождения, а стоит сонно сползти по лестнице в его поисках — сон как рукой снимает. Он слышит, что «поймет», слышит про ненависть, но добивает вовсе не это. «Особенно с Чонгуком». Звучит так, словно бы он в чем-то виноват, и как, как это вообще можно понять, что он сделал-то? От этих слов, до сих пор застрявших где-то в ушах, хочется плакать. Совсем по-детски, топать ногами и кричать, размазывая горячие слезы по щекам.

Как. Это. Можно. Понять. Ему всего одиннадцать, он все также верит в Санта Клауса и страшного-престрашного Бугимэна, но папа вдруг оказывается не таким уж и героем. Женщина, появившаяся в их доме ровно в тот момент, когда Чонгук, так и не притронувшись к завтраку, бежит наверх, сначала что-то не разборчиво шипит, а потом проходит в гостиную и неожиданно громко повышает голос, настолько, что Чонгук пугается и замирает, прячась между резными перилами, так и не ступив на следующую ступеньку. Незнакомая взрослая дама кажется Чону очень красивой и солидной, она одета в бордовый брючный костюм с небрежно расстегнутым пиджаком, темные волосы аккуратно собраны в пучок на затылке, а на руках блестят золотые браслеты и часы. Но черты лица неприятно искажаются, когда она обвиняет Юну в алчности и требует оставить своего мужа в покое, Чонгук теряется в том, что происходит, он боится шевелиться и привлекать к себе лишнее внимание, особенно когда слышит папино имя. Но уловив в голосе матери сдерживаемые слезы, он все равно сбегает по лестнице, спотыкается и бежит защищать своего самого любимого человека, даже если и не знает как. Трусом Чонгук никогда себя не считал. Но в итоге он только бессильно жмется к маме, обхватывая за спиной ее юбку, и не отрывает взгляд от женщины даже тогда, когда крики усиливаются, сливаясь в один сплошной гул, и Чонгук все равно разбирает в этом бесконечном потоке обидное «маленький выродок». Он не очень-то понимает, что это значит, но точно знает, что это что-то плохое.

Когда незнакомка уходит, напоследок с грохотом хлопая дверью, Чонгук чувствует, как вцепившиеся в его плечи пальцы расслабляются, и на шею падают горячие маленькие капельки. Юна опускается на колени и пытается спрятать лицо в ладонях, но не может удержать дрожащих рук, поэтому, привалившись к креслу, утыкается в сгиб локтя и плачет. Долго и безостановочно плачет, не способная остановиться даже от осторожных робких поглаживаний такого же потерянного Чонгука. Потому что, что говорить и куда бежать он совершенно точно не знает, он боится оставлять маму одну и от собственной беспомощности тоже начинает реветь. Рассказывать обо всем папе Чонгуку категорически запрещают, но за это Юне приходится объяснить, кто эта женщина, и почему она так сильно их ненавидит.

Рассказ укладывается в несколько минут, но этого времени Чонгуку хватает, чтобы все не заданные вопросы получили свои ответы.

Юна начинает с того, что они с Хёджоном когда-то работали вместе в одной компании, и в какой-то момент их совещания перестали быть просто рабочим обсуждением, деловые встречи переросли в долгие дружеские ужины, а потом и в уединенные долгие ночи. Даже совсем молодая тогда девушка прекрасно осознавала, что отношения с собственным начальником не принесут ничего хорошего, но стоило узнать о беременности, все изменилось. Хёджон не поспешил бросить ее, оплатив чек на аборт, но и не торопился расставаться со своей законной семьей, где уже подрастал его первый сын. У-старший так радовался малышу, что заставил Юну сменить квартиру и лично выбрал не родившемуся еще Чонгуку детскую комнату. Юна не хотела, чтобы он бросал жену, но и никогда в жизни не согласилась бы отказаться от своего ребенка. Поэтому она долго упиралась и не хотела ничего менять, но когда родился Чонгук, на нее навалилось столько хлопот, что заботливый и обеспечивающий их всем, чем нужно и нет, Хёджон оказался действительно внимательным мужчиной и главное — невероятно любящим отцом. Девушка тогда впервые поняла, насколько сильно она влюбилась, и даже их любовь на самом деле оказалась вовсе не служебным романом, а настоящим искренним чувством, которое не жаль было столько ждать, несмотря на то, что Хёджону понадобилось десять лет, чтобы из интрижки на стороне, они превратились в настоящую семью.

***

Через пару месяцев после того, как Чонгуку исполняется пятнадцать, в их доме раздается телефонный звонок. Он спокойно учит уроки и не хочет брать трубку, потому что пару раз до этого он натыкается на запомнившийся из детства голос той женщины — первой жены отца. Сумин все также его законная супруга, и видимо из-за этого ей хочется думать, что у нее все еще осталась привилегия иметь на его отца хоть сколько-нибудь больше прав, чем есть у Чонгука с Юной.

Чон уже не маленький, мир не кажется ему таким же простым, как и раньше. Он прекрасно понимает, что у папы всегда было две семьи, и Чонгук даже привыкает к мысли, что они до сих пор остаются его второй семьей. Но с какой бы стороны Чонгук не рассматривал эту мысль, он слишком сильно любит своего отца, чтобы осуждать его поступки, даже если Хёджон больше не выглядит в его глазах идеальным героем из детства, которые всегда поступают исключительно правильно.

Телефон по-прежнему разрывается противной трелью где-то на первом этаже, Чонгук отрывается от учебника, раздраженно вздыхает и плетется вниз, сталкиваясь в дверях с вышедшей с кухни мамой. Он успевает первым дотронуться до висящей на стене трубки, и спустя пару минут обессиленно выпускает ее из рук, дрожащими пальцами затыкая себе рот, чтобы позорно не завыть на высоких нотах в зарождающейся истерике. Он не верит своим ушам, потому что его папа никак не может умереть в столкнувшихся друг с другом автомобилях, и это совершенно точно какая-то дурацкая ошибка. Жаль только, что схватившая трубку мама бледнеет на раз, стоит вслушаться в голос доктора на том конце провода одновременно с раздавшимся стуком в дверь. Чонгуку вдруг хочется верить, что это папа, но за дверью оказывается всего лишь рядовой полицейский. Он говорит что-то о деталях, приносит свои соболезнования и просит прийти в участок завтра утром, но Чонгук не слышит ни единого слова, пол под ногами плывет, расползается уродливыми трещинами и Чон не может сдержать судорожного полузадушенного всхлипа. Он никогда не считал себя трусом, но сейчас он готов бежать, бежать подальше отсюда, или хотя бы спрятаться, наконец, от раздавливающей в порошок реальности, закрыться где-нибудь в шкафу или под кроватью, — где угодно — и рыдать, захлебываясь воздухом, потому что дышать становится трудно, а картинку перед глазами все-таки разъедает, обжигающей кислотой рассекая кожу щек влажными дорожками.